Очищение - Олег Верещагин

«Не х…й вам тут делать!» – вспомнил майор слова одного пленного, которого доставил в штаб. Он в ответ на все вопросы, если вообще снисходил до ответа, твердил эти слова. «Не х…й вам тут делать!»

«Может, мой прапрадед нашел бы с ним общий язык? – задумался Кларенс. – Но страшновато думать, что он не нашел бы этого языка со мной. Вообще не понял бы, что я делаю тут, разве в Штатах нет земли и работы? Интересно, что бы он сказал в ответ на мои слова о том, что мы несем сюда мир и демократию? Как его звали, моего прапрадеда?.. О господи… Возможно, наша бомба разнесла нищий «дом» этого русского и убила его «стерву-бабу» и «выкидышей». Нельзя было этого делать. Нельзя было их убивать. Нельзя. Русские в таких случаях не плачут, не жалуются психологам. Не пляшут военных танцев, не бьют себя ножами по лбам. Они молча идут и убивают. И им плевать, насколько силен тот, кого им приказал убить темный жуткий инстинкт, о котором мы забыли, – думал Кларенс. – Мы живем по выдуманным кастрированным правилам и забыли, как это бывает. Чисто и без примесей. Они идут и убивают. Без жутких обещаний, как у латиносов. Без криков и воплей, как у нег… афроамериканцев. Просто идут и убивают. С сонным лицом, как зомби. И если ты успеешь выстрелить – еще не факт, что мертвый русский не дойдет до тебя и не убьет… И не жди жалости. Русский добр только в мирное время.

Как же они нас обманули… Или это мы обманули себя?..

А может, они все живы. Может, жена и дети помогали ему закапывать этот баллон. Может, его старший сын мастерил детонатор из дешевого пульта и бросовых китайских часов. У русских есть выражение «есть землю», означающее высшую степень упорства или верности. Так вот, может, они на самом деле едят землю, потому что баллон потратили на наш танк и им негде готовить. Но они радуются. Едят землю и радуются тому, что взорвали танк.

Господи, слышишь ли ты, что мне страшно здесь? Как же эти чертовы немцы воевали с русскими четыре года?! Спросить бы… но немцы сейчас тоже другие, да и нет их здесь. Они не прислали контингент.

Не прислали. Что-то знали. Что-то помнили, наверное.

А мы прислали двадцать пять тысяч сюда, на кавказские курорты. И потом несколько раз присылали подкрепления. Но сейчас нас тут хорошо если десять тысяч. И не слышно, чтобы кто-то уехал домой просто так. Целым.

Да, русские тоже несут потери. Это надо как можно чаще повторять солдатам. И это так и есть. Но вот вопрос: они замечают это? Ну, что несут потери?

По-моему, нет.

Русских нельзя «принуждать к миру». С ними можно только воевать. По старинке. Русских не победят «крепкие профессионалы». Если ты хочешь хотя бы какое-то время на равных тягаться с русскими – нет, не победить, это невозможно! – ты должен иметь готовый воевать народ и народную армию.

Похоже, Штаты влезли в совершенно не свое дело. Когда понимаешь это, становится пусто и холодно в животе. А это страх. Непривычная вещь для меня. Трусом я не был никогда. Просто… я раньше никогда и не воевал с русскими.

Господи, сделай что-нибудь!»

Последними шли три «Брэдли». У одной не было башни, и она остановилась прямо напротив машины майора. Соскочивший с брони сержант – еще достаточно молодой, громоздкий в прорванном в нескольких местах жилете и снаряжении, – не отдавая чести, спросил, словно бы обращаясь не к офицеру, а просто в никуда:

– Тут есть вода поблизости? Очень хочется пить. Пить.

– Сразу за въездом на базу, вы движетесь правильно. – Кларенс для верности указал рукой. – Вы из боевой группы капитана Сандерса?

Сержант несколько секунд смотрел на майора взглядом, от которого Кларенсу стало неуютно. Взгляд был не злой, не сумасшедший, а скорей какой-то… пустой. Потом, видимо, вошедшая в кровь и плоть дисциплина взяла верх, сержант очнулся, подтянулся, козырнул:

– Да, сэр, так точно, сэр.

– Какие новости?

Сержант посмотрел на майора снова – на этот раз вполне человеческим взглядом, как на сумасшедшего. Потом улыбнулся и пожал плечами:

– Никаких, сэр. Какие могут быть новости? Скоро мы умрем, наверное.

– Ну, все не так плохо… – начал майор ободряющим тоном, но сержант отдал честь и перебил его:

– Простите, сэр, вы не поняли, сэр. Я говорю конкретно о нас, о нашей группе. Мы были на южной окраине Ставрополя, когда начали падать наши ракеты и город сгорел. – Сержант сделал резкий жест рукой. – Фух! Как спичка, сэр. Я сам не видел, те, кто видел, они ослепли, человеку не надо видеть такое, Бог наказал… Мне так сказали. Смешно, мы столько там сражались, столько наших погибло, а тут фух – и как спичка… Когда прошла волна, лейтенант Паттеридж собрал всех, кого можно было, даже трупы, и мы поехали сюда. Лейтенант по дороге застрелился, когда мы посмотрели с горного склона туда… на север. Там все горит. Была ночь, и было очень красиво – там все горит. До самого горизонта. Потом лейтенант застрелился… Я уже говорил?

Майор не перебивал сержанта и не сводил с него глаз. А тот продолжал:

– У русских тоже ведь есть ракеты? Много ракет? Наверное, и мой город тоже так горит. Красиво. А меня час назад очень сильно тошнило кровью. Мы умрем, но это не страшно, потому что все горит… – Он снова отдал честь и, четко повернувшись, совершенно обычной походкой двинулся к БМП.

Майор сел обратно в машину и снова захлопнул дверь.

– Папа, что с ними? – Голос Тома звучал требовательно и резко. Мальчик по-прежнему был бледен, но на этот раз не отвел глаз от отцовского взгляда.

– Они были в бою. – Майор снова повернул ключ, «Лада» завелась и тронулась с места – послушно, и внутри салона мир снова сделался привычным хотя бы на время. – В неудачном бою.

– Их разбили? Русские идут сюда? – спросил Том, и Кларенс увидел в зеркало заднего обзора, как Джессика округлила глаза и приоткрыла рот.

– Нет… – медленно проговорил майор, глядя, как по дороге навстречу на бешеной скорости проскочил красный автомобиль, крыша которого была нагружена сверх всяких пределов. – Подожди, Томас. Пока ничего не спрашивай. Нам надо как можно скорей добраться до базы.

Может быть, надо было послушаться сержанта с аэродрома и остаться тут? – подумал майор, увеличивая скорость. Но тут слишком большая площадь и слишком мало людей для такой площади. Нет. Надо ехать.

Управляя одной рукой, он попытался вызвать штаб, не веря в успех. Радиосвязь, которую глушили с обеих сторон, последние два дня почти перестала работать. Том молча перехватил гарнитуру, стал вызывать сам, через минуту пожал плечами и положил аппарат на место. Ничего не сказал отцу – все и так ясно. Кларенс спросил сына:

– Ты не пробовал планшетку?

– Бесполезно, – ответил мальчик. – Я утром еще пробовал, когда проснулся. Как повисло все позавчера, так и висит… Па, неужели Интернету крышка?

В голосе Тома звучало искреннее потрясение – такое, что майор с трудом удержался от совершенно неуместного смеха. Джессику между тем волновало совсем другое. Она подала голос сзади:

– Пап, заедем к дяде Джорджу за мороженым?

– Что? Да. Может быть. Да, – ответил Кларенс, пытаясь понять, было бы ему лучше, если бы сын и дочь сейчас летели в Германию. Про Германию тоже ходили нехорошие слухи – вплоть до того, что там начались массовые вооруженные столкновения на этнической почве. Но, с другой стороны, там все-таки нет войны, а база ВВС США – не такое место, которое могут легко захватить даже вооруженные люди… Впрочем, что теперь про это. Дети с ним. Он за них в ответе. И он уж точно сможет позаботиться о них лучше, чем бывшая.

Может быть, и правда остановиться и купить мороженое?

Дядя Джордж на самом деле был Григорием, а его фамилию ни за что не смог бы выговорить и сам майор. Очень шумный, очень радушный, общавшийся с клиентами с баз на ломаном русском языке, который им легче было освоить, чем грузинский, он торговал в придорожном кафе, помимо прочего, козьим мороженым своего изготовления. Умопомрачительно вкусным! Кларенс и сам не мог отказать себе в удовольствии съесть порцию, он часто ездил этой дорогой. Грузин вел себя излишне раскованно, панибратски, но казался искренним и веселым, хоть и пожилой уже. Правда, некоторые его шуточки были… скажем так, неполиткорректны. Он обожал, например, юморить по поводу того, что не рекомендовано, а в официальных документах запрещено упоминать «мужчин» и «женщин», «мать» и «отца» и так далее. Майор Кларенс в таких случаях отмалчивался, хотя шуточки хозяина кафе вроде «э-э-э, прывэт, дарагой, ти сэгодня кито – мама или папа?!» (сказанные при детях!) или предложения открыть между туалетами с буквами «М» и «Ж» еще один, с буквой «А» («американцы»), его бесили. Но эти затеи политиков у него самого вызывали тошноту, и «крыть было нечем». Он временами спрашивал себя, откуда берутся законы, которые злят его самого, в демократической стране? Кто и как их принимает, если среди знакомых Кларенса не было ни единого, кто бы их одобрял? Но потом он отгонял эти мысли. Не дело военного заниматься политикой. Его так учили с Вест-Пойнта. И он в это верил.