Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Антон Якименко

Группе нужно не только имя. В понятии немцев мастерство воздушных бойцов, громкое имя и броский опознавательный знак группы неотделимы одно от другого. В авиагруппы германских военно-воздушных сил под названием «Мельдера», «Рихтгофен», «Удэт» входили отборные летчики-асы. Наши пилоты справлялись с ними успешно, но факт остается фактом: навредили они немало. Поэтому необычная раскраска наших машин и громкое имя, подкрепленное для начала парой эффективных ударов, воздействуют на фашистов психологически.

И последнее: став командиром особой группы, я остаюсь и командиром «полка. Как я смогу совместить эти две обязанности? Возможно, что особую группу в полном или неполном составе будут бросать с точки на точку, с одного участка фронта на другой. Какая польза полку, если я во главе восьмерки буду летать по фронту, и не слишком ли роскошной станет моя боевая жизнь: малочисленной группой, состоящей из лучших воздушных бойцов, командовать легче, проще, чем целым полком. Отсюда и вывод: в группе, кроме меня, командира, должен быть постоянный ведущий. Оценив боевые возможности наиболее опытных летчиков части, решил, что лучше всего на эту роль подойдет штурман полка капитан Матвей Зотов, зрелый воздушный боец, а его заместителем будет командир первой эскадрильи — лучшей в полку — Павел Чувилев.

Свое мнение я доложил командиру авиакорпуса. Он со мной согласился, решение утвердил, и мы обговорили детали, связанные с применением группы, ее управлением.

Неплохо, если группа получит другие, более совершенные истребители. Я имел в виду самолеты Як-3, они только что появились на фронте, легкие, скоростные, маневренные. Мы же летаем на Як-1, к тому же еще и потрепанных, не раз побывавших в воздушных боях и ремонтах. Пользуясь случаем, я изложил свою мысль генералу, но он ответил решительным «нет». Я понял, что он не имеет возможности, что надо выбирать из имевшихся Як-1 самые лучшие, с самым большим ресурсом.

— Назовем вашу группу «Меч», — повторил генерал. — Согласны?

Удачно, соответствует замыслу, подумалось мне. Гляжу на своих пилотов, вижу, им тоже понравилось. Отвечаю сразу за всех: «Согласны!»

— Хорошо. Быть тому, — утверждает Подгорный, — на подготовку даю три дня. Летать будете здесь. Думаю, немцы не помешают.

Здесь — значит здесь. Правда, от линии фронта до нашей площадки километров двадцать, не больше, что составляет пятнадцать минут полета, но в боевой обстановке, когда над тобой и гремит, и стреляет только периодически, не с утра и до вечера, такое место считается чуть ли не тылом.

Мысль о создании специальной авиагруппы пришла не случайно.

* * *

Получив жесточайший удар у стен Сталинграда, немцы стали готовить реванш уже здесь, под Курском. К весне сорок третьего года линия фронта, зацепившись за Белгород, Рыльск, Малоархан-гельск, образовала так называемый Курский выступ, и немцы, оценив обстановку, разработали план наступления: отрезать, окружить, уничтожить наши войска, занимавшие выступ.

Период затишья, когда немцы готовились к наступлению, а мы к обороне, длился три месяца, до 5 июля. Но затишье было лишь относительным.

Узнав, что в районе Орла, Белгорода, Харькова враг сосредоточил более двух тысяч боевых самолетов, наши военно-воздушные силы фронтов провели две боевых операции.

Первый внезапный удар по аэродромам противника нанесли 6 мая. Повторили седьмого и восьмого.

Потеряв более пятисот самолетов, немцы в долгу не остались, нанесли ответный удар. Особенно напряженными были бои 2 июня, во время налета на Курск. Бомбовозы шли волнами с Белгородского и Орловского направлений под сильным прикрытием истребителей. Шли грозно, неотвратимо. Казалось, что с запада надвигаются черные тучи — так их было много. И все-таки их повернули. Схватка произошла на рассвете. В сражении приняли участие истребители нескольких полков нашего фронта. Пятьдесят восемь немецких машин осталось на поле боя.

За первой волной бомбовозов появилась вторая, третья, четвертая… Они потеряли 145 самолетов, но к Курску все же прорвались.

8 июня началась наша вторая воздушная операция. Как и первая, она продолжалась три дня. Бомбардировке подвергались аэродромы, с которых совершались ночные полеты на важнейшие промышленные центры нашей страны: Горький, Саратов, Ярославль. Удар был сокрушительным: сожжено и разбито около шестисот самолетов. Немцы утихли — полеты в наш тыл прекратились.

5 июля немцы пошли в наступление, как и предполагалось, с двух направлений. Мы ждали. На Орлов-ско-Курском направлении упредили врага мощной артиллерийской контрподготовкой, на Белгород-ско-Курском — ударами авиации по аэродромам. Враг захлебнулся кровью и сдал. Это случилось через пять дней, но эти пять дней не забудешь всю жизнь.

Наш 427-й истребительный авиаполк сражался на южном участке фронта — под Белгородом. Я видел бои, в которых участвовало до двухсот самолетов одновременно. Страшное зрелище. Горели и падали те и другие, и немцы и наши. В небе было настолько тесно, что возможность столкнуться с врагом или другом была самой реальной. За эти пять дней жесточайших боев враг потерял 330 своих машин. Из них 60 приходилось на нашу долю, на долю пилотов 427-го полка. И это всего за три напряженнейших дня: пятого, шестого, седьмого, правда, трое наших товарищей осталось на поле битвы, но это не умаляет наши заслуги, нашу победу. Об этой победе писала наша фронтовая газета.

Я сказал, что враг остановился 10-го. Остановился потому, что не мог наступать, потому что наши войска встали живой стеной и остановили дальнейшее продвижение войск фашистов. Но бои продолжались. На северной части Курского выступа, можно сказать недолго — два дня. На южном, там, где стоял над полк, — целых тринадцать. И за это страшное время, начиная с 5 июля, было сбито в воздушных боях и сожжено на земле более двух с половиной тысяч машин. Из них 1500 — немецких.

Таковы итоги борьбы за господство в воздухе. И надо сказать, что господства мы пока не добились. Мы дрались с переменным успехом, и господство, как жезл, было то в наших руках, то во вражеских.

На фронте наступило относительное затишье. Немцы готовятся к новому наступлению, мы — к контрнаступлению. Перегруппировка войск идет с той и другой стороны. Назревают события, напряженные воздушные схватки, в которых, как я понял! Подгорного, нашей группе предназначена особая роль. Наш генерал будет держать ее под рукой, как группу-кулак, как группу-резерв на случай экстренно важный, на случай решительных действий.

Предстоят тяжелые и долгие бои, бои не только за господство в воздухе, которое способствовало бы освобождению городов Белгорода, Харькова, Орла и других, а бои, направленные на полный разгром группировки немцев и освобождение Родины.

Вполне уместный вопрос: почему же эта высокая честь — создать особую группу — выпала мне, командиру 427-го? Разве мало полков в нашем авиакорпусе? Немало, и все проверены в деле, в боях, все оказались, как говорится, на высоте положения. Но мы отличились: едва ли найдется полк, который бы за три дня уничтожил в воздушных боях шестьдесят самолетов противника. После трехдневных боев, в которых мы отличились, Подгорный написал обращение к летчикам авиакорпуса, в котором отметил наш боевой успех и призвал воздушных бойцов драться с фашистами так, как дерутся с ними летчики 427-го полка. Это обращение пришло и в нашу авиачасть, и я читал его перед строем.

Создавая особую группу, Подгорный, вполне вероятно, оценил и мой опыт — опыт бойца и командира. На моем личном счету пятнадцать сбитых машин: семь японских, уничтоженных в небе Монголии, и восемь немецких, сбитых на разных фронтах: под Тихвином, Купинском, Калачом и здесь, под Курском. В арсенал мастерства коллектива нашей авиачасти генерал, вероятно, включил и наш ночной перелет. Это был не обычный перелет с одного аэродрома на другой, это было событие, в котором проверялись и моя командирская зрелость, и психологическая стойкость всего коллектива. Я расскажу обо всем по порядку.

Это случилось недавно. Полк сидел у хутора Тоненький, невдалеке от линии фронта. Неожиданно ночью приехал комдив Сухорябов и объявил нам тревогу. Полковник был недоволен и чем— то, как мне показалось, взволнован.

— Немцы рядом, — сказал он, — а вы, товарищ Якименко, спите.

Я был не очень доволен тем, что он нарушил наш сон: летний день длится как год, вдобавок он был напряженным, а с утра опять предстояли бои. Я молча пожал плечами. Очевидно, это не удовлетворило комдива, он ждал объяснений.

— Немцы всегда рядом, — сказал я полковнику, — но отдых необходим. С рассвета начнется работа.

Конечно, комдиву было известно, что отдых — дело законное, что с рассвета надо будет летать и драться с врагом, что сказал я сущую правду, а все другое было бы выдумкой, не нужным ни мне, ни ему оправданием, но такой уж, видно, у человека характер…