Первые заморозки - Сара Аллен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он открыл дверь, на которой висел венок из усыпанных желто-рыжими ягодами веток древогубца, и вошел.
Интерьер выглядел в точности так же, как и в большинстве старых домов, переоборудованных под гостиницы: много полированного темного дерева, слева гостиная, справа столовая, посередине лестница на второй этаж. Стойка регистрации располагалась в фойе при входе. Тут тоже в изобилии обнаружились тыквы, а еще композиции из засушенных веток лунника и японских бумажных фонариков. Кто-то из здешних прилежно посещал курсы флористики.
Он поставил чемодан на пол и огляделся. Сегодня вечером здесь не было ни души. Видимо, ужин здешним постояльцам не подавали. Однако наличие столовой говорило о том, что завтраки или обеды тут все же предполагались, а значит, имелась и кухня, в которую можно было незаметно наведаться. В последний раз он ел уже очень давно и успел проголодаться. Он легонько побарабанил пальцами по колокольчику на стойке и стал ждать, разглядывая фотографии на стене. На большинстве из них был запечатлен чопорного вида мужчина лет шестидесяти, пожимающий руки каким-то людям – судя по всему, местным шишкам.
Однако на звонок колокольчика из каморки за лестницей появился вовсе не мужчина с фотографий, а болезненно худая женщина, напомнившая ему одну его знакомую акробатку по имени Гретель, выступавшую в амплуа женщины-змеи. На вид лет шестидесяти, волосы она красила в цвет горького шоколада, а кожа ее была того землистого оттенка, какой бывает у человека, привыкшего ежедневно выкуривать пару пачек. Глаза у нее – вероятно, ее единственное достоинство в молодости – были почти зеленые. С первого же взгляда он все про нее понял. Перед ним стояла женщина, давным-давно осознавшая, что счастья ей не видать как своих ушей. Но, как и все разочаровавшиеся в жизни женщины, она еще верила, что оно возможно – просто не для нее.
– Чем могу вам помочь? – осведомилась она без энтузиазма.
От нее разило табаком.
Он улыбнулся ей, пристально глядя прямо в глаза. Он был старше ее на добрых два десятка лет, но знал, что все еще красив – аристократической, благородной красотой. Его серебристые волосы оставались такими же густыми, как в молодости, а глаза необыкновенного ярко-серого цвета могли загипнотизировать кого угодно. Лишь благодаря им сэр Уолтер Тротт позволил ему остаться в труппе передвижного цирка, когда его мать сделала всем ручкой. Ну, в том числе благодаря им.
– Я хотел бы снять номер.
Она подошла к компьютеру и, тряхнув мышкой, вывела его из спящего режима.
– Вы бронировали заранее?
– К сожалению, нет.
Она с раздраженным видом вскинула на него глаза:
– Сейчас сезон любования листьями. Свободных номеров нет. Мне очень жаль.
Он слегка подался вперед, демонстрируя, что отметил ее попытку накрасить губы, тем, что устремил взгляд на ее рот.
– Неужели вы не сделаете исключения для усталого путника? Я приехал издалека.
Вид у нее сделался удивленный, как будто внимание такого рода было для нее чем-то неожиданным. Неожиданным, но не нежеланным. Нет, он не ошибся относительно нее. Он вообще редко ошибался.
– Моего брата удар хватит, – произнесла она, безотчетным движением скользнув рукой к воротничку белой рубашки поло, на груди которой был вышит логотип «Пендленд-Стрит-Инн».
– Но что-то подсказывает мне: вы знаете способ сделать так, чтобы он ни о чем не узнал, – отозвался он с улыбкой. Он дал ей понять, что заметил отсутствие обручального кольца, задержав взгляд на ее руке, теребившей воротничок. – Я всегда считал: самые умные люди – не те, кто всем заправляет, а те, кто позволяет им считать, будто они всем заправляют. Брат-то старший?
– Да. Как вы догадались?
– У меня тоже был старший брат.
Никакого брата у него, разумеется, отродясь не водилось.
– Тоже был придурок, да? – поинтересовалась женщина.
Это словцо сказало ему, что номер у него уже в кармане.
– Ой, лучше не спрашивайте. – Он сочувственно покачал головой. – Я такого могу порассказать!
– А я всегда рада послушать хороший рассказ. А, была не была! – махнула рукой она, снова поворачиваясь к компьютеру. – Считайте, что вам повезло. Брат обычно не допускает меня до регистрации. Говорит, портье из меня никудышный. Я могу отменить чье-нибудь бронирование. – Она пощелкала клавишами. – Вашу кредитку и документы, пожалуйста, – сказала она, вскидывая на него глаза.
– Они у меня в багаже. – Он кивнул на видавший виды кожаный чемодан, который оставил у дверей. – Если позволите, я бы сперва поднялся к себе в номер. А карту и документы я попозже вам занесу. Хочу немного отдохнуть с дороги.
Если это ее и насторожило, виду она не подала. Он почти не сомневался: ее давно уже не волнует, получит ее брат свои деньги или нет.
– Ваш номер шестой. Завтрак подают начиная с восьми утра, а в четыре можно выпить чая. – Она протянула ему ключ. – Только моему брату ничего не говорите.
– Буду нем как рыба, – заверил он ее. – Благодарю вас, миссис…
– Эйнсли. Энн Эйнсли. Мисс Энн Эйнсли, – подчеркнула она. – А вы…
Великий Бандити с улыбкой отвесил ей полупоклон:
– Расселл Залер, к вашим услугам.
На следующее утро Сидни Уэверли-Хопкинс сидела за кухонным столом и смотрела, как Бэй ест шоколадные подушечки и в очередной раз перечитывает растрепанный томик «Ромео и Джульетты». Она уже оделась в школу; сегодня на ней была футболка с надписью: «Переходи на сторону зла. У нас есть печеньки!»
Сидни буравила дочь взглядом, но Бэй словно ничего не замечала.
– Гхм… – нарочито откашлялась Сидни и опустила голову, пытаясь перехватить взгляд Бэй.
Тщетно.
Сидни вздохнула и встала, чтобы налить себе еще кофе. Салон начинал работу только с десяти, но ей не хотелось упускать такую возможность побыть с Бэй. Она была исполнена решимости быть рядом с дочерью, когда та наконец созреет поделиться с ней тем, что ее гложет, тем, из-за чего она в последнее время стала такой замкнутой и несчастной.
Что бы это ни было, это побуждало Бэй проводить все больше и больше времени у Клер. Но эти утренние часы Сидни уступать не собиралась. Она просто сидела рядом и ждала. Когда-нибудь Бэй обязательно понадобится ее совет. Сидни очень хорошо помнила свои собственные подростковые годы – хотя предпочла бы их забыть. Порой она начинала задыхаться, вспомнив, как все эти несколько лет жила с таким ощущением, будто идет ко дну. Она понимала, что испытывает сейчас ее дочь, пусть даже Бэй в это не верила.
Еще не рассвело, и за окошком над кухонной раковиной было темно. Сидни видела в стекле отражение Бэй рядом со своим собственным. Она покрепче затянула на талии пояс своего красного халата-кимоно. Каждый раз, когда она думала о том, что всего через несколько коротких лет ее единственная дочь станет взрослой, у нее начинало сосать под ложечкой. Было пугающее подозрение, что Бэй стоит между ней и бездной и что если дочь отступит в сторону, как ее, Сидни, затянет в эту черноту. Она всегда предполагала, что к ее теперешнему возрасту у нее будет еще парочка детей, и теперь изо всех сил старалась не думать об этом каждый месяц. Ну, если она прикинется, будто вовсе не следит за календарем, быть может, судьба решит выкинуть шутку и преподнесет ей сюрприз. Но все напрасно. В последние несколько недель Сидни практически помешалась на этой мысли: она частенько наведывалась в офис к своему мужу Генри в обеденный перерыв, а ночью набрасывалась на него, едва дойдя до постели.
До рождения Бэй ей никогда не приходилось иметь дело с детьми, и она не всегда принимала верные решения. Ей хотелось получить второй шанс. С отцом Бэй Дэвидом она прожила куда дольше, чем следовало бы. Все женщины обычно самонадеянно полагают, что уж они-то точно не из тех, кто станет терпеть побои и позволит своему ребенку жить в такой обстановке. Однако любая женщина способна удивить саму себя куда больше, нежели окружающих. Сидни не уходила: ей было просто больше некуда идти. Из родного Бэскома она уехала в восемнадцать лет, спалив за собой все мосты в огне своего протеста, потому что возвращаться не собиралась. Она ненавидела свою принадлежность к семейству Уэверли с ее репутацией, ненавидела своих ровесников-подростков, которые отвергли ее, ненавидела свою неспособность стать здесь той, кем она хотела быть. Но та, в кого она превратилась рядом с Дэвидом, тоже не была той, кем она хотела быть. Из Сиэтла и от Дэвида она сбежала, когда Бэй было пять. Она наконец-то поняла: если она так жестоко ошибалась относительно жизни за пределами Бэскома, быть может, она ошиблась и когда приняла решение покинуть Бэском.
До сих пор она иногда просыпалась посреди ночи в холодном поту, дрожа от возрожденного страха и чувствуя отголоски застарелой боли в сломанных когда-то ребрах. Дэвид все еще жив – а вдруг он отыщет здесь их с Бэй? И каждый раз ей приходилось напоминать себе, что он давным-давно умер. Десять лет тому назад. В Год, Когда Все Изменилось, как называла его Клер. Внезапная смерть настигла его в тюрьме после того, как Сидни наконец-то выдвинула против него обвинение.