Цена любви - Алисон Эшли

— Папа, я…

— Подожди, Джесс, не говори пока ничего. То, о чем я хочу рассказать, слишком тяжело, но лучше ты узнаешь обо всем от меня. Помнишь ту историю с продажей конкурирующей фирме формулы нового лекарства?

— Ты о Дженкинсе?

— О нем. У этой истории старые корни, и, как это ни прискорбно, корни эти слишком уж разрослись. Я о многом не говорил тебе, все на что-то надеялся, но сейчас надеяться уже не на что…

— О господи, папа! Ты пугаешь меня!

— Я и сам напуган, Джесс. Быть может, впервые в жизни. Такого страха я не испытал даже в тот день, когда мы с твоей мамой попали в аварию. Но тогда я был молод и многого не понимал, а сейчас…

— Ты говоришь так, словно тебе сто лет! Но тебе нет еще и пятидесяти!

— За этот месяц я постарел на добрую сотню лет, и не делай вида, что не замечаешь этого. Но слушай дальше. После того как лекарство было выброшено на рынок, мы кое-что поменяли в формуле и попытались наладить его продажу в Европе. Свободных денег не было, и тогда я взял кредит в банке под залог компании. Все шло хорошо, и я был уверен, что смогу вернуть деньги в срок, но, как только мы вышли на рынок, поступил запрет на выпуск.

— О, папа!

— Молчи, Джесс. Это еще не все. Надеясь привести дела в порядок, я почти все предназначенные на выплату налога деньги пустил в производство, и теперь меня обвиняют в сокрытии доходов. — Переведя дух, Ричард Крафт продолжил: — Эта последняя ночь, что мы можем провести дома. Завтра сюда явятся коронеры и представители банка. Компания и дом отойдут за долги, а меня заключат под стражу. Уже известна дата суда. Адвокаты делают все возможное, но у меня почти нет сил бороться.

Потрясенная услышанным, Джессика не могла произнести ни слова. Сказанное не сразу дошло до ее сознания, и в первую минуту Джессика могла думать лишь о том, что она и отец должны будут покинуть родной дом.

Уйти неизвестно куда только потому, что какой-то там банк не может подождать с выплатой кредита?! Этого нельзя допустить! Она будет работать и отдавать все деньги, лишь бы только никто не посмел отнять у них «Фледжберри-хауз»!

Но постепенно в ее сознании стали всплывать другие сказанные отцом слова, и наконец осознав их, Джессика почувствовала, как сердце ее сжалось от страха.

Коронеры?! Но зачем? При чем тут представители закона? И суд?! Почему вдруг суд? — вихрем пронеслось у нее в голове.

— Ты хочешь сказать, что тебя будут судить? — еще не до конца веря услышанному, произнесла она дрожащим голосом.

— Да, солнышко, меня будут судить. В нашем штате не любят тех, кто не платит налоги, а потому нет смысла рассчитывать на лояльность суда. Но о тебе, Джесс, я успел позаботиться. Ты не сможешь больше жить во «Фледжберри», но и не останешься совсем без средств. Я успел открыть счет на имя Ланьи в Лондоне, и завтра вы с ним летите туда.

— Но, папа!

— Никаких «но», Джесс!

Голос отца вновь приобрел былую строгость, и, взглянув на него, Джессика поняла, что сопротивление бесполезно.

— А как же все твои картины и мамины драгоценности? А мебель? Ведь часть ее принадлежала еще твоему прадеду?!

— Все это будет выставлено на аукцион. Все, кроме нескольких маминых драгоценностей. Тебе разрешено забрать золотой браслет и кольцо с изумрудом. Остальное отойдет в уплату долга банку.

— А компания? Кто будет теперь ее владельцем? И все люди, что работают в ней, — что будет с ними?

— Компания перейдет в собственность холдинга, так что люди, работающие в ней, не пострадают.

— Я все понимаю насчет компании, папа, но все же почему мы должны уехать из «Фледжберри»! Неужели совсем ничего нельзя сделать?! — совсем по-детски воскликнула Джессика.

— Поверь мне, Джесс, я сделал все возможное, чтобы избежать этого, но банк не хочет и слышать об отсрочке платежа.

— Значит, судьба «Фледжберри» зависит только от воли владельца банка? — воскликнула Джессика. — Но можно ведь попробовать еще раз попросить их об отсрочке! Я уверена: если мы поговорим с представителями банка еще раз, они обязательно пойдут нам навстречу!

— О, Джесс! Какой же ты еще в сущности ребенок! Просить снисхождения у банка… Легче достучаться до небес, чем получить отсрочку в выплате. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

— Знаешь? Значит, ты уже пробовал…

— И не раз.

— Но, может, попробовать обратиться к отцу Эдварда? К Патрику Лоузу? Он ведь, кажется, знаком с президентом банка и не откажется помочь нам. Я сейчас же позвоню Эдварду и попрошу его поговорить с отцом!

— Не нужно никому звонить, Джесс. Патрик Лоуз не из тех, кто спешит на помощь и… не хотел говорить, но я уже обращался к нему. Вернее, пытался обратиться. Мистер Лоуз просил передать, что у него слишком много дел и в данный момент он не может встретиться со мной.

— А Эдвард? Он ведь тоже может помочь! Он любит меня и обязательно поможет!

Не в силах выносить взгляд дочери, Ричард отвернулся. Скупые слезы блеснули в уголках его глаз, а сердце, сделав сильный удар, остановилось на несколько секунд. Такое в последнее время случалось с ним все чаще, и все чаще он думал о том, что станет с Джессикой, когда его не будет рядом с ней. Не просто не будет рядом, а не будет вообще.

Заподозрив неладное, Джессика встала с кресла и, отойдя к окну, долго всматривалась в ночное, полное ярких звезд небо.

Неужели сбылись ее самые худшие предчувствия? Неужели Эдвард предпочел ей другую?

— Я хочу спросить, папа… — Услышав свой голос, Джессика поразилась его безжизненности. Лишенный всех красок, он больше походил на голос автоответчика, чем на голос живого человека. — Эдвард… У него что, появилась другая девушка?

— Да, Джесс. И появилась, кажется, в тот самый день, когда мне было предъявлено обвинение. Все это очень грустно и неприятно, но я надеюсь, что у тебя хватит сил достойно отреагировать на случившееся.

— Ты имеешь в виду, что я не должна звонить Эдварду и выяснять отношения? Не беспокойся, этого не будет.

Никогда еще голос дочери не был таким чужим, и, слушая его, Ричард словно наяву чувствовал, как невидимые когти отрывают еще один кровоточащий кусок от его истерзанной души.

Джесс, его дорогая девочка! За что ей такие страдания? — в который раз спрашивал он себя, но не находил ответа.

Как же ему хотелось прижать ее к себе, хоть как-то утешить и облегчить боль, но, интуитивно чувствуя, что настал тот самый миг, когда человек решает нечто очень важное для себя, Ричард не тронулся с места и, стиснув кулаки, молча наблюдал, как меняется выражение лица дочери. Растерянное и беспомощное вначале, оно вдруг стало приобретать незнакомое ему выражение, увидев которое, он сморщился как от боли. Мечтательность уступила место строгости, нетерпеливость сменилась равнодушным спокойствием, а легкая обаятельная улыбка уступила место иронической усмешке. За один всего лишь вечер его дочь повзрослела на целую жизнь — и виной этому был он, ее отец!