Зона поражения - Александр Бородыня

— Ну, ты, падаль!

Сделав шаг, молодой зек ударил водителя ногой в бок. На этот раз тот даже не крикнул. По горлу прошла судорога, и из стеклянной трубки раздался только странный свист. Он посмотрел на Татьяну. В глазах было столько боли, что женщина не выдержала взгляда.

— Володя!.. — всхлипнула она. — Володя!..

— Замочить его?

— Нет, нельзя! Держи…

Бутылка опять перешла из рук в руки. Финик сделал еще один большой глоток из горлышка и смачно рыгнул. Закусил ананасом. Водитель так и не поднялся на ноги. Получив еще один удар в бок, он медленно на четвереньках выполз из квартиры. Скрипнули металлические перила, когда, ухватившись за них, он приподнялся и пошел по лестнице.

— Зачем вы его? — спросила Татьяна. — Чего вы от меня хотите?

— Любви… — вдруг пропел сидящий в кресле темнолицый уголовник. — Любви большой и неподкупной… — И повторил с проникновенным пафосом: — Нежности. Взаимности в высоком чувстве. Ты пойми, телка, душу!.. — В интонациях его появилась даже какая-то искренность. — Я два года живую бабу не видел.

— Голова, а ты и мертвую не видел! — хохотнул Финик и добавил, обращаясь к Татьяне: — Колись, сука! Где контейнер? — Играя ножом, он повернулся к женщине. Губы Финика были мокрыми от водки и слюны. — Колись!

7

Перила на лестнице еще поскрипывали. Покалеченный водитель медленно сползал вниз. Татьяна замерла. Зек по кличке Финик надвигался на нее, чуть приседая, раскинув тощие руки. Жрал глазами.

— Голова, я больше не могу! — сказал он. — Голова, мне невтерпеж уже! Пиписька болит! — Он дернул головой как при судороге. — Я ее прирежу! Прирежу сейчас! — Он почти завизжал. — Не могу удержаться!

— Кончай базар! — обрезал темнолицый рецидивист. Он так и сидел, развалившись в кресле. — Врубись, шмара, — сказал он. — Мне очень хочется знать, где спрятан контейнер.

«Голова! — как-то отстраненно подумала Татьяна. — Кличка Голова. Нужно запомнить… Зачем? Наверное, у него фамилия Голованов или Головачев. А может быть, и нет. О чем я думаю?! Какая мне разница, кличка или фамилия».

— Я не знаю!.. — сказала она без интонации. — Я уже сказала… Я не знаю!

Короткий хлесткий удар в лицо. Она даже не поняла, как он это сделал. Все спуталось в голове. Вкус собственной крови и невыносимая боль. Молодой уголовник развернул женщину, толкнул вперед. У него были, казалось, ледяные железные пальцы. Татьяна задохнулась от крика. Зек ударил ее кулаком по спине и сразу же об стол грудью. Одним движением разодрал юбку.

— Голова, давай ты! — прохрипел он.

— Давай сам!

Перед глазами Татьяны оказалась керосиновая лампа — черно-желтое грязное пятно света, а дальше черная драпировка на окне, поблескивающие шляпки обойных гвоздей. Она будто выпала куда-то. Провалилась, перестала чувствовать боль. Ею овладело какое-то отупение. Будто насиловали кого-то другого. Раскачивался перед самым лицом горячий круг лампы. Парнишка хрипел, он толкал ее сзади, и от этих судорожных рывков внизу живота у женщины быстро скапливался огонь.

— Кончай сеанс!

От темнолицего рецидивиста разило водкой и одеколоном, наверное, вылил на себя полчаса назад целую бутылку.

Татьяну повалили на ковер, на спину. Сверху нависло темное веселое лицо зека.

— Выпей!

Стеклянное горлышко бутылки опрокинулось прямо на нее, с силой продавилось между зубов, и Татьяна почувствовала, как жидкая сивуха побежала по горлу внутрь.

— Где контейнер?

Перед глазами мелькнула узкая сталь, и возле ее горла оказался нож.

— Ну, сучка!

Нож медленно отступил от горла. Изо всей силы Татьяна мотнула головой. Ударилась затылком о ковер.

Пауза продолжалась довольно долго. Лежа на спине, она слышала их голоса, но смысл не доходил. Зеки пересыпали свою речь блатным жаргоном. Осторожно она ощупала себя. Кофта мокрая, воняет водкой, юбка разорвана в клочья. Чулки сползли. Металлическая застежка на перекошенном бюстгальтере повернулась на ребро и режет между лопаток.

— Убейте меня, — попросила Татьяна.

— Не дождешься, сучка!

Темнолицый уголовник по кличке Голова прихватил рукой ее волосы и приподнял. Другой рукой он развязывал на себе брюки.

— Давай не ленись!

Синие спортивные брюки упали. Перед ней оказались мужские голые ноги. К горлу подступила мгновенная тошнота.

— Убери! Откушу! — сквозь сцепленные зубы выдохнула она.

Наверное, он ударил ее головой о стену. Сознание ушло, но, увы, быстро вернулось. Удары ног и кулаков сыпались, казалось, со всех сторон. Женщина захлебывалась в собственной крови, но не кричала.

— Где контейнер?! — повторялась одна и та же фраза. — Где контейнер, сука?! Где контейнер?

Изящные ножки стола будто подпрыгивали перед ней. Много раз она падала лицом в ковер и опять поднималась. Новый удар, новое падение. Пальцы глубоко вошли в мягкий ворс. Удар в бок, удар по голове. Комната перевернулась и встала на место. Закрепилась.

Опять удар по голове. Фраза, пересыпанная матом, была одна и та же:

— Говори!

Лезвие скользнуло по спине, разрезая кофту. Еще раз скользнуло. Татьяна поняла, что если не скажет теперь же, то, конечно, убьют. Нужно было сказать. Хоть что-нибудь сказать, хотя бы ложь. Но ее заклинило. Ни слова из себя не выдавить. После следующего удара она все-таки потеряла сознание, обмякла и замерла.

8

Снег повалил густо, накрыл Припять темным теплым ковром. Зазвенел негромко дозиметр рядом со шлагбаумом, засвистел. В снегу оказалось черной пыли больше, чем в дожде. Патруль убрался. Пошумели немного сонно, но морду бить все-таки не стали, только пообещали сделать это, если еще раз без надобности разбудит.

Шлагбаум опять заклинило, и пришлось выходить, чинить. Сурин так вдруг устал, что казалось, каждый черный собственный след, оставленный в свежем снегу, звенит. Чайник остыл. Проглатывая теплую сладкую воду, Сурин почти спал. Бессмысленная прогулка в башню совершенно измотала его. Гребнев же только повеселел после визита патруля.

— Приедем в Киев, к доктору пойду! — сказал он бодро.

— А чего так? — без всякого интереса в голосе полюбопытствовал Сурин. — Голова болит?

Тряхнув пустой медный чайник, Гребнев поставил его на табурет и, отвинтив черную пластмассовую крышку канистры, наполнил доверху водой.

— В том-то и дело, что нет. Понимаешь, не болит. У всех болит, а у меня нет. Даже с похмелья перестала стучать.

Он поставил чайник на плитку и до отказа вывернул регулятор. Вода, вылившаяся на коричневый круг, сразу слегка зашипела.

— Это же ненормально, такие отклонения от нормы, — сказал Гребнев, присаживаясь на табуретку, подпирая голову рукой и глядя, как в зеркало, в выпуклый бок чайника. — Скажу: доктор, наверное, я большую дозу где-то схватил. Проверить меня надо. Бюллетень мне нужен! Устал!..

— В десятке головная боль не обязательна, — сказал Сурин. — Многие даже бодрее становятся. Старые болячки проходят. Я слышал, тут подстрелили зека, так пулю из сердца вынули, и как ты думаешь, жив! Уже опять, наверное, сидит… Так что не всем здесь плохо. Хотя детей рожать, конечно, бабам все равно не стоит.

— Так мы ж не в десятке, — вздохнул Гребнев. — Мы в центре, считай!

За снегом башню было почти не разглядеть- тень в белом водовороте, размытая бетонная свая.

— Я вот только не пойму, — Сурин указал на башню рукой, — почему эту шестнадцатиэтажку не обесточили? Не должно там электричества быть.

— По-моему, обесточили, — сказал неуверенно Гребнев, снимая с плитки чайник. — Точно обесточили! Устал ты, Петрович! А хочешь, приляг! Часа через два я тебя разбужу, приляг, поспи.

Полная крепко заваренного парящего чая кружка так и осталась стоять, нетронутая, на столе рядом с телефонным аппаратом. Он заснул, повалившись на бок, подломив под голову руку, выпал, будто в другое пространство.

Прожектор сквозь оконное стекло бил прямо в лицо, а он даже голову не повернул, так и замер, только глаза сомкнулись. Сон вышел тяжелый, без воздуха какой-то сон, но вполне осознанный. Во сне Сурин догадывался, что все происходит не наяву, только доказательств не имел. Приснилось, что щеголь из «Кадиллака» приехал-таки, встал над топчаном, расстегнул пиджак, правую ногу в блестящем полуботинке поставил на табуретку и ругается, ругается ленивым таким трехэтажным матом.

Сурин попытался уловить смысл и уловил. Ругал тот, оказывается, его. По какой-то причине нельзя было костюм из шкафчика брать.

— А какой у вас одеколон? Каким одеколоном пользуетесь? — спрашивал во сне Сурин. — Пахнет ваш комбинезончик. Так сильно, знаете, пахнет… И в квартире в башне на четвертом этаже такой же запах… Совсем такой же, я и перепутал. Сразу можно было понять, а я перепутал!