По поводу новых изданий о расколе - Николай Аристов

Въ расказѣ о Никонѣ Андрея Денисова, переданномъ г. Максимовымъ, выразилось все отвращенiе раскольниковъ къ размашистой, шумной жизни патрiарха, къ его крутому деспотическому характеру, къ самоуправству, по которому онъ гнулъ всѣхъ съ нимъ сталкивающихся. Здѣсь передано очень много сказанiй народныхъ, самыхъ фантастическихъ, о жизни Никона; во всѣхъ просвѣчиваетъ одна мысль, что Никонъ – врагъ божiй, антихристъ. Особенно интересно описанiе брани Никона съ восточными патрiархами на соборѣ (стр. 63). Когда Иларiонъ, рязанскiй епископъ, сталъ читать Никону соборный приговоръ отправить его въ ссылку, онъ перебилъ его, бранилъ патрiарховъ, называя ихъ просаками и нищими, а судъ ихъ баснею, правила лживыми, Номоканонъ книгою восточною, законъ царскiй еретическимъ. Иларiонъ обличалъ его жестоко, нарицая убiйцею, блудникомъ, хищникомъ и "иными многими безчестными глаголы." Когда патрiархи приказали снять съ него черный клобукъ и съ шеи панагiю, Никонъ началъ кричать: "вы есте просаки и грабители, а не пастыри, и пришли есте не да пользу кую здѣ сотворите, но лестiю и похлебствомъ жестоконравныхъ человѣкъ сердца похитите и именемъ патрiаршества точiю, а не дѣломъ нраву ихъ разрѣшенiе учините, и тѣмъ несытую вашу, сребролюбную и аду подобную гортань наполните" и пр. Паисiй не утерпѣлъ и сшибъ посохомъ своимъ клобукъ съ никоновой головы. Начались укоры и брань, но "обаче одолѣ греческiй левъ россiйскаго пардоса", говоритъ Андрей Денисовъ. Когда сняли съ Никона клобукъ съ жемчужнымъ крестомъ и панагiю, усыпанную драгоцѣнными камнями, Никонъ сказалъ: "се яко пришлецы и невольницы суще, аще сiя себѣ раздѣлите, – потребу и отраду отъ всѣхъ скорбныхъ, бывающихъ вамъ, на нѣкое время обрящете". Андрей Денисовъ говоритъ, что при Никонѣ "наполнишася абiе узилища узниковъ, огустѣша улицы связанными исповѣдниками, обагришася спекуляторстiи бичи кровiю страдальцевъ, взыграша тѣхъ мечи на исповѣдническихъ выяхъ, покрышася площади казненныхъ мучениковъ тѣлесами. Не толикое убо множество заяцей, увязшихъ въ ловитвенныхъ тенетахъ видяшеся, елико повѣшенныхъ христiанъ за содержанiе благочестiя зрящеся". Между прочимъ онъ упоминаетъ, что при появленiи жестокихъ преслѣдователей многiе сожигали себя или вмѣстѣ въ домахъ, или по одиначкѣ, иные топились или убивали себя какимъ-нибудь острымъ оружiемъ. Да, они разсуждали очень логично, что лучше разомъ покончить всѣ расчеты съ жизнью, чѣмъ лишиться ее послѣ безчеловѣчныхъ истязанiй, а пожалуй, чего добраго, не вынесешь пытокъ, отречешься поневолѣ отъ своихъ убѣжденiй.

Изъ трехъ посланiй Аввакума особенно хорошо послѣднее, предсмертное; оно относится къ 1680 году и проникнуто искренностью, силой, полно алегорическихъ русскихъ прiемовъ и отличается наивнымъ, своеобразнымъ складомъ. "Посланiе это, говоритъ г. Максимовъ, носитъ на себѣ характеръ задушевной, откровенной исповѣди. Самая смѣлость его и наивность изложенiя – одинаково поразительны и знаменательны. Между старообрядцами посланiе это пользуется глубочайшимъ уваженiемъ."

"Много говоритъ это посланiе человѣку понимающему дѣло, и мы не можемъ себѣ отказать въ удовольствiи – подѣлиться съ читателями выдержками изъ этихъ задушевныхъ строкъ Аввакума. Сначала протопопъ обращается къ Алексѣю Михайловичу и проситъ его обратиться въ первое свое благочестiе: "ты наученъ, говоритъ онъ, здравымъ догматомъ единой православной вѣры съ нами же отъ юности. Зачѣмъ ты братiю свою такъ оскорбляешь? – вѣдь всѣ мы имѣемъ одного отца, иже есть на небесѣхъ, по св. христову евангелiю. И не покручинься, царь, что я съ тобой такъ говорю; вѣрь истинѣ… Честь царева судъ любитъ, по словамъ пророка. Чтоже ересь наша? или какой расколъ внесли мы въ церковь, – какъ говорятъ объ насъ никонiане, называя въ лукавомъ и богомерзкомъ жезлѣ раскольниками и еретиками, а въ иныхъ мѣстахъ и предтечами антихриста? Не постави имъ, Господи, грѣхи сего: не вѣдятъ бо бѣднiи чтò творятъ! Ты, самодержецъ, за всѣхъ отвѣчать будешь, ибо ты первый далъ имъ смѣлость нападать на насъ… мы не видимъ за собой и слѣду ересей. Если мы раскольники и еретики, то и всѣ св. отцы наши, и прежнiе благочестивые цари, и св. патрiархи таковые же. О небо и земля! слыши глаголы сiя потопныя и языки велерѣчивыя! За церковь мы страждемъ, умираемъ и проливаемъ свою кровь… Не хвались, палъ ты глубоко, а не возсталъ искривленiемъ, а не исправленiемъ богоотметника и еретика Никона; умеръ душею отъ ученiя его, а не воскресъ. И не прогнѣвайся, что мы называемъ его богоотметникомъ: если правдою спросить насъ – мы скажемъ тебѣ о томъ ясно, изъ устъ въ уста, съ очей на очи. Если же не допустишь ты сдѣлать такимъ образомъ – предадимъ на судъ христовъ. Тамъ и тебѣ будетъ тошно, да нимало уже не пособишь себѣ… А о греческихъ властяхъ и нынѣшней вѣрѣ ихъ самъ ты прежде посылалъ Арсенiя Суханова разузнать у нихъ и знаешь, что у грековъ изсякло благочестiе… (ссылается на повѣсть о бѣломъ клобукѣ). Чѣмъ больше ты насъ оскорбляешь, мучишь и томишь, тѣмъ больше мы тебя любимъ и молимъ Бога о тебѣ до смерти твоей и своей. Спаси, Господи, всѣхъ клянущихъ насъ и обрати ко истинѣ своей! Если не обратитеся, то всѣ погибнете на вѣки, а не временно. Прости, Михайловичъ-свѣтъ! Лучше мнѣ умереть потомъ, но прежде скажу то, что тебѣ знать надо (и никакъ не лгу – ниже притворяясь говорю): мнѣ сидящему въ темницѣ, какъ въ гробу, что надобно? – развѣ смерть одну. Ей тако! – Нѣтъ, видно, государь, надо перестать мнѣ плакать о тебѣ: вижу – не исцѣлить тебя. Ну прости же ради-господа, прощай до тѣхъ поръ, пока не увидимся мы тамъ … Тебѣ, государь, такъ угодно, да и мнѣ такъ любо. Ты царствуй многи лѣта, а я – буду мучиться многи лѣта: и пойдемъ вмѣстѣ въ вѣчныя своя домы, когда угодно то будетъ Богу. Ну, государь, хотя ты меня и собакамъ приказалъ выкинуть, но я еще благословлю тебя послѣднимъ моимъ благословенiемъ, а потомъ прости: ужь только того и жду… Думаю, что скоро будетъ отложенiе тѣлу моему: крѣпко утомилъ ты меня, да ктому и самъ я мало забочусь о здѣшней жизни… Голыя кости мои будутъ растерзаны и влачими по землѣ псами и птицами небесными. (Протопопъ ошибся: его сожгли). Хорошо и такъ: прiятно мнѣ и на землѣ лежать, свѣтомъ одѣянному и небомъ покрытому: и небо мое, и земля моя, и свѣтъ мой и всю тварь Богъ мнѣ далъ… Не хотѣлося бы мнѣ въ тебѣ некрѣпкодушiя: вѣдь то всячески всяко будешь вмѣстѣ не нынѣ; ино тамо увидимся. Аминь".

Такiя торжественныя слова не нуждаются въ объясненiяхъ и сразу уничтожаютъ всѣ лукавые извороты толкователей, будто главные коноводы раскола ратовали изъ личныхъ цѣлей. Нѣтъ, низкiй эгоистъ скорѣе бы сталъ поддѣлываться, льстить и унижаться, гдѣ сила, власть и награда. Съ нечистыми стремленiями человѣкъ не положилъ бы голову на плаху, крестясь своимъ большимъ крестомъ, твердя одно и тоже, что царь дѣйствуетъ антихристiански. Прочтите жизнь Аввакума по изданной г. Кожанчиковымъ рукописи, и вы согласитесь съ этимъ. Во второмъ посланiи Аввакумъ рѣзко обрисовывалъ, какъ Никонъ мучилъ его и другихъ расколоучителей. (87 стр.)

"Исторiя о взятiи Соловецкаго монастыря" и "Повѣсть о страдальцахъ соловецкихъ" заключаетъ въ себѣ чрезвычайно много интересныхъ данныхъ для исторiи раскола и согласны во многомъ съ соловецкимъ лѣтописцемъ. Много говорится о страданiяхъ старцевъ, которые отстаивали старую вѣру, по словамъ Денисова, въ числѣ 1500 человѣкъ, и мы неимѣемъ права невѣрить во многомъ автору, когда соловецкiй лѣтописецъ говоритъ, что воевода Iевлевъ, осаждавшiй обитель, отозванъ въ Москву за насильные поступки и притѣсненiя монастырскихъ крестьянъ. Но особенно передается замѣчательный расказъ о судьбѣ Ивана Захарьева, соловецкаго писаря. Во время осады Захарьевъ вышелъ съ двумя товарищами изъ монастыря и схваченъ былъ по доносу какого-то крестьянина; съ годъ сидѣлъ Захарьевъ въ острогѣ и вздумалъ написать посланiе въ утѣшенiе Силы и Алексѣя, сидѣвшихъ въ кандалажскомъ монастырѣ; въ письмѣ онъ хвалилъ старые уставы и порицалъ новые. По неосторожности носящаго письмо это было обронено, найдено и передано въ руки воеводы Волохова. Сначала онъ изломалъ Захарьеву руки встряскою, потомъ билъ его кнутомъ, затѣмъ велѣлъ поджигать тѣло его на огнѣ и наконецъ "отъ сожженнаго толико тѣла ребра клещами разженными извлачити повеле". Но и тогда воевода ненасытился, по словамъ автора: остригши на головѣ Захарьева волосы, приказалъ лить на темя холодную воду втеченiи нѣсколькихъ часовъ. Двое сутки продолжались эти истязанiя, на третiй день воевода приказалъ страдальцу отрубить голову. Хотѣли похоронить Ивана съ честью, но воевода не позволилъ: его обернули въ рогожку стрѣльцы и закопали въ землю безъ пѣтiя.