Матросы Наркомпроса - Кирилл Голованов

— Не ной, Гришка! — Майдан старался не смотреть в жующий рог. — Давай лучше я помогу тебе по алгебре. Все очень просто…

— Без тебя разберемся, — отрезал Мымрин. Он кусал бутерброд аккуратно, красиво и рассматривал ровные полукружия, которые оставались на куске. Такие следы остаются после штамповки.

Майдан помрачнел, но предпринять ничего не успел, потому что по школе гулко разнеслись звуки рынды. Окончилась большая перемена.

ГЛАВА 3. ПЯТЬ МИНУТ ТРАВЛИ ДЛЯ СПЛОЧЕНИЯ КОЛЛЕКТИВА

Мост лейтенанта Шмидта последний на Неве. Он несет на выпуклой груди бесконечный пунктир автомашин и трамваев.

Аркашке Гасилову всегда казалось, будто мост стоит между городом и океаном и красуется чугунной решеткой с хвостатыми морскими конями. Только египетские сфинксы у Академии художеств видят, как шесть мостовых быков могучей эскадрой режут волну. Быки движутся навстречу реке строем фронта, и за кормой гранитных кораблей бурлят и пенятся параллельные кильватерные струи.

— Верно, похоже, — согласился Димка, когда Аркашка Гасилов поделился с товарищами своим открытием.

Гасилов посмотрел на Димку с благодарностью. А Тырва только хмыкнул и ничего не сказал. Тырва вообще высказывался в самых необходимых случаях. Но Аркашке показалось, что хмыкнул он одобрительно, и, решив, что смеяться никто не будет, попросил прочитать предупреждение, написанное масляной краской на каменных отвесах набережных.

Многометровые буквы издавна примелькались горожанам.

«Якорей не бросать!»

Аркаша почти верил, что это специальный лозунг для моряков, чтобы корабли не стояли долго в портах, а поскорее отправлялись в плавание.

— Посмотри лучше на крейсер, — не согласился Майдан. — Видишь цепи? Стоит себе на якоре, и на твой лозунг ему плевать.

— Положим, не на якоре, а на бочках, — уточнил Раймонд.

— А бочки так плавают? — настаивал Димка. — Все равно на якорях. Зачем ты, Аркашка, выдумываешь глупости?

— Глупости? — Гасилов даже задохнулся от возмущения. Ему было непонятно, зачем Димке понадобилась спецшкола и вообще море, если он ничего этого не видит?

Каждый день после строевых занятий ребята отправлялись к Неве. Только Мымрин сразу уезжал домой. Он решил доказать Михаилу Тихоновичу, что «плохо» — отметка не для него, и превратился в зубрилку.

Нева плескалась у ног, распространяя пряный запах прелых водорослей. С верфей доносился стук пневматических молотков. А фарватер реки плавно поворачивал, и взгляд путался в поросли портальных кранов на обоих сомкнутых берегах.

Толчея деловитых буксиров как будто раздвигала перед Аркашкой водную гладь, откуда начинался путь в заморские страны.

«Неужели Димка ничего не видит?» — поражался Гасилов. Ему очень захотелось раскрыть глаза одноклассникам. Для этого существовал только один способ. Стихи. Замечательные морские стихи, которые, кроме Аркашки, наверняка никто не знал:

Слабый ищет покой, сильный — жизни большой,Солнце — волн в золотом янтаре,Парус — ветер прямой, сердце — зыби шальной,Корабли — свободных морей!

Гасилов читал с выражением. Но ребята стихов не оценили.

— Сам сочинил? — ревниво осведомился Бархатов.

— Нет, — честно признался Гасилов. — Если бы я так мог! Это стихи Бориса Смоленского. Он научил меня вязать морские узлы и сам учится на штурмана дальнего плавания.

«Пожалуй, не врет, — успокоился Бархатов, снисходительно оглядев щуплого Аркашку. — Такое мог написать только бывалый человек. А этот?.. Даже ругаться не может. Скажет слово и сам покраснеет».

— Девчонкам должно понравиться, — сказал Бархатов. — Перепиши их на бумажку для Жанны.

— Какой Жанне? — удивился Раймонд.

— Его сестре, — кивнул Лека на Антона Донченко. — Помнишь, которая еще хотела в спецшколу пролезть?

— Вы знакомы?

— Вместе жили на даче, — подтвердил Бархатов и засмеялся. — Не завидую я Антону. Не сестра, а черт в юбке.

— Ну ее, — Донченко махнул рукой. — Летом всегда за нами увязывалась, как банный лист.

— Аркадий, а что такое «шальная зыбь»? — перевел разговор Майдан.

— Когда море после шторма, — объяснил Гасилов.

— Вот и врешь, — вмешался Раймонд. — Это называется «мертвая зыбь».

Гасилов смутился. Димка смотрел на него с осуждением. Но оказалось, что даже начитанный Антон ничего не слыхал о такой зыби.

— Если уж читаешь стихи, — посоветовал Лека Бархатов, — надо знать, что говоришь.

Потом Лека, между прочим, сообщил, что у его отца дома лежит именной револьвер «наган».

— За ликвидацию басмачества как класса, — небрежно пояснил Бархатов. — И еще есть новенький пистолет системы «ТТ». Кому интересно, могу показать.

Лека увел к себе домой смотреть огнестрельное оружие Жору Куржака и Гену Коврова. Тырва тоже получил приглашение, но отклонил его.

— Мне эти системы знакомы, и вообще пора делать уроки, — сказал Раймонд.

Вот если бы позвал в гости Донченко…

Димке тоже хотелось взглянуть на оружие, но его не приглашали. А Аркашка не пошел принципиально. Он был обижен не за себя, а за Бориса Смоленского. Если бы ребята знали, какой он замечательный парень и что Аркашка помнит наизусть много других его стихов, которые пока нигде еще не печатались.

— Ничего, — посочувствовал Гасилову Димка. — Все равно узнаем про эту зыбь. Спецшкола только начинается.

Уроки военно-морского дела были самыми любимыми. На них в классе всегда веяло ветром дальних странствий.

А преподаватель Борис Гаврилович Рионов, бывший штурман, приносил с собой аромат капитанского трубочного табака и смольного троса. Он был в синем флотском кителе с золотой часовой цепочкой от второй пуговицы до нагрудного кармана. Цепь была точной копией якорной, с маленькими поперечинами внутри каждого звена, которые называются контрафорсами. На кисти правой руки у преподавателя переливался как живой многоцветный дракон, наколотый, по его словам, в одном из японских портов, средний палец украшал платиновый перстень-печатка с горельефом человеческого черепа. Требовалось немного воображения, чтобы принять этот пиратский перстень за черную метку из «Острова сокровищ». И преподаватель военно-морского дела стал Билли Бонсом. Конечно, вскоре Рионов узнал, как окрестили его «спецы». Однако не обиделся.

Походка у Билли Бонса была развалистая, с бортовой качкой, здоровался он глубоким бархатным басом, затем подносил ко рту наманикюренную щепоть, слегка поплевав на нее, зачем-то доил мочки ушей и начинал урок. На этот раз он извлек из заднего кармана брюк колоду игральных карт, привычным щелчком разделил ее пополам, перетасовал и стал сдавать на четыре персоны, располагая карты веером на учительском столе.

— Ну-с, салажата, — заявил Билли Бонс со значением, — сейчас будет ясно, на что вы способны!

Ребята замерли.

Когда дело дошло до козырей, преподаватель с хрустом перевернул карту и положил поперек колоды. Открылся вымпел: красный шалаш, надетый на белый и синий треугольник сердцевинки. Козырь разоблачил секрет колоды. Под золоченой рубашкой скрывались изображения военно-морского свода сигналов.

— Флаг «Веди» — «Курс ведет к опасности»! — громко заявил Бархатов.

— Точно! — согласился Билли Бонс и раскрыл классный журнал.

Второй взвод встревоженно загудел. Дневникам действительно угрожала опасность. Бархатов ведь схватил «неуд» по геометрии. Остальные ясно представляли себе другие варианты. Каждый флаг, кроме смешного церковнославянского имени: «Аз, Буки… Глаголь… Ферт…», имел еще три-четыре смысловых значения. Попробуй-ка их зазубри, когда нужно еще подготовиться к контрольной по анатомии, знать наизусть «Плач Ярославны», представлять применение хлора в промышленности и военном деле и разбираться в драматических событиях Ливонской войны.

И тут Димка поднял руку и, получив разрешение, спросил:

— Товарищ преподаватель! Зюйдовую веху ставят только в море, да?

— Не только зюйдовую, — пояснил Билли Бонс. — Знаки ограждения навигационных опасностей мы еще будем проходить.

— А в прошлый раз, — не унимался Димка, — вы сказали о том, что зюйдовая вешка была на бульваре.

— Вот ты о чем? — рассмеялся преподаватель. — Ну ладно. Пять минут травли для сплочения коллектива…

За партами прошелестел ветерок радостного оживления. Билли Бонс вытащил гнутую вересковую трубку и, поглаживая резной чубук в виде головы шкипера, начал рассказ:

— Идешь, бывало, в Севастополе по Примбулю. Клеши полощут, как стакселя при повороте оверштаг. На тужурке пуговицы золотом и еще две перламутровые сбоку…

— Зачем перламутровые? — выкрикнул Жорка Куржак уже без всяких церемоний и радостно подмигнул Майдану.