Записки легионера Абрамова (СИ) - Аббакумов Игорь Николаевич

Глядя на этих двоих, капралы из нашей роты тоже начали тренироваться в полную силу, хотя и с явным недовольством на лицах.

Надо сказать, что Ричи не успокоился, и после занятий отправился на рапорт к командиру батальона. Однако, по словам Шапиро, майор О'Даффи выслушал его без всякого сочувствия, заявив что устав один для всех, что инструкторы утверждены вышестоящим штабом, что весь батальон проходит обучение согласно правилам установленным в флотилии панцер-командора Назгулеску, включая всех офицеров а также и командира в свободное от других обязанностей время, а потому, для какого то сержанта никто исключений делать не будет. Шапиро сообщил, что после этого разговора Ричи выглядел как оплеванный. Зато майор О'Даффи получил в нашей роте репутацию справедливого человека.

Как я и опасался, Ричи и Гамильтон пытались срывать свое плохое настроение на солдатах, но это быстро пресекли батальонный командир, уполномоченный по правам солдат Смит и сам панцер-командор, после общения с которыми эти двое притихли.

Я своими ушами слышал, проходя мимо батальонной канцелярии, как майор орал на Ричи:

– Сержант, вы идиот?! Или нашивки жмут? Так это легко исправить! Вам скоро в бой с этими людьми, так какого вы их достаете? Пули, они ведь не только спереди лететь могут! Чтоб я этого больше не видел!

Несмотря на весь кошмар нашей, с позволения сказать, учебы, у меня тогда мелькнула мысль:

"А жизнь то налаживается!"

Некоторой отдушиной в изматывающей учебе, было обучение подрывному делу. Да, не просто так нам выдали детонаторы и огнепроводным шнуры. Здесь никто, никого, никуда не гнал, все было спокойно, неторопливо, аккуратно. Оно и понятно, взрывчатка торопливых не любит. Не раз я слышал о революционерах, подорвавшихся на своих же бомбах. Мы не спеша учились взрывать двери и проделывать проходы в заборах и стенах домов. В общем, на этих занятиях мы отдыхали. Хотя, излишне расслабляться, в таких делах тоже не стоило, что нам авторитетно разъяснил инструктор, отставной унтер лейб-гвардии Саперного батальона Семён Неморгайло.

– Взрывное дело, оно точность любит. – басил Неморгайло, оглядывая легионеров, – Чуть заторопился, или отвлекся, или ещё что – и сразу летишь к святому Петру на рапорт. А потому, смотрите в оба глаза, запоминайте лучше чем вашего Карлу Маркса с этим чёртом, как его, Бакуниным, да не стесняйтесь спрашивать, прежде чем куда то грабки тянуть.

Хотя, упоминание унтером знаменитых революционеров в таком циничном тоне многих коробило, уроки Неморгайло были популярны, особенно у анархистов и многих народников. Сам я не особо верю в террор, и считаю, что победу Революции обеспечит не швыряние бомб в царей и министров, а систематическая и всеобъемлющая агитация среди всех слоев общества, включая и защитников самодержавия, особенно на низовом уровне. Это мое убеждение подтверждает опыт Великой Революции во Франции, Европейской "Весны народов" в 1848 году, и многих других революционных выступлений.

Тем не менее, знания получаемые от Неморгайло, я счел совсем не лишними. Революционеру такое явно пригодится. Тем более, что химия и физика мне в гимназии давались легко, кроме "хорошо" и "отлично" я по этим предметам ничего не получал.

Но все же, уроки подрывного дела были редкими оазисами в пустыне ужасающей муштры. Теперь я окончательно понял, почему матросы Черноморского флота, с которыми мне доводилось общаться в Николаеве, в моей гимназической юности, называли унтеров драконами и шкурами.

Особенно всех возмущали кирасы. Ну зачем таскать эту тяжеленную средневековую архаику в XX веке, когда в небесах идут сражения воздушных кораблей, на полях сражений появились "сухопутные броненосцы", они же бронеходы или tanks, и вообще, технический прогресс идёт вперёд семимильными шагами?

К концу первого дня занятий, многие стали сбрасывать кирасы и шлемы, но инструкторы с матами, пинками и тычками заставляли их надевать.

По окончании занятий на полигоне, батальон построили и появился панцер-командор Назгулеску.

– Я слышал, – обратился к нам Назгулеску, – что тут есть недовольные боевой экипировкой, особенно кирасами, шлемами и штурмовыми бушлатами. Это так?

Батальон ответил согласным гулом.

– Ну что же, – заявил панцер-командор когда гул затих, – дурость лечится только собственным опытом. Кто считает что кираса это "средневековая глупость" – выйти из строя!

Возникла заминка. Считали так практически все рядовые легионеры, и похоже, капралы, сержанты и офицеры приехавшие из Кэмп-Джексона, кроме, может быть, майора О'Даффи. Но отрыто высказать это панцер-командору, крутой нрав которого был уже известен, не решались.

И тут, вперёд протолкался Паша Саксалайнен из нашего взвода. Был он сыном выходца из Финляндии, чистокровного финна, перебравшегося в Петербург и служившего конторщиком в порту, и полурусской-полукарелки. Как требовал закон при браках православных с иноверцами, крещён он был в православной церкви, и получил имя Павел, хотя, отец назвал его Пааво. Сам Павел, точнее тогда ещё Пашка, рос в преимущественно русской среде, и всегда считал себя больше русским чем финном, хотя, финская основательность и некоторая медлительность в нем остались. В революционное движение его привела ненависть к полицейским, которые как то замели его вместе с друзьями за какую то шалость (подробности шалости Паша не рассказывал, буркнув только, что: "Тот гад получил за дело."), и жестоко избили, причем его лучший друг этих побоев не пережил. И никого за это не наказали!

Сначала Паша примкнул к социал-демократам, но после того как РСДРП согласилась на легализацию, в обмен на признание царского режима, он перешёл в Северный Союз Социалистов-Революционеров, к аргуновцам. Был схвачен во время питерских выступлений, за драку с городовыми, отправлен в "Кресты", где тоже участвовал в протестах, после чего оказался на приснопамятной невской посудине, а затем на борту "Кирилла", где мы и познакомились. В САСШ он освоился быстрее других легионеров, так как с юных лет общался в порту с британскими и североамериканскими моряками, худо-бедно выучил язык, в размерах позволявших как то объясниться, наслушался рассказов о североамериканской жизни. Даже свою слишком длинную для местных фамилию, и непривычное американскому уху имя, он изменил на Пол Сакс (американцы к нему так и обращались, это для нас он был по-прежнему Паша или Саксалайнен). Парнем Паша оказался решительным, и если был в чем то убежден, то привык идти до конца.

Вот и теперь, выйдя из строя, он остановился перед Назгулеску, и высказал все наши претензии к экипировке.

Панцер-командор, не говоря ни слова, достал из кобуры автоматический пистолет Mauser, и выпустил в Пашу десять пуль! Саксалайнен рухнул как подкошенный.

Я с ужасом смотрел на труп нашего товарища, и на стоявшего рядом убийцу, чувствуя, как в душе поднимается ярость и ненависть…Думаю то же чувствовали и все легионеры. Да этот тип хуже Гамильтона и Ричи! Те хоть формальными пунктами устава прикрыться могут! Да что там, даже царские "благородия" так не поступают, самое большее в зубы дадут! А этот негодяй…

Тут убитый вдруг завозился, и начал кряхтя подниматься. Встав на ноги, Саксалайнен принялся ощупывать себя, но не нашел никаких повреждений, кроме небольших царапин от пуль на кирасе. Мы ошеломленно наблюдали это зрелище, а тем временем Назгулеску снова заговорил:

– Надеюсь, по кирасам вопросов больше нет? – и не дождавшись вопросов, продолжил:

– Объясняю для особо умных, первый и последний раз. Кираса и шлем держат револьверные и пистолетные пули, с определенной дистанции также винтовочные и пулеметные. Защищают от осколков гранат и мелких снарядных. Конечно, если граната или снаряд взорвется рядом, выжить вряд ли удастся, скорее загнешься от потери крови или болевого шока. Стёганый на вате бушлат, держит удары штыком, ножом и прочим холодным оружием, на излёте, или вскользь, револьверные и пистолетные пули, хотя, от винтовочной и пулеметной не спасет, защищает от мелких осколков гранат и снарядов, особенно небольшого калибра и не вблизи. Экипировке проверена, защитное действие доказано. Все это нужно, потому что я не хочу попусту терять людей убитыми и ранеными, там где они могли бы остаться живыми и невредимыми.