Только вперед - Борис Раевский

— Увалень! — сердито говорил он. — Медлителен, как индийский отшельник!

— Ты не в кровати! — грозно обрушивался он на Кочетова. — Не спи! Реагируй!

И Лене приходилось «реагировать».

Иван Сергеевич командовал: «На старт!» — И Леня вставал на стартовую тумбочку. После команды «Марш!», он бросался в воду.

— На две десятых секунды запоздал! — спокойно говорил Иван Сергеевич и невозмутимо возвращал ученика на стартовую тумбочку. Иван Сергеевич снова командовал, и Кочетов снова прыгал. И опять запаздывал. Снова тренер возвращал его на тумбочку. Это повторялось не раз.

И все-таки Галузин добился своего — Леня научился «реагировать».

Тренер хорошо помнил первое появление Кочетова в бассейне. На школьных соревнованиях Леня сошел с дистанции. Значит, у него не хватает выдержки, упорства, стремления к победе. Галузин умышленно ставил теперь на старт рядом с Кочетовым более сильных пловцов. Они обгоняли Леню, но он должен был не сдаваться, упорно бороться до самого финиша.

И Галузин достиг результата — он воспитал в ученике «спортивную злость». Кочетов не только не сходил с дистанции, но чем сильнее был противник, тем ожесточеннее боролся Леня, не уступая без боя даже десятой доли секунды.

Когда Галузин убедился, что у Кочетова появилось нужное упорство, тренер резко изменил тактику. Теперь он ставил на старт рядом с ним более слабых ребят. Леня побеждал их, и у него постепенно вырабатывалась твердая уверенность в своих силах, без которой, как и без спортивной злости, не может быть хорошего спортсмена.

Глава третъя.

Куда пойти?

Тахта была старая, с выпирающими пружинами. Ее покрывал ковер с многочисленными проплешинами. Когда-то на этом ковре красовались два рыцаря. Но уже много лет — сколько помнил Леня — оба рыцаря были без лиц. Уцелели лишь их туфли на высоких, почти женских, каблуках и перья на шляпах: туфли находились внизу тахты, где люди не сидят, а перья — наверху, на той части ковра, которая прикрывала стену над тахтой.

Аня Ласточкина и Леня, сидя на тахте, занимались. Мать Ани печатала в углу, на низком столике, возле стоящей на полу высокой бронзовой лампы-торшера с зеленым абажуром, по которому змеилась трещина. Леня так привык к этому мерному стрекоту машинки, что уже и не замечал его.

Сперва повторяли пройденное по литературе. Потом взялись за английский. Этот предмет давался Лене труднее других. И хотя Кочетов уже давно догнал своих одноклассников, — с произношением у него не ладилось до сих пор. Леня не раз в шутку жаловался на свой «тугой» язык, неповоротливый, не успевающий прижиматься то к зубам, то к небу. Английские слова по-прежнему звучали у него слишком по-русски.

Вдруг Аня захлопнула книгу.

— Миша Наливкин собирается в электротехнический, Костя — на завод «Шарикоподшипник», Натка — в медицинский, — возбужденно перечисляла она. — И только мы с тобой какие-то неприкаянные. Тычемся, как слепые котята...

Леня кивнул. Он вообще не отличался речистостью к, когда можно, предпочитал ограничиться кивком или жестом.

Они замолчали. Слышался только стук машинки, да издалека доносились звуки рояля: оба они любили музыку и сразу узнали — полонез Огинского.

— Прямо хоть реви, — опять заговорила Аня. — Куда податься? Я вчера — стыдно сказать — с горя подумала: а не пойти ли в автодорожный?

— В автодорожный? — удивился Леня. — А разве ты интересуешься?..

— Нет! Ни машинами, ни дорогами, — перебила Аня. — Но что делать? Я и медициной, и педагогикой, и инженерным делом тоже не интересуюсь. А куда-то надо... У автодорожного хоть тот плюс, что он рядом. Перебежал через мостовую — и в институте...

— Да, веский довод, — усмехнулся Леня.

— Смейся, — обиделась Аня. — Мне и самой очень весело... Ну, а ты? Решил?

Леня пожал плечами. Нет, он не метался, как Аня. Но окончательного выбора и он еще не сделал. Говорить об этом с Аней не хотелось. Пожалуй, скажет — несерьезный институт. Засмеет...

— А я знаю! — воскликнула Аня. — Знаю, куда ты собрался!

— Ну, куда?

— Знаю!

— Ничего не знаешь!

— Догадываюсь! И учти — я тоже об этом институте подумываю...

Однажды, после уроков, Кочетова неожиданно вызвали в школьный комитет комсомола.

— Тренируешься? — спросил его Виктор Корякин, член комитета.

— Тренируюсь, — ответил Леня, не понимая, зачем его позвали.

— Так, — сказал Корякин. — Ну, расскажи...

Леня, все так же не понимая, куда он клонит, кратко рассказал о своих тренировках.

— А ты поподробнее, — попросил Корякин.

— Ну что ж, можно и поподробнее.

И Леня, усевшись рядом с Виктором, стал рассказывать.

В комитет комсомола то и дело входили школьники. У всех у них были какие-то дела к Корякину. Но, как только вошедший начинал говорить, Виктор предостерегающе поднимал руку и указывал на скамью: посиди, мол, подожди.

Вскоре в комитете собралось уже много ребят. Все они волей-неволей слушали рассказ Лени о школе плавания.

— Вчера я впервые участвовал в городских соревнованиях, — закончил Леня. — Проплыл двести метров брассом за три минуты девять секунд и получил звание перворазрядника. Честно говоря, я здорово обрадовался. Вышел из воды, — все меня поздравляют с победой, а тренер мой — Иван Сергеевич — подкручивает рукой усы и, как ни в чем не бывало, говорит: «Вот теперь начнем заниматься по-настоящему! Главное, не ленись!»

Ребята засмеялись. Улыбнулся и Виктор Корякин, Но, вспомнив, что вызвал Леню и для серьезного разговора, он одернул лыжную куртку и строго оглядел ребят.

— Вот что... — сказал Виктор. — Комитет комсомола поручил мне потолковать с тобой. Тренировки твои — дело, конечно, хорошее, но... — тут Виктор остановился, не зная, как выйти из затруднительного положения. — Видишь ли, мы беспокоимся, — не помешают ли эти тренировки твоим занятиям в школе?

— Да я... — начал Леня.

— Знаю, знаю! — перебил его Виктор. — Знаю — ты отличник. Но учти, мы — десятиклассники, на носу выпускные экзамены. Тут каждый час дорог. Может, отложишь на время спортивные занятия? Бассейн-то не уплывет!

Нет, прерывать тренировки Леня не хотел.

— Ты пойми, — с жаром убеждал он Виктора. — У меня после зарядки, прогулок и плавания голова всегда такая свежая, — за час успеваю выучить больше, чем другой домосед — за два часа. Мы вот недавно с Новоселовым и Григорьевым готовились к контрольной по химии. Они три страницы одолеют — и устали. Отдыхают. Потом опять три страницы прочитают и опять откладывают книгу. И все потому, что спортом не занимаются, на свежем воздухе мало бывают. А я без перерыва все восемнадцать страниц прошел. И, когда проверили, — оказалось, лучше, чем они, запомнил.

— Ну, смотри сам! Не маленький! — сказал Виктор.

Галузин до начала занятий выстроил учеников в спортивном зале возле гимнастических стенок. Пловцы стояли двумя шеренгами: вдоль одной стенки — девочки, вдоль другой — мальчики. В руках у всех были школьные дневники. Ребята знали — сегодня 30-е число, конец месяца. В этот день Иван Сергеевич проверял, как учатся в школе его пловцы.

В полной тишине тренер медленно передвигался вдоль шеренги, внимательно просматривал дневники. Он дошел уже до середины и вдруг остановился.

— Максаков! Три шага вперед! — скомандовал он.

Максаков смущенно вышел из строя. Он стоял «смирно», и с каждым мгновением лицо его все гуще краснело.

— Так... — хмуро сказал Иван Сергеевич, разглядывая его дневник. — Значит «двойку» по химии заработал?

В шеренге девочек кто-то тихо прыснул.

Максаков молчал.

— Отправляйся домой! — коротко приказал Иван Сергеевич.

Максаков открыл было рот, желая что-то сказать в свое оправдание, но лишь вздохнул, молча взял дневник и, провожаемый взглядами ребят, быстро покинул зал. Он знал — возражать бесполезно. Тренер был в таких случаях неумолим. У него существовал закон: получивший «двойку» на две недели лишался права посещать бассейн.

Если ученик за две недели исправлял «двойку» — милости просим, приходи. Не исправил — не появляйся в бассейне еще две недели. Того, кто и после месяца не улучшал своей успеваемости, Иван Сергеевич навсегда отчислял из школы плавания.

— Не выйдет из тебя ничего путного! — сурово говорил он в таких случаях. — Лентяи всегда идут ко дну!

Максаков ушел, а Иван Сергеевич продолжал проверять отметки. Он начал с левого фланга и теперь приближался к Кочетову, который был самым старшим и самым высоким в группе и стоял правофланговым.

Ребята охотно протягивали тренеру дневники: больше ни у кого «двоек» не оказалось. Леня тоже уверенно подал Ивану Сергеевичу свой дневник. Там было только две «четверки», а остальные — «пятерки». Но Иван Сергеевич почему-то долго и пристально разглядывал его.

«В чем дело?» — встревожился Леня.

Наконец Иван Сергеевич вернул дневник: