Сегодня - позавчера. Трилогия - Храмов В.

   - Я не понял, боец. Ты меня тупым назвал? - ответил я, призвав на помощь все пёрлы "армейского" "юмора", какие смогли отложиться в голове.

   Глаза бойца округлились.

   - Я... Я просто никогда не видел вас читающим, - залепетал тот. Да, всё-таки авторитет отморозка классная штука. На "Вас" обращается.

   - Это говорит лишь о твоей недальновидности, невнимательности и общей несообразительности, - боец офигел ещё больше. Слышал ли он от старшины подобные слова, да ещё три подряд?

   - Или ты оскорбил не меня, а Красную Армию?

   - Армию-то как? - взвизгнул дембель.

   - Ты, правда, считаешь, что в самой просвещённой армии мира - Красной Армии - старшиной может быть настолько тупой тип, неспособный освоить грамоту?

   Боец вообще "поплыл".

   - Если от моего гнева ты ещё можешь спастись извинением прилюдно, то за клевету на Красную Армию и критику её командования, в части комплектования Армии младшим комсоставом, да ещё в условиях военного времени... Это саботаж. Подрыв дисциплины и веры трудового народа командованию. Трибунала тебе не избежать.

   На бойца больно было смотреть. Он икнул и откинулся на подушку.

   - Сестра! - рявкнул я, - Тут бойцу поплохело.

   В палате повисла напряженная тишина. Видимо, потерявший сознание до этого развлекал их байками о приколах над тупым старшиной. И вдруг - такое!

   - Да, ребята, - улыбнулся я, - Сильно меня головой приложило. Так что будьте внимательнее на поворотах.

   После этого я почувствовал себя Наркомом Обороны. От моего взгляда люди скукоживались, бегом выполняли просьбы, слушали, открыв рот. Не скажу, что мне это было приятно, но зато удобно. Дешево, надёжно и практично. Это было круто! Я просто изображал из себя генерала Булдакова из фильмов "Особенностей национальных "всяких там", а они, бойцы, путейцы, медперсонал принимали это за чистую монету. Вот так как-то.

   Я уверенно шел на поправку. Ну, а что нет-то? Кормили нормально, покой, лечение, да с Божьей помощью. Стал вставать. Сначала с помощью ходячих соседей по палате, потом сам. Одна нога была в лангетке, обе в швах и бинтах, но, потихоньку, полегоньку. Больно. От боли чуть штаны не марал, но надо. Война. Там люди гибнут, а я тут прохлаждаюсь, с медсестричками зубоскалю. Надо, Федя, надо!

   Вот и швы через один сняли. Смог самостоятельно выбираться во двор. Теперь большую часть времени проводил там, на лавочке, под деревьями. Тут, на улице, меня ждало ещё одно открытие - я стал очень хорошо видеть. Прошлое моё тело было всегда близоруким, а тут вдруг мир стал огромным, объемным и бескрайним.

   Доброходцы постоянно снабжали меня свежей прессой и книгами. Читать я всегда любил, а сейчас и делать больше было нечего. Поэтому читал всё подряд. Кроме интересного времяпрепровождения, была в этом и цель - как мне ещё объяснить столь широкие (для старшины Кузьмина) познания, тем более после амнезии? А тут и отмаза - прочитал я. И отвали, Вася!

   На этой теме ещё ближе скарефанились с врачом Натаном Аароновичем. Он оказался обладателем прекрасной библиотеки. А я - первым подписчиком. Стали много общаться, в том числе и по пресловутому еврейскому вопросу. Кто мог знать, что типичный еврей, правда не картавый и без акцентов (ещё его родители родились в этом городе, разговор, даже дома, только по-русски), да ещё и Натан, да и Ааронович, окажется таким антисемитом! Не ожидал.

   Всё было в тему, кроме одного - время уходило. Отгорел пожар на днепровских рубежах. Долго упирающийся Могилев, пал. Разгоралось смоленское сражение. А я в парке, на лавочке, с книжечкой. Никогда не чувствовал себя настолько убогим.

   За время моего пребывания в больнице станцию бомбили ещё три раза. После каждой бомбёжки начинался аврал - десятки раненных, покалеченных, обожжённых. В парке отрыли укрытия - щели - узкие глубокие длинные ямы в земле. Во время налётов в них укрывались ходячие и медперсонал. Тяжёлые оставались на месте на волю Проведения. А узловая больница всего в полукилометре от станции и в сотне метров от путей.

   Двух налётов я не видел. А вот третий наблюдал. Животрепещущее зрелище. Налёт был ночной. Может, наконец, стали наши соколы-истребители вламывать тихоходам Не-111 днём? Ночью стали летать. Для станции, говорят, это лучше - ни одна бомба на неё не упала. А вот городу досталось.

   Я смотрел из ямы на рыщущие по небу лучи прожекторов, режущие ночное небо трассеры зенитных мелкашек, вспухающие где-то в высоте разрывы зенитных снарядов. Муторно, зубной болью и бормашиной гудели бомберы. Бухали взрывы бомб, алыми всполохами подсвечивали чёрное рваное небо зарева пожарищ от зажигательных бомб. Звенели колоколами пожарные расчёты, свистели всполошено свистки милиционеров.

   Это было страшно. Правда, страшно. Я весь покрылся холодным потом, даже ладони. Страшно. Стоишь и не знаешь - может тебе на голову уже летит бомба? И сделать ничего не можешь. Бежать? Куда? Да, тут в яме, меньшая вероятность погибнуть, но поджилки-то твои тебе не верят. Вот когда я понял предыдущего владельца этого тела - лучше из пулемёта по ним бить, хоть и опаснее, хоть и не добьешь, да и не попадёшь, но не так, как баран на закланье, ждать своей смерти!

   Помниться, в этот момент я стал орать благим матом в семь этажей, рассказывая чёрному небу, что я думаю о пилотах бомберов, немцах, фашистах, нацистах, Гитлере и всей его шайке подонков, что буду делать с ними и их родными, со всеми извращенными подробностями. А все кругом рты поразевали. Некоторые особо стеснительные сестрички уши затыкали.

   Отпустило меня лишь, когда стали поступать жертвы ночного налёта. Помочь я ничем не мог, мог только не мешать. Что я и сделал. Доковылял до своего места и срубился. Устал так, будто сам по всему небу на своих двоих гонялся за немцами, догнал и сотворил с ними всё, о чём орал.

   Где-то после этого больница стала госпиталем. Она стала подчиняться не железнодорожным начальникам, а военкому. Для нас, то есть видимыми, изменениями стали только множество пустых, пока, коек, которых понаставили везде, где только можно, даже в коридорах, да тентованная полуторка (доисторическая ГАЗель) с красным крестом на брезенте, прописавшаяся в парке среди деревьев. Да, Ароныч стал не просто хирургом, а военврачём какого-то там ранга (хотя, форму он не надевал, рассекал в тех же белых костюмах). И остальные врачи так же.

   Дембеля-сослуживца и многих других увезли на этой же полуторке на станцию - отправили в ещё больший тыл. Натан сказал - на базе узловой больнице создадут сортировочный госпиталь. Как я понял - санитарные поезда с фронта тут будут разгружаться и уходить обратно на фронт за свежими "котлетами". А госпиталь уже будет сортировать кого - куда. Тяжелых транспортабельных - в тыл, не транспортабельных - долечивать до возможности отправки, легких и средних - в другие госпиталя города, района, области. Ну и конечно - срочная медпомощь всем поступившим. Меня Натан оставил, уговорил главврача, с которым дружил. Они меня вместе и с того света вытаскивали. Натан обещает на ноги поставить до заполнения госпиталя. Очень надеюсь.

   В парке появился новый новосёл - военно-полевая кухня с толстым добродушным младшим сержантом в качестве повара с белым передником и огромным черпаком в комплекте. Теперь все ходячие у неё и терлись. Та же каша из котла Васи, так звали повара, была в несколько раз вкуснее.

   С меня сняли лангету, ещё из шрамов ниток-швов подёргали. Остались повязки и гипс на руке. Но пальцы руки стали работать, а нога по-прежнему не гнулась. Так и ковылял, как Костяная Нога. Одежду не отдавали, ходил в абсолютно уродских тапках и полосатой хэбэшной пижаме (откуда они её отрыли?) закипечённой до цвета навоза.

   Вынужденное безделье меня уже стало напрягать. Я сам над собой офигевал, но факт. Обычно я ленивый, домосед, диванолеж, игроман (компьютерный). Мог все 28 дней отпуска за компом или перед зомбиящиком телека просидеть и нигде ничего не шелохнется, а тут меня просто подрывало куда-то. В такие моменты я слонялся, хромая, по парку, доставал Аароныча и старшую сестру-хозяйку требованиями вернуть форму. Аароныч был непреступен, но сестру-хозяйку я довольно быстро достал, в смысле, допёк. И она выдала мне мою форму. Надо было видеть её довольную ро..., а нельзя ж так про женщин, в общем, физиономию, когда она увидела мою рожу (о вот сам про себя я так могу) - я получил кучу окровавленного изорванного тряпья и вспоротые сверху донизу изношенные сапоги.

   - Получи, распишись.

   - Это что? Как я это одену?

   - Но мы тебя из этого как-то вынули.

   - А чё сапоги-то испортили?

   - Надо было вместе с ногами их снимать?

   - Так у меня ноги-то не перебиты!

   - А мы знали? Весь был как телячья отбивная. Да ещё тяжеленный! Умучились мы с тобой, пока ворочали.

   - А что от крови не отстирали? Как я сам, одной рукой, стирать буду?