В Москве у Харитонья - Барон фон Хармель

На территории Кнессета секретные службы просят не пользоваться мобильной связью без крайней нужды, но у меня-то нужда была крайняя, ничего для меня не было на свете важнее, чем услышать голос этой девочки. Я набрал номер, ответил мужской немолодой и совсем неприятный голос. Тут только я понял, что звонила она мне не с мобильного, а с городского телефона и что я понятия не имею, как её зовут. Но чувства взволнованного девушкой мужчины ломают все препятствия, и я голосом, полным израильской хамоватости и развязанности, попросил к телефону девушку, которая «там у вас работает и от неё пахнет цветами». Реакцией был открытый и радушный смех израильтянина, мгновенно оценившего ситуацию. «А ты, брат, звонишь в цветочный магазин, и здесь от всех пахнет цветами и даже от меня. А вот девушка тут работает только одна, сейчас я её позову, но ты не обижай её, она удивительная девушка, редкая, таких сейчас уже на свет не рожают». Я ответил, что благодарности моей нет предела, и через секунду услышал этот удивительно нежный, мягкий, южный голос со славянским, но незнакомым мне акцентом. По-английски она назначила мне встречу на девять вечера в очень уютном ресторане в самом центре Иерусалима.

До встречи оставалось три с лишним часа, я поехал в центр и зашёл в отель, где по случаю несезонья меня встретили с распростёртыми объятиями и по сходной цене выделили номер с видом на старый город. Я принял душ, включил новостную программу и впал в характерное полузабытьё, которое всегда посещает мужчину в момент ожидания первого свидания. Любовник был уже не очень молод, в районе пятидесяти, но ощущение было как будто в первый раз. И было явное понимание того, что всё будет, будет сегодня и будет удивительно, как, возможно, никогда еще в жизни не было.

Я позвонил в рецепцию и попросил, чтобы меня через два часа разбудили по телефону, если не отвечу, пусть кто-нибудь придет в номер и меня растолкает. Дверь будет открыта. И провалился в сон. Как обычно ничего не снилось, но проснулся я от того, что меня будят, пытаются растолкать. Надо мной стояла молодая консьержка, беленькая, очень симпатичная и статная и на ломаном иврите говорила, что мне надо вставать, что её прислали из рецепции разбудить меня. Я продрал глаза, успокоил девицу, сказав ей по-русски, что миссию она свою выполнила и что я проснулся. Девица хихикнула и глазами показала мне, что я лежу на кровати совершенно голый в состоянии полной боевой готовности. «Мне можно идти?» – спросила девица, ещё раз хихикнув. «Иди, иди, милая, ты свою работу выполнила», – ответил я, а девица так вильнула бедрами напоследок, что я подумал про себя – видно, знали, кого посылать будить, такая мёртвого разбудит и поднимет. Быстрый освежающий душ, полная амуниция: костюм, галстук, заколка, ботинки почищены, и я отправился в ресторан, который был в двух шагах от отеля.

Иерусалим вечерний встретил меня очумелыми взглядами прохожих – костюм, галстук, модельная обувь на ногах, так никто не ходит, тем более, вечером. В очередной раз пожалел я о том, что в машине нет дежурных кроссовок, пары потертых джинсов и майки. Но делать нечего, благо недалеко идти, и вот я уже в ресторане, снял пиджак и пью свой любимый арабский кофе с кардамоном, запивая его холодной водой и попыхивая «Данхиллом». Девушка опаздывает, что, в общем- то, норма жизни. Но я волнуюсь, а вдруг не придет, и её мобильного у меня нет. Нет, придёт, решаю я про себя, такие девушки либо сразу отказывают, либо приходят, когда обещают.

А вот и она, переоделась, сарафан, очень лёгкий, очень открытый, но на ней это не пошло и даже не сексуально. Тело девичье, формы не очень развиты, на вид лет двадцать – двадцать пять. Она подходит, я поднимаюсь, чтобы подвинуть ей стул, ухаживаю за ней, и тут она видит на столе купленный мной букет полевых ромашек и смеется вразлёт ресниц, губ, щёк. От неё по-прежнему пахнет цветами, я целую ей руку, чего в Израиле никогда и никто не далает. От рук тоже пахнет цветами. Я говорю ей это, она отвечает: такая работа, цветочный магазин. Она из Сербии, христианка, православная. Приехала в Израиль по студенческому обмену, денег не хватает, вот и подрабатывает в цветочном магазине. Заодно учит иврит, он ей нужен, она изучает раннее христианство в Белградском университете. Кстати, неплохо знает русский язык. «Вы же из России? – спрашивает она. – Хозяин магазина, в котором я работаю, сказал, что вы, судя по акценту, из России или из Польши. «Я из Москвы», – отвечаю я по-русски. Она опять смеётся и говорит, сербы из Белграда тоже всегда сообщают, что они из Белграда. Вероятно, это столичный снобизм. Границ государственных не имеет. А она из маленького сербского городка, там все друг друга знают, и когда девушка лишается девственности, у неё два пути: либо замуж, либо уехать. «Так ты уехала учиться?» «Нет, я вышла замуж».

Я обомлел. «Надо было консьержку задержать», – подумал я, понимая, что в таком состоянии не смогу удержаться в рамках просто светской беседы.

Девушка мгновенно всё поняла и улыбнулась лучезарной, светлой улыбкой. Ни тени пошлости, ни намёка на цинизм, она посмотрела на меня своими карими южными глазами и не сказала ни слова. Стало ясно: тема исчерпана, что дальше – не будет решаться словами за столом.

Заказали ужин, она пила белое вино, что пил я – не помню, вероятно, неразведённый скотч, как обычно пил весьма умеренно. Беседа на смеси английского и русского мирно текла в никуда. Южная ночь низкими звёздами села нам на плечи. И вдруг, о небо, женская интуиция! «А теперь честно расскажи мне, что с тобой, почему ты один, почему у тебя долго не было женщины, что с тобой случилось. Ты высокий сильный мужчина, у тебя ясный взгляд, ты не прячешь глаза, рассматриваешь женщину в своё удовольствие, не стесняешься себя, почему ты один?» – спросила она. У меня выпала из рук сигарета, упала в тарелку, и я понял, что у меня отнялись руки, ноги и язык. Передо мной сидела тоненькая, хрупкая южно-славянская девочка, загорелая, в свободном легком коротком сарафане, совсем открытом сверху Что она могла видеть во мне, как почувствовала мою неприкаянность, почему пришла и зачем говорит со мной? Да она еще и замужем к тому же, может, и ребенок есть. Что вообще происходит? Задержал бы я консьержку, может, хоть желание не прерывало б мне ход мыслей в голове. И тут я не выдержал, взорвался. А на кой, говорю, леший сдалась тебя моя грёбаная жизнь и рассказ о ней, при этом произнёс отчётливо несколько резких английских слов, и публика стала на нас оборачиваться. Ну, хорошо, сказала она, ужин закончен, ты говорить сейчас не в состоянии, надо прогуляться.

Мы вышли на улицу, вокруг бурлила вечерняя жизнь еврейского квартала. Время вечерних молитв давно закончилось, и город постепенно уходил спать. Я почувствовал, что Мария, так её звали, устала. «Хочешь, я остановлю такси и отвезу тебя домой или ты поедешь одна, а я заплачу водителю?» – поинтересовался я, понимая, что пауза затянулась. «А наш разговор еще не закончен, ты же не ответил на мой вопрос, – без всякого намека на усталость в голосе сказала она. – К тому же, почему ты решил, что я намерена сегодня ночевать дома?» Откровенно говоря, я растерялся. Мне было понятно, что я имею дело не то что не с проституткой, а что рядом со мной цельный и ясный человек, с характером, со светлым умом, непонятно было одно, зачем тут я со своими проблемами. «Хорошо, – сказал я, – пошли есть десерт, ужин без десерта – это не ужин». «Мороженое, мороженое», – заверещала она и захлопала в ладоши как маленький ребёнок. Я тоже люблю мороженое, а в горячем Иерусалиме даже осенью оно создаёт удивительный микроклимат на душе и в теле. Есть что-то особенное в гастрономии, что-то географическое – крем-брюле вкусно только в Париже, пино-колада пьётся исключительно на Карибах, а русскую водку надо пить в Москве с русской закуской и пирожками из дрожжевого теста.

Мороженое сделало своё дело, я расслабился и выложил ей всё, что знал и чего не знал и о чём даже не догадывался, в общем, всю свою подноготную. Никогда и ни с кем я не был так откровенен, как с этой девочкой. Она слушала, почти не задавала вопросов, не перебивала меня, но и не дремала безучастно. Я только не мог взять в толк тогда и сейчас не могу понять, зачем всё это было ей нужно. Я закончил свою тираду, она поднялась и почти упала от усталости мне в руки. На моё повторное предложение отвезти её туда, где она живёт, она ответила повторным отказом и только попросила меня дать ей возможность позвонить, воспользовавшись моим телефоном, и предупредить, что она не приедет. «И ты, пожалуйста, при мне сотри номер и не хитри, не записывай его себе и не спрашивай меня ни о чём. Это тебя не касается». «Вообще-то я не страдаю излишней любознательностью», – подумал я про себя.

Звонок был недолгим, через минуту с небольшим она вернулась, я при ней стёр номер, по которому она звонила, и мы отправились в мой отель, находившийся в десяти минутах ходьбы от места поедания десерта. В лифте отеля она меня обняла за шею и сказала: «А теперь ты вообще перестань что-либо говорить и доверься мне. Таких женщин, как я, не надо учить тому, что делать наедине с мужчиной. Тебе сейчас будет очень-очень хорошо и не сдерживай свои эмоции, ни о чём не думай, сегодня ночью будет только любовь и иногда сон, чтобы снять усталость». Я дал ей слово и не нарушу его никогда, я обещал, что никогда не буду ни рассказывать, ни описывать подробности этой ночи. Да они и не значат ничего, эти подробности, и слов не существует, которые могли бы это описать. За всю ночь я не проронил ни слова, говорила только она. Она рассказывала мне о своей жизни, о своих любовниках. Рассказывала вещи, которые в иной ситуации меня повергли бы в шок и сделали психическим инвалидом. Но у неё это звучало так естественно, так нормально, так красиво, в конце концов, что я совсем растерялся и под утро спросил у неё, а зачем мне всё это надо было узнать. «Тебе пора повзрослеть, хватит жить мальчишкой в твоём возрасте. Хотя это твоё мальчишество в сочетании с бархатным голосом и мужественным обликом страшно заводит. Своих женщин ты теперь будешь узнавать без труда. Если женщину парализует твой тембр голоса – знай, она твоя, и ты можешь брать её и делать с ней всё, что хочешь. Можешь брать в жёны, она не будет тебе изменять».