Стихотворения и поэмы. Дневник - Белла Ахмадулина

«Чем отличаюсь я от женщины с цветком…»

Чем отличаюсь я от женщины с цветком,от девочки, которая смеется,которая играет перстеньком,а перстенёк ей в руки не дается?

Я отличаюсь комнатой с обоями,где так сижу я на исходе дня,и женщина с манжетами собольиминадменный взгляд отводит от меня.

Как я жалею взгляд ее надменный,и я боюсь, боюсь ее спугнуть,когда она над пепельницей меднойсклоняется, чтоб пепел отряхнуть.

О, Господи, как я ее жалею,плечо ее, понурое плечо,и беленькую тоненькую шею,которой так под мехом горячо!

И я боюсь, что вдруг она заплачет,что губы ее страшно закричат,что руки в рукава она запрячети бусинки по полу застучат…

Сны о Грузии

Сны о Грузии – вот радость!И под утро так чиставиноградовая сладость,осенившая уста.Ни о чем я не жалею,ничего я не хочу —в золотом Свети-Цховелиставлю бедную свечу.Малым камушкам во Мцхетавоздаю хвалу и честь.Господи, пусть будет этовечно так, как ныне есть.Пусть всегда мне будут в новостьи колдуют надо мнойродины родной суровость,нежность родины чужой.

Спать

Мне – пляшущей под мцхетскою луной,мне – плачущей любою мышцей в теле,мне – ставшей тенью, слабою длиной,не умещенной в храм Свети-Цховели,мне – обнаженной ниткой серебра,продернутой в твою иглу, Тбилиси,мне – жившей, как преступник, – до утра,озябшей до крови в твоей теплице,мне – не умевшей засыпать в ночах,безумьем растлевающей знакомых,имеющей зрачок коня в очах,отпрянувшей от снов, как от загонов,мне – с нищими поющей на мосту:«Прости нам, утро, прегрешенья наши.Обугленных желудков нищетупозолоти своим подарком, хаши»,мне – скачущей наискосок и вспятьв бессоннице, в ее дурной потехе, —о Господи, как мне хотелось спатьв глубокой, словно колыбель, постели.Спать – засыпая. Просыпаясь – спать.Спать – медленно, как пригублять напиток.О, спать и сон посасывать, как сласть,пролив слюною сладости избыток.Проснуться поздно, глаз не открывать,чтоб дальше искушать себя секретомпогоды, осеняющей кроватьпока еще не принятым приветом.Как приторен в гортани привкус сна.Движенье рук свежо и неумело.Неопытность воскресшего Христаглубокой ленью сковывает тело.Мозг слеп, словно остывшая звезда.Пульс тих, как сок в непробужденном древе.И – снова спать! Спать долго. Спать всегда,спать замкнуто, как в материнском чреве.

Свеча

Геннадию Шпаликову

Всего-то – чтоб была свеча,свеча простая, восковая,и старомодность вековаятак станет в памяти свежа.

И поспешит твое перок той грамоте витиеватой,разумной и замысловатой,и ляжет на душу добро.

Уже ты мыслишь о друзьяхвсё чаще, способом старинным,и сталактитом стеариннымзаймешься с нежностью в глазах.

И Пушкин ласково глядит,и ночь прошла, и гаснут свечи,и нежный вкус родимой речитак чисто губы холодит.

Апрель

Вот девочки – им хочется любви.Вот мальчики – им хочется в походы.В апреле изменения погодыобъединяют всех людей с людьми.

О новый месяц, новый государь,так ищешь ты к себе расположенья,так ты бываешь щедр на одолженья,к амнистиям склоняя календарь.

Да, выручишь ты реки из оков,приблизишь ты любое отдаленье,безумному даруешь просветленьеи исцелишь недуги стариков.

Лишь мне твоей пощады не дано.Нет алчности просить тебя об этом.Ты спрашиваешь – медлю я с ответоми свет гашу, и в комнате темно.

«Мы расстаемся – и одновременно…»

Мы расстаемся – и одновременноовладевает миром перемена,и страсть к измене так в нём велика,что берегами брезгает река,охладевают к небу облака,кивает правой левая рукаи ей надменно говорит: – Пока!

Апрель уже не предвещает мая,да, мая не видать вам никогда,и распадается иван-да-марья.О, желтого и синего вражда!

Свои растенья вытравляет лето,долготы отстранились от широт,и белого не существует цвета —остались семь его цветных сирот.

Природа подвергается разрухе,отливы превращаются в прибой,и молкнут звуки – по вине разлукименя с тобой.

Магнитофон

В той комнате под чердаком,в той нищенской, в той суверенной,где старомодным чудакомзадор владеет современный,

где вкруг нечистого стола,среди беды претенциозной,капроновые два крылапроносит ангел грациозный, —

в той комнате, в тиши ночной,во глубине магнитофона,уже не защищенный мной,мой голос плачет отвлеченно.

Я знаю – там, пока я сплю,жестокий медиум колдуети душу слабую моюто жжет, как свечку, то задует.

И гоголевской Катеринойв зеленом облаке окнатанцует голосок старинныйдля развлеченья колдуна.

Он так испуганно и кроткоявляется чужим очам,как будто девочка-сиротка,запроданная циркачам.

Мой голос, близкий мне досель,воспитанный моей гортанью,лукавящий на каждом «эль»,невнятно склонный к заиканью,

возникший некогда во мне,моим губам еще родимый,вспорхнув, остался в стороне,как будто вздох необратимый.

Одет бесплотной наготой,изведавший ее приятность,уж он вкусил свободы тойбесстыдство и невероятность.

И в эту ночь там, из угла,старик к нему взывает снова,в застиранные два крылацелуя ангела ручного.

Над их объятием дурныммагнитофон во тьме хлопочет,мой бедный голос пятки импрозрачным пальчиком щекочет.

Пока я сплю, злорадству ихон кажет нежные изъяныкартавости – и снов моихнецеломудренны туманы.

В метро на остановке «Сокол»

Не знаю, что со мной творилось,не знаю, что меня влекло.Передо мною отворилось,распавшись надвое, стекло.

В метро на остановке «Сокол»моя поникла голова.Спросив стакан с томатным соком,я простояла час и два.

Я что-то вспомнить торопиласьи говорила невпопад:– За красоту твою и милостьблагодарю тебя, томат.

За то, что влагою ты влажен,за то, что овощем ты густ,за то, что красен и отважентвой детский поцелуй вкруг уст.

А люди в той неразберихе,направленные вверх и вниз,как опаляющие вихри,над головой моей неслись.

У каждой девочки, скользящейпо мрамору, словно по льду,опасный, огненный, косящийзрачок огромный цвёл во лбу.

Вдруг всё, что тех людей казнило,всё, что им было знать дано,в меня впилось легко и сильно,словно иголка в полотно.

И утомленных женщин слёзы,навек прилившие к глазам,по мне прошли, будто морозыпо обнаженным деревам.

Но тут владычица буфета,вся белая, как белый свет,воскликнула:– Да что же это!Уйдешь ты всё же или нет?

Ах, деточка, мой месяц ясный,пойдем со мною, брось тужить!Мы в роще Марьиной прекраснойс тобой, две Марьи, будем жить.

В метро на остановку «Сокол»с тех пор я каждый день хожу.Какой-то горестью высокойгорюю и вокруг гляжу.

И к этой Марье бесподобнойприпав, как к доброму стволу,потягиваю сок холодныйиль просто около стою.

Прощание

А напоследок я скажу:прощай, любить не обязуйся.С ума схожу. Иль восхожук высокой степени безумства.

Как ты любил? – ты пригубилпогибели. Не в этом дело.Как ты любил? – ты погубил,но погубил так неумело.

Жестокость промаха… О, неттебе прощенья. Живо телои бродит, видит белый свет,но тело мое опустело.

Работу малую високеще вершит. Но пали руки,и стайкою, наискосок,уходят запахи и звуки.

«Кто знает – вечность или миг…»

Веничке Ерофееву

Кто знает – вечность или мигмне предстоит бродить по свету.За этот миг иль вечность этуравно благодарю я мир.

Что б ни случилось, не кляну,а лишь благословляю лёгкость:твоей печали мимолётность,моей кончины тишину.

Пейзаж

Еще ноябрь, а благодатьуж сыплется, уж смотрит с неба.Иду и хоронюсь от света,чтоб тенью снег не утруждать.

О стеклодув, что смысл дутьятак выразил в сосульках этих!И, запрокинув свой беретик,на вкус их пробует дитя.

И я, такая молодая,со сладкой льдинкою во рту,оскальзываясь, приседая,по снегу белому иду.

Декабрь