Стихотворения и поэмы. Дневник - Белла Ахмадулина

Грузинских женщин имена

Там в море паруса плутали,и, непричастные жаре,медлительно цвели платаныи осыпались в ноябре.

Мешались гомоны базара,и обнажала высотапереплетения базальтаи снега яркие цвета.

И лавочка в старинном паркебела вставала и нема,и смутно виноградом пахлигрузинских женщин имена.

Они переходили в лепет,который к морю выбегали выплывал, как черный лебедь,и странно шею выгибал.

Смеялась женщина Ламара,бежала по камням к воде,и каблучки по ним ломала,и губы красила в вине.

И мокли волосы Медеи,вплетаясь утром в водопад,и капли сохли, и мелели,и загорались невпопад.

И, заглушая олеандры,собравши всё в одном цветке,витало имя Ариадныи растворялось вдалеке.

Едва опершийся на сваи,там приникал к воде причал.«Цисана!» – из окошка звали,«Натэла!» – голос отвечал…

«Смеясь, ликуя и бунтуя…»

Смеясь, ликуя и бунтуя,в своей безвыходной тоске,в Махинджаури, под Батуми,она стояла на песке.

Она была такая гордая —вообразив себя рекой,она входила в море голаяи море трогала рукой.

Освободясь от ситцев лишних,так шла и шла наискосок.Она расстегивала лифчик,чтоб сбросить лифчик на песок.

И вид ее предплечья смутногодразнил и душу бередил.Там белое пошло по смуглому,где раньше ситец проходил.

Она смеялася от радости,в воде ладонями плеща,и перекатывались радугиот головы и до плеча.

«Вот звук дождя как будто звук домбры…»

Вот звук дождя как будто звук домбры —так тренькает, так ударяет в зданья.Прохожему на площади Восстаньяя говорю: – О, будьте так добры.

Я объясняю мальчику: – Шали. —К его курчавой головёнке никнуи говорю: – Пусти скорее нитку,освободи зеленые шары.

На улице, где публика галдит,мне белая встречается собака,и взглядом понимающим собратасобака долго на меня глядит.

И в магазине, в первом этаже,по бледности я отличаю скрягу.Облюбовав одеколона склянку,томится он под вывеской «Тэжэ».

Я говорю: – О, отвлекись скорейот жадности своей и от подагры,приобрети богатые подаркии отнеси возлюбленной своей.

Да, что-то не везёт мне, не везёт.Меж мальчиков и девочек пригожихи взрослых, чем-то на меня похожих,мороженого катится возок.

Так прохожу я на исходе дня.Теней я замечаю удлиненье,а также замечаю удивленьепрохожих, озирающих меня.

«О, еще с тобой случится…»

О, еще с тобой случитсявсё – и молодость твоя.Когда спросишь: «Кто стучится?» —Я отвечу: «Это я!»

Это я! Ах, поскореевыслушай и отвори.Стихнули и постарелиплечи бедные твои.

Я нашла тебе собрата —листик с веточки одной.Как же ты стареть собрался,не советуясь со мной!

Ах, да вовсе не за этимя пришла сюда одна.Это я – ты не заметил.Это я, а не она.

Над примятою постелью,в сумраке и тишине,я оранжевой пастельюрисовала на стене.

Рисовала сад с травою,человечка с головой,чтобы ты спросил с тревогой:«Это кто еще такой?»

Я отвечу тебе строго:«Это я, не спорь со мной.Это я – смешной и стройныйчеловечек с головой».

Поиграем в эту шалостьи расплачемся над ней.Позабудем мою жалость,жалость к старости твоей.

Чтоб ты слушал и смирялся,становился молодой,чтобы плакал и смеялсячеловечек с головой.

«Не уделяй мне много времени…»

Не уделяй мне много времени,вопросов мне не задавай.Глазами добрыми и вернымируки моей не задевай.

Не проходи весной по лужицам,по следу следа моего.Я знаю – снова не получитсяиз этой встречи ничего.

Ты думаешь, что я из гордостихожу, с тобою не дружу?Я не из гордости – из гореститак прямо голову держу.

Снегурочка

Что так Снегурочку тянулок тому высокому огню?Уж лучше б в речке утонула,попала под ноги коню.

Но голубым своим подоломвспорхнула – ноженьки видны —и нет ее. Она подобнаглотку оттаявшей воды.

Как чисто с воздухом смешалась,и кончилась ее пора.Играть с огнем – вот наша шалость,вот наша древняя игра.

Нас цвет оранжевый так тянет,так нам проходу не дает.Ему поддавшись, тело таети телом быть перестает.

Но пуще мы огонь раскурими вовлечем его в игру,и снова мы собой рискуеми доверяемся костру.

Вот наш удел еще невидим,в дыму еще неразличим.То ль из него живыми выйдем,то ль навсегда сольемся с ним.

Мазурка Шопена

Какая участь нас постигла,как повезло нам в этот час,когда бегущая пластинкаодна лишь разделяла нас!

Сначала тоненько шипела,как уж, изъятый из камней,но очертания Шопенаприобретала всё слышней.

И забирала круче, круче,и обещала: быть беде,и расходились эти кру́ги,как будто кру́ги по воде.

И тоненькая, как мензуркавнутри с водицей голубой,стояла девочка-мазурка,покачивая головой.

Как эта, с бедными плечами,по-польски личиком бела,разведала мои печалии на себя их приняла?

Она протягивала рукии исчезала вдалеке,сосредоточив эти звукив иглой исчерченном кружке.

Лунатики

Встает луна, и мстит она за мукинадменной отдаленности своей.Лунатики протягивают рукии обреченно следуют за ней.

На крыльях одичалого сознанья,весомостью дневной утомлены,летят они, прозрачные созданья,прислушиваясь к отсветам луны.

Мерцая так же холодно и скупо,взамен не обещая ничего,влечет меня далекое искусствои требует согласья моего.

Смогу ли побороть его мученьяи обаянье всех его примети вылепить из лунного свеченьятяжелый, осязаемый предмет?..

«Живут на улице Песчаной…»

Живут на улице Песчанойдва человека дорогих.Я не о них.Я о печальнойневедомой собаке их.

Эта японская породаей так расставила зрачки,что даже страшно у порога —как их раздумья глубоки.

То добрый пес. Но, замираяи победительно сопя,надменным взглядом самураяон сможет защитить себя.

Однажды просто так, без делаодна пришла я в этот дом,и на диване я сидела,и говорила я с трудом.

Уставив глаз свой самоцветный,всё различавший в тишине,пёс умудренный семилетнийсидел и думал обо мне.

И голова его мигала.Он горестный был и седой,как бы поверженный микадо,усталый и немолодой.

Зовется Тошкой пёс. Ах, Тошка,ты понимаешь всё. Ответь,что так мне совестно и тошносидеть и на тебя глядеть?

Всё тонкий нюх твой различает,угадывает наперед.Скажи мне, что нас разлучаети всё ж расстаться не дает?

Август

Так щедро август звёзды расточал.Он так бездумно приступал к владенью,и обращались лица ростовчани всех южан – навстречу их паденью.

Я добрую благодарю судьбу.Так падали мне на плечи созвездья,как падают в заброшенном садусирени неопрятные соцветья.

Подолгу наблюдали мы закат,соседей наших клавиши сердили,к старинному роялю музыкантсклонял свои печальные седины.

Мы были звуки музыки одной.О, можно было инструмент расстроить,но твоего созвучия со мнойнельзя было нарушить и расторгнуть.

В ту осень так горели маяки,так недалёко звёзды пролегали,бульварами шагали моряки,и девушки в косынках пробегали.

Всё то же там паденье звёзд и зной,всё так же побережье неизменно.Лишь выпали из музыки однойдве ноты, взятые одновременно.

«По улице моей который год…»

По улице моей который годзвучат шаги – мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и – мудрая – я позабуду тех,кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты.

И вот тогда – из слёз, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.

«В тот месяц май, в тот месяц мой…»