Меня не купишь - Мартин Касарьего

— Однорукий — вампир, — сказала Эльза, когда мы прервались, чтобы передохнуть. — Ему нравится вкус крови. Он бьет человека до крови и пробует кровь на вкус Он пьет кровь мертвецов, ему неважно, человек это или куропатка.

— Черт! — вырвалось у меня.

Я вскочил с кровати и кинулся одеваться, как новобранец по звуку трубы.

— Что случилось?

— Кетчуп.

Эльза бросилась поспешно натягивать на себя одежду. Дело не в том, что я лучше соображал, просто она совершенно выбросила Тони из головы. Я приладил под пиджак нательный чехол с «астрой» А-80. У нее рукоятка из неопрена, а не из черного пластика, как обычно. Этот материал лучше, он не скользит, как пластмасса или дерево. Сунул револьвер — все тот же «стар» — за пояс брюк под рубашку. Когда я вышел из спальни, вся квартира благоухала сгоревшей фабадой. Кастрюля почернела, я выбросил ее в помойку и погасил огонь. Как ни крути, никогда еще ни одна женщина не обошлась мне даром. Похоже, они умеют продаваться лучше нас. Эльза как раз появились из нашего любовного гнездышка

— Я с тобой, — предложила или, скорей, сообщила она, надевая черное норковое пальто.

Я не возражал. Кровать — не единственное место, где Эльзу посещают удачные идеи. Я прихватил бутылку вина. Возможно, если я напьюсь, это поможет мне избежать какой-нибудь новой проблемы. А это было бы очень кстати.

7

Я гнал, ни о чем не думая, но и не забывая неписаного правила, рекомендующего не давить на газ без крайней необходимости. Центральный проспект района был увешан гирляндами лампочек, изображающих колокола. Ненавижу Рождество, холод и короткие дни, ненавижу все это вместе и по отдельности. А взятые вместе эти три гадости следовало бы приговорить к пожизненному включению за принадлежность к нечистой силе. Справа от меня мой очаровательный штурман подкрашивал губы. Хватило одной минуты, чтобы она опять превратилась в великосветскую даму.

— Ну ладно, — сказал я, — мы почти добрались до вершины пирамиды. Кто главарь этой шайки?

Эльза пропустила мой саркастический тон мимо ушей. С самого начала меня не оставляло дурное предчувствие. Правда, для этого не нужно было быть прозорливым орлом.

— Тебе не помешает, если я закурю? — спросила она, уже сжимая между пальцами сигарету. Я дал ей прикурить. — Я не так уж много знаю. Эти негодяи хотели, чтобы я отвела их к Розе. Когда я вдруг увидела тебя, это было будто луч света в кромешной темноте.

— Благодарю, моя королева. Ты умеешь сказать красиво.

— Жених Розы, полный кретин, вляпался в историю. Его обвиняют в краже трех килограммов кокаина.

— Чистого?

— Чище, чем моя бессмертная душа.

Я присвистнул от восхищения и бросил на нее ехидный взгляд. Даже не моргнув, она выпустила струю дыма.

— Чтобы рассчитаться за кокаин, они хотят забрать Розу и заставить ее работать в баре top-less с тату на… в общем, на попе, чтобы все знали, кому она принадлежит. Господи, меня просто от души воротит. Просто с души воротит.

Я даже пожалел, что она так быстро исправилась. Сегодняшняя Эльза купалась в изобилии. Об этом кричали ее одежда, колье, демонстративное презрение к бедности и дешевым вещам. То, что теперь она путешествовала по жизни в вагоне первого класса, было видно за версту. Даже это ее предложение заплатить за ужин: в прежние, стародавние — и не такие уж давние — времена я только раз видел, как она достала кошелек. Тогда она подала милостыню инвалиду, беззубому, как полуосыпавшаяся ромашка, и тот ее жест глубоко тронул меня. Но нелады с местоимениями и предлогами, всякие отвместо с, всегда будут выдавать ее с головой. И этот пресжитатор. Я сто пятьдесят раз исправлял путаницу с предлогами и спряжениями, но все впустую. Напрасные хлопоты. Эльза была такой: ее следовало или принимать целиком, или оставить совсем. Я предпочитал принимать.

Она бросила на меня косой взгляд, проверяя, заметил ли я ее грамматический ляпсус, и, довольная, что я, кажется, пропустил его мимо ушей, продолжала:

— Я больше боюсь Однорукого из-за его кровожадности. Знаешь, что ему больше всего нравится на корриде?

Я отрицательно покачал головой.

— Когда пикадор колет быка пикой, ему все время кажется, что мало, он свистит, кричит и скандалит, что надо бы еще. Но ты гораздо сильнее всех их.

Я был польщен. Замечание звучало совершенно по-детски, но воодушевляло. И разве кто-то из семи древнегреческих мудрецов сказал хоть раз, что мужчине не может польстить замечание девчонки? Особенно если у этой девчонки тело женщины и это тело способно превратить мужчину в мальчишку. Что же касается того, что она так и не ответила на мой детский вопрос о главаре шайки, ее молчание только укрепило мои сомнения.

— Еще раз благодарю, королева. А теперь пригнись. Не ровен час, кто-нибудь из них до сих пор рыщет вокруг.

Мы подъезжали. Эльза спряталась. Я дал круг. Не заметив ничего подозрительного, остановил машину возле бара Нет, кое-что было: Санта-Клаус в вызывающе красном костюме, с вызывающе белой бородой сидел на скамейке в нескольких метрах от входа в «Голубого кота». И никакого тебе мешка с игрушками. Правой рукой он прикрывал лицо и казался очень расстроенным. А другой руки нигде не наблюдалось.

— Ты чуть-чуть хромаешь, — прошептала Эльза, как раз когда я выходил из машины. — Я заметила. Но совсем чуть-чуть.

— А какого дьявола меня бы называли Хромым, если бы я не хромал? — отозвался я.

С бутылкой вина в руках я прошел мимо входа в бар и столкнулся с Санта-Клаусом.

— Как дела, приятель? Не заледенел? Хочешь глоточек?

Рука Санта-Клауса упала, словно неживая. Он поднял глаза Борода и усы скрывали большую часть лица, еще и покрытого толстым слоем грима Он мог оказаться кем угодно, левый рукав карнавальной шубы был пуст, как туннель, из которого выехал поезд.

— Рождество — мешок с дерьмом, — изрек он.

Скажите, какие откровения.

— Дети — дерьмо.

Последнее заявление показалось мне спорным.

— Моя жена…

— Не продолжай, старик. По этому пункту сомнений быть не может. Держи пять и хлебни наконец.

Я пожал ему руку, одновременно протягивая бутылку вина и напружинившись, чтобы успеть разбить эту самую бутылку о его голову. Санта-Клаус пристально смотрел мне в глаза.

— Но самое отвратительное — это тещи, вечно подливающие масло в огонь, лезущие во все дырки.

— Ну давай, — поторапливал я, — не всю же ночь мне тебя ждать. '

Санта-Клаус все смотрел на меня, а я по-прежнему сжимал его руку. Вдруг из-под шубы вынырнула левая клешня и цапнула бутылку. Я облегченно вздохнул. Он не был одноруким.

— Оставь ее себе, — расщедрился я.

Я отпустил его руку, отдал бутылку и вошел в бар.

8

По-прежнему играла музыка, потому что у магнитофона был реверс, пол все еще был засыпан битым стеклом, потому что Тони не успел его подмести, а Тони лежал навзничь на том же самом месте, потому что в него влепили четыре пули, но я этого еще не знал. Там, где упал Паэлья, осталась только лужица полусухой, как шампанское, крови.

— Эй, Тони, — позвал я, — это я. Сейчас не время для шуток, малыш.

Тело не пошевелилось. В три прыжка я оказался около него и наклонился.

— Тони? — позвал я в отчаянии.

Я взял его за подбородок и повернул к себе. Не надо было быть большим специалистом, чтобы понять, что передо мной — просто холодная телятина, труп. Три четверти часа назад он был простужен, а теперь он остыл: перемена куда более резкая, чем следует из значений родственных слов. Я посмотрел на его руку. Она была изломана, будто ее топтали. Несколько мгновений я держал ее в своих руках. Я огляделся в поисках стреляных гильз. Ничего. Профессионалы. В эту минуту вошла Эльза. Она и полминуты не могла оставаться без компании. Бог не создал ее для одиночества. Мы посмотрели друг на друга. Я наклонился.

— Мне очень жаль, — проговорила она. — Он был тебе сильно дорог?

— Ему было девятнадцать лет, — с трудом выговорил я.

Это не было ответом на вопрос, но в моей голове не оставалось никакой другой мысли.

— И я виноват в том, что сейчас он мертв, — добавил я, направляясь к телефону.

— Когда кого-то убивают, то в смерти обычно виноват убийца. — Она пробовала утешить меня.

Набирая номер полиции, я налил себе виски — в тот самый стакан, из которого пил перед этим. Я осмотрел заднюю дверь. Она была открыта, веник, которым я ее подпер, — сломан.

— В баре «Голубой кот» лежит покойник, — сказал я, когда на другом конце провода сняли трубку.

— Представьтесь, пожалуйста. Где это? — ответил голос, в котором не угадывалось ничего, кроме скуки и отвращения, не дав мне времени назвать себя. Впрочем, я в любом случае не собирался этого делать.

— Разве я позвонил не в полицию? Найдите, где это, — за это мы вам и платим!

Я повесил трубку.