НА ПОЛПУТИ В АД - Джон Колльер

– Бог свидетель, – согласился Бад.

– Бог свидетель, – подтвердил Бак. – И ты свидетель. И я. И весь город. Только докажи это суду присяжных.

Доктор приложил руку к голове.

– Что такое? – воскликнул он. – Это еще что? Куда вы клоните? На что намекаете?

– Вот тебе и на, оказались на месте преступления! – задумчиво произнес Бак. – Сам видишь, док, как вышло. Тут надо как следует мозгами пошевелить. Мы ведь с тобой давние дружки. Кореша, можно сказать.

– Кореша-то кореша, но подумать надо, – подхватил Бад. – Дело ведь серьезное. Да, были побудительные мотивы, но закон есть закон. И по закону могут привлечь за соучастие.

– Ты что-то сказал про побудительные мотивы, – непонимающе произнес доктор.

– Сказал, – согласился Бак. – И ты – наш друг. Если считать, что у тебя смягчающие вину обстоятельства…

– Надо тебя как-то выручать, – сказал Бад.

– Смягчающие вину обстоятельства? – переспросил доктор.

– Раньше или позже, кто-нибудь все равно бы тебя просветил, – заверил его Бак.

– Могли просветить и мы, – признал Бад. – Только… Знаешь, думали, а за каким чертом?

– Могли, – подтвердил Бак. – И едва не просветили. Пять лет назад. Когда ты на ней еще не женился. И полгода не прошло, как ты здесь поселился, но мы как-то к тебе прониклись. Думали, надо бы тебе намекнуть. Говорили между собой об этом. Помнишь, Бад?

Бад кивнул.

– Вот ведь как бывает, – сказал он. – Насчет дома Джессопа я тебе сразу все выложил на тарелочке, все как есть. Ни за что бы не позволил, док, чтобы ты его купил. Ну, а женитьба-это штука деликатная. Могли сказать, да не сказали.. – Да, тут мы виноваты, – откликнулся Бак.

– Мне уже пятьдесят, – сказал доктор. – Наверное, для Айрин я староват.

– Да будь тебе хоть двадцать один, будь ты хоть Джонни Вейсмюллер {Вейсмюллер Джонни – прославленный исполнитель роли Тарзана. (Здесь и далее примеч. переводчиков. )}, ни черта бы не изменилось, – уверил его Бак.

– Я знаю, многие считают, что идеальной женой ее не назовешь, – сказал доктор. – Может, так оно в есть. Она молода. Полна жизни.

– Да перестань ты! – резко бросил Бак, глядя на сырой цемент. – Ради бога, док, перестань. Доктор провел рукой по лицу.

– Не всем нужно одно и то же, – сказал он. – Я суховат. Про меня не скажешь, что у меня душа нараспашку. А Айрин – она человек живой, общительный.

– Это точно, – согласился Бак.

– А хозяйка из нее никудышная, – продолжал доктор. – Сам знаю. Но ведь мужчине не только это требуется. Она умеет наслаждаться жизнью.

– Угу, – поддакнул Бак. – Что было, то было.

– Это меня в ней и привлекает, – пояснил доктор. – Потому что самому мне этого не дано. Ну, хорошо, нельзя сказать, что она очень умна. Пусть даже она дурочка. Мне все равно. Пусть лентяйка. Пусть она неорганизованная, у нее семь пятниц на неделе – пусть! Я сам организован так, что дальше некуда. Зато она умеет наслаждаться жизнью. И это прекрасно. Значит, она сохранила детскую наивность.

– Да. Если бы это было все, – сказал Бак.

– Но, – продолжал доктор, выкатывая на него глаза, – тебе, похоже, известно что-то еще.

– Это известно всем, – уточнил Бак.

– Скромный, приличный человек приезжает сюда и берет в жены местную потаскушку, – с горечью произнес Бад. – И никто ему ни слова. Все просто наблюдают.

– И посмеиваются, – добавил Бак. – А мы с тобой, Бад, вместе с остальными.

– Мы ей сказали, чтобы наперед поостереглась, – вспомнил Бад. – Мы ее предупредили.

– Кто ее только не предупреждал, – сказал Бак. – Но потом всем опостылело. Когда дело дошло дошоферни…

– Но мы, док, мы никогда, – взволнованно доложил Бак. – Особенно после твоего приезда.

– Город будет за тебя, – заверил Бак.

– Толку от этого, если судить будут в суде графства, – заметил Бад.

– Господи! – внезапно воскликнул доктор. – Что же мне делать? Что же мне делать?

– Давай как-нибудь ты, Бад, – сказал Бак. – У меня звонить в полицию рука не поднимется.

– Спокойно, док, – заговорил Бад. – Не убивайся. Слушай, Бак. Когда мы сюда вошли, на улице никого не было, верно?

– Вроде никого, – подтвердил Бак. – Но что мы в погреб спустились, этого точно никто не видел.

– Значит, в погреб мы не спускались, – подытожил Бад, подчеркнуто обращаясь к доктору. – Ты понял, док? Мы покричали наверху, покрутились в доме минуту-другую и убрались восвояси. А в погреб не спускались.

– Если бы это было так, – с тяжелым сердцем выдавил из себя доктор.

– Ты просто скажешь, что Айрин пошла прогуляться и так и не вернулась, – поучал Бак. – А мы с Бадом поклянемся, что видели, как она ехала из города с каким-то типом… ну, допустим, в «бьюике». Все поверят, не сомневайся. Мы это провернем. Только попозже. А сейчас нам надо смываться.

– Главное, ты запомни. Стой на своем. Мы сюда не спускались и вообще тебя сегодня не видели, – повторил Бад. – Пока!

Бак и Бад поднялись по ступенькам, осторожничая сверх всякой меры.

– Ты лучше эту… эту штуку прикрой, – посоветовал Бак на прощанье, полу обернувшись.

Оставшись один, доктор сел на пустой ящик и обхватил голову руками. Он так и сидел в этой позе, когда дверь веранды снова хлопнула. На сей раз он не вздрогнул. Просто стал вслушиваться. Открылась и закрылась дверь в дом. Женский голос прокричал: – Э-гей! Э-гей! Я вернулась. Доктор медленно поднялся.

– Я внизу, Айрин! – откликнулся он. Дверь в погреб отворилась. У основания ступеней стояла молодая женщина.

– Представляешь! – воскликнула она. – Опоздала на этот дурацкий поезд.

– О-о! – понимающе воскликнул доктор. – Назад шла через поле?

– Ну да, как последняя дура, – посетовала жена. – Надо было голоснуть и перехватить поезд через две-три остановки. Да мне сразу это в голову не пришло. В общем, зря только ноги била. А вот если бы ты меня сразу подбросил до станции, я бы поспела.

– Возможно, – не стал спорить доктор. – Ты на обратном пути никого не встретила?

– Ни единого человечка, – ответила она. – А ты свое месиво месить кончил?

– Боюсь, все придется переделать, – высказал опасение доктор. – Спускайся сюда, дорогая, посмотришь сама.

ВЕЧЕРНИЙ ЦВЕТОК

Обнаружено в блокноте, который за 25 центов приобрела в универмаге «Брейсис» мисс Сэди Бродрибб.

21 МАРТА. Сегодня я принял решение. Раз и навсегда поворачиваюсь спиной к миру буржуазии, который ни в грош не ставит поэта. Ухожу прочь, рву связи, сжигаю мосты…

И вот свершилось! Я свободен! Свободен, как пылинка, что пляшет в луче солнечного света! Свободен, как комнатная муха, что путешествует первым классом на громадном океанском лайнере! Свободен, как мои стихи! Свободен, как пища, которую буду вкушать, как бумага, на которой пишу, как отороченные овечьей шерстью удобные шлепанцы, которые я буду носить.

Еще утром у меня только и было денег, что на трамвайный билет. А сейчас я здесь, ступаю по этому бархату. Вы, конечно, сгораете от желания узнать, где же он, этот рай; наладить сюда поездки, все здесь испоганить, прислать сюда своих родных и близких, а то выбраться и самим. Впрочем, этот дневник едва ли попадет вам в руки раньше, чем я отдам концы. Так что могу и рассказать.

Я нахожусь в гигантском универмаге «Брейсис» и счастлив так, как бывает счастлива мышь, что забралась в самую середину огромной головки сыра. Я счастлив-и мир больше ничего обо мне не услышит.

Весело, весело заживу я теперь, ничего мне не страшно позади свернутых в рулоны ковров, которые окружают меня почти глухой стеной, этот потаенный уголок я намерен выстлать стегаными пуховыми одеялами, покрывалами из ангоры и роскошными темно-синими подушками. Гнездышко будет укромнее некуда.

Я проник в это святилище сегодня, ближе к вечеру, и вскоре услышал, что шаги вокруг стали стихать– пришло время закрывать магазин. Теперь моя задача предельно проста – увернуться от бдительного ока ночного сторожа. Уворачиваться – это мы, поэты, умеем.

Я уже провел свою первую мышиную разведку. Тихонько, на цыпочках, пробрался до отдела канцтоваров и, соблюдая меры предосторожности, метнулся назад, прихватив с собой лишь вот эти письменные принадлежности, предметы первой необходимости для поэта. Сейчас я их отложу и отправлюсь в поход за другими вещами, насущно необходимыми: пища, вино, мягкая кушетка, ладно скроенная домашняя куртка. Эта келья будит в моей душе нужные струны. Здесь я буду писать.

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ, РАННЕЕ УТРО. Наверное, нет в мире человека, который испытал бы столь сильные, столь противоречивые чувства, какие выпали на мою долю вчера вечером. В это невозможно поверить. И все же… Как интересна становится жизнь, когда события принимают подобный оборот!

Как и намеревался, я выполз из своего убежища и застал невиданную дотоле картину: свет и тьма соперничали за право владения этим большущим магазином. Центральный лестничный пролет был наполовину освещен; ярко-лилово, будто на гравюрах Пиранези {Пиранези Джиованни – итальянский гравер XVIII в. }, в переменчивой игре света и тени нависали круговые галереи. Изящная паутина лестниц, летучие стрелки перекидных мостов – реальность граничила со сказкой. Шелка и бархат излучали мерцание, какое исходит от привидений, полуобнаженные манекены жеманно улыбались и простирали руки в обезлюдевший воздух. Никаких признаков жизни, лишь холодно поблескивают кольца, клипсы и браслеты.