Зимняя сказка (Метод дыхания) - Стивен Кинг

"Вы на самом деле собираетесь в вечер под Рождество?" - спросил я, застегивая пальто. Я был немного разочарован тем, что не смогу услышать рассказ Эндрюса, потому что мы твердо решили поехать в Скенектеди и провести праздники у сестры Эллен.

Стивенс посмотрел на меня как-то весело-удивленно.

"Ни в коем случае, - сказал он. - Рождество - это время, которое мужчина должен проводить с семьей. Хотя бы в этот вечер. Вы согласны, сэр?"

"Ну конечно".

"Мы всегда собираемся во вторник перед Рождеством. В этот день у нас всегда много народу".

Он не сказал членов клуба. Случайно или нет?

"Много историй было рассказано в комнате у камина, мистер Эдли. Историй всякого рода, комических и трагических, ироничных и сентиментальных. Но во вторник перед Рождеством обычно повествуется о чем-нибудь сверхъестественном. Всегда было так, насколько я помню".

По крайней мере, это объясняло то, что во время моего первого посещения кто-то заметил Норману Стету, что он должен был бы приберечь свою историю для Рождества. Я готов был спросить Стивенса еще о многом, но увидел предостережение в его глазах. Это не означало, что он не ответит на мои вопросы. Скорее, что я не должен их задавать.

"Что-нибудь еще, мистер Эдли?"

Мы остались одни. Неожиданно холл показался мне более темным, лицо Стивенса бледнее, а его губы ярче, чем всегда. В камине выстрелило полено, и красный отблеск скользнул по полированному паркету. Мне показалось, что я услышал что-то напоминающее звук удара в тех отдаленных комнатах, куда я еще не заходил. Мне очень не понравился этот звук. Очень.

"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что нет".

"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я вышел наружу. Я слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за моей спиной. Щелкнул замок. Я шел навстречу огням Третьей авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере, боясь посмотреть назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее за мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не догадываться. Я дошел до угла, увидел такси и помахал ему.

"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я пришел. Она лежала в постели с Филиппом Марлой, единственным любовником, который у нее был. "Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто. - В основном я читал книгу".

"Только когда ты не хрюкал".

"Согласен. Когда не хрюкал".

"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам, можно было сказать, что каждый волос на его голове был крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый молодой парень, тративший слишком много денег на кабак, который и существует для этой цели и никакой другой". Неплохо, а? Это..."

"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть твоего жизненного цикла.

Она наморщила нос: "Хрю-хрю".

"Спасибо".

Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты собираешься вступить в этот клуб?"

"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице, я бы уже был членом клуба.

"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в чем-то".

Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание". Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я покупал оригинальное издание в подарок на день рождения Эллен. В 1953.

"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.

"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно улыбнулась.

Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для этого?"

Она потянула на себя покрывало с видом великосветской дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.

"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя вела".

"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.

Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств. Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания. Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.

Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа становилась все оживленней по мере того, как уменьшался уровень пунша в кувшине.

Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие цилиндра. При этом они громко смеялись. Повсюду образовывались, а потом расходились грудой людей. Становилось все позднее... и наконец, когда наступило время, в которое обычно все начинали расходиться, я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением: СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ. Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая их с бренди.

Слышались негромкие пожелания "Счастливого Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые увидел, как здесь расплачивались, протягивая десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.

"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер Биглмэн..."

Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что во время Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику, что-то булочнику и владельцу скобяной лавки, не говоря уже о швейцаре, мажордоме и уборщице, приходившей по вторникам и пятницам. Я еще не встречал людей моего круга, которые относились бы к этому как к обязательному пустяку... однако, мне не хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот вечер. Деньги давались по доброй воле и легко...

Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за фотографиями Эллен пятидолларовую бумажку на всякий случай. Когда Стивенс подал мне бренди, я положил ее ему в руку безо всякого колебания, хотя и не был богат. "Счастливого Рождества, Стивенс", - сказал я.