Остров Рай - Вероника Батхен

От неожиданности Мастер Ханс уронил тросточку. Нищих, тем паче голодных нищих в Вольном Городе не было уже лет… Очень, очень давно. Калек и немощных стариков распределили в приюты для обездоленных, сбившихся с пути взрослых направили в услужение к уважаемым бюргерам, сирот разобрали на воспитание, большинство — и усыновили впоследствии. А на каждого упрямого пьяницу или выжившую из ума старуху из тех, что не пожелали отправиться в богадельни, приходилось по десятку благотворителей.

Он огляделся. Чуть поодаль, прямо на пороге закрытой лавочки плакала еще молодая женщина в пропыленной, но благопристойной простонародной одежде. За подол материнской юбки держалась белокурая девочка не старше четырех лет.

«Что случилось, дитя мое?» — аптекарь склонился к женщине, внимательно глядя в ее лицо. Что говорить, мошенники, готовые облапошить доверчивых добряков, еще встречались на улицах. Увидев сочувственное лицо, крестьянка зарыдала сильнее. Из всхлипов и вздохов удалось выяснить, что она с мужем и дочкой пришла пешком нынче утром. Муж хотел поискать места конюха в городе, а она — вышивальщица и швея. На рынке днем она продавала петухов и кукол на чайники, а супруг торговал свистульками. А потом муж отправился ночевать к дяде-гончару, а она с дочуркой осталась посмотреть ярмарку. А потом в толпе срезали кошелек, а куда идти она не помнит и боится… Окончание монолога утонуло в новом потоке слез.

«Успокойся, дитя мое! На сегодня я дам вам еду и кров. И пошлю известие в магистрат — муж, наверное, вскоре начнет вас искать. Утри слезы, пойдем». Мастер Ханс наклонился к девочке: «Как зовут тебя, милая дама»? Малышка вскинула голову — на удивление в синих глазах не было ни слезинки. «Я не дама, я Эльза»! «Ладно, Эльза, так Эльза. Хочешь ко мне в гости»? В ответ маленькая гордячка протянула ему ладошки. Аптекарь посадил ее на плечо — хоть бы испугалась, жестом предложил женщине следовать за ним, и медленно пошел в сторону дома. Необычно: в раннем детстве — и столь сильный характер. В линиях губ и скул, в повороте головы и уверенном жесте ладони видны и ум, и воля, и страсть, и упорство, почти упрямство… Редкость, драгоценная редкость.

На пороге аптеки уже топтался долговязый Адольф, держа зажженный фонарь. «Здравствуйте, добрый господин и прекрасная барышня!» Ревнивая Марта оттеснила недотепу плечом: «Загулялись вы нынче, хозяин, я уж думала, ужин простынет. Стою, стою… А это кто с вами пожаловал?»

«Мои гости. Приготовь им одну из спален внизу, накорми, дай всего, что понадобится. И пошли Адольфа в магистрат, мол, Магда и Эльза Кнехт дожидаются мужа и отца в доме у Мастера Фармацевта. И будь ласкова, не скупись!» Мастер Ханс осторожно снял с плеча девочку, похрустел затекшими пальцами. Марта медлила. «Что еще?» «Вам письмо передать просили, важное, лично, мол, в руки».

…Так вот какой дивный подарок готовил этот ласковый вечер! Мастер Ханс сбросил шторц и кафтан на руки подоспевшему Адольфу, очень медленно поставил в угол тросточку, улыбнулся гостям: «Располагайтесь» — и неспешно направился внутрь, к лестнице. С первой площадки крикнул Марте отменить ужин и подать вина в кабинет.

Свечи уже горели. На столе царил идеальный порядок, трубки и табакерка дожидались хозяйской руки; чернила, перья, бумага, пресс, ароматическая лампадка… И на полированной крышке — запечатанное письмо без обратного адреса. Вскрывать его не было надобности. Мастер Ханс выругался сквозь зубы. В дверь поскреблись. Верная Марта оставила у порога поднос и благоразумно исчезла из виду.

После пятого кубка стало чуть легче. Где там эта чертова книга… Как ни крути — одна из последних книг. Дальше — пасторали и фарсы и стихи про любимый город. А… вот она. На верхней полке дальнего стеллажа. Что, не любишь? А придется. Мастер Ханс бросил кожаный том на стол, раскрыл наугад:

ДРАКОН. Вы знаете, в какой день я появился на свет?

ЛАНЦЕЛОТ. В несчастный.

ДРАКОН. В день страшной битвы. В тот день сам Аттила потерпел поражение, — вам понятно, сколько воинов надо было уложить для этого? Земля пропиталась кровью. Листья на деревьях к полуночи стали коричневыми. К рассвету огромные черные грибы — они называются гробовики — выросли под деревьями. А вслед за ними из-под земли выполз я. Я — сын войны. Война — это я. Кровь мертвых гуннов течет в моих жилах, — это холодная кровь. В бою я холоден, спокоен и точен.

При слове «точен» ДРАКОН делает легкое движение рукой…

Мастер Ханс поудобнее прикусил вересковую трубку. Струйка пламени из указательного пальца подожгла табак. Горьковатый дымок не убил тоску, но смягчил ее… как бишь у этого капитана… будто масло, вылитое на волны…

Кем быть, злоязыкому буршу Хансу объяснили очень давно. Сперва, когда эти… адепты, ну их, не хочу помнить… нашли его в постели у девки, он послал их — всех и по одному. Потом… мерзость… его трезвили через кожаную воронку, тьфу, до сих пор во рту кислый вкус. После двое держали его, а третий читал и показывал и рассказывал.

…В мире есть Дракон. Есть всегда. Мудрое, хитрое, яростное, почти всемогущее Зло. Господин. Повелитель. Мастер. Его именем начинаются войны и бойни, его сердце питает детоубийц и предателей, его дух искажает слабых и уничтожает сильных. Ненавистный и обожаемый, кривое зеркало взгляда, скульптор душ человеческих — он.

Последний Дракон был убит светлым Рыцарем в честном бою. А потом возродился. В мальчике Хансе, третьем сыне цирюльника. И когда-нибудь, в свой черед, этот Ханс станет Драконом. Обязан стать. Как? Догадайся, ты умный мальчик. Нет, заставить тебя невозможно. Все прежние Повелители делали выбор сами.

…Они бросили его, разъяренного и беспомощного, валяться в собственной блевотине и ушли. Придя в себя, Ханс думал. Думал и вспоминал. На следующий день он отдал все наличные деньги за книгу, с коей больше не расставался.

Шли годы. Бурш Ханс стал Хансом-подмастерьем, после аптекарем Хансом, наконец, Мастером Фармацевтом Вольного Города. Смешивал мази, варил настои, пользовал хворых и предотвращал эпидемии. Силы его Дракона росли с каждым прожитым летом. В прошлом году, пуская с мальчишками фейерверки, Мастер Ханс едва удержался шагнуть с крыши и наконец-то попробовать — что такое полет. И, напротив, он видел, как сонно стихают волны людских страстей. Не случаются войны, угасают старинные распри, умолкают известные прежде поэты и трубадуры. Розовым мелким жирком затягивает ленивые души. Эта девочка, Эльза, — последний, может быть, лет за десять непокорный ребенок…

Он, Дракон, может дохнуть огнем, так, что искры отразятся в любых глазах!!! И вразлет пойдет чаша весов. Все знают — звезды ярче, если темнее ночь… Будут враги, и бои, и побоища, будет живая ненависть, гордые женщины и отважные яростные мужчины. И рабы, лизоблюды, шакалы — куда от них? Прожженные, ржавые, мертвые… как там дальше?

Он человек. Все еще человек. И не может, не хочет делать шаг в это небо. Не может, не хочет, не хочет, не хо…

Мастер Ханс уснул лицом в книгу. Вино расплескалось на пол. Свечи потухли. Струйка слюны стекала из уголка рта спящего, прожигая дыру в страницах…

Януш Герт поспешно пробирался по узким улочкам, жался к стенам, стараясь держаться в тени. Мятый плащ с капюшоном окутывал его нескладную персону от макушки до серебряных шпор на видавших виды поношенных сапогах. Да еще торчали мосластые кулаки, перепачканные чернилами. До Соборной библиотеки — только ради старинных книг он еще выбирался в город — оставалось не более пятисот шагов. Может хоть в этот раз повезет? Четыреста, триста, двести… Не обошлось.

Пьяный солдат — здоровенная смрадная туша в заляпанной жиром кожанке. За ним повизгивают размалеванные девицы.

— Какие люди в столице! Янчик, свет ты наш, неужели не надоело? А, небось, лишние денежки в кошельке завелись?! Покажи-ка дяде Губерту свои монетки!

Януш пробовал не дышать, пока грязные пальцы хлопали по карманам. Уже давно он хранил все важное в голенищах сапог, а в кошельке держал мелочь.

— Всего-то? Обеднел ты, Янчик, оскудел брюхом. Ну, хоть перстенек подобрался — и то душе радость. Ванда, Юна — которой пойдет, та и носить будет!

Девчонки, визжа и скалясь друг на дружку красными ртами, стали наперебой примерять игрушку. Перстенек было жалко до слез — одна из немногих уцелевших отцовых еще вещей. Но сам виноват, плати.

Перстеньком завладела младшая с виду, рыжая и патлатая красотка. Она прыгала, как дитя, любовалась собой, ловила лунный свет в фиолетовый чистый камень. Ее товарка стояла, уперев руки в раскормленные бока, и поливала подружку бранью. Солдат хохотал, хрюкая и пуская слюни.

Януш попробовал тихо свернуть во дворик. Там — он точно помнил — была лестница на крышу, а по влажной от росы черепице вояка за ним не угонится. Но человек-туша снова загородил дорогу.