Бродячие слова - Эдуардо Галеано

Эдуардо Галеано. Бродячие слова

I

Сказители историй, певцы историй могут рассказывать и петь лишь в то время, пока идет снег. Так велит обычай. Североамериканские индейцы знают: с историями нельзя обращаться бездумно. Когда сказитель рассказывает, растения напрочь забывают, что им нужно расти, а птицы — что надо кормить птенцов.

II

На Гаити запрещено рассказывать истории днем. Тот, кто сказывает сказки при свете дня, сам навлекает на себя беду: гора забросает его каменным градом, а его мать сможет ходить только на четвереньках.

Истории рассказывают ночью, потому что ночью все священное оживает, и тот, кто наделен даром рассказчика, рассказывает, зная, что имя и именуемое неразделимы.

III

На языке индейцев гуарани “ne'~e” значит и “слово”, и “душа”.

Гуарани верят: те, кто говорят лживые слова или просто тратят слова попусту, изменяют своей душе.

IV

Магда Лемонньер вырезает из газет слова, слова самой разной величины, большие и маленькие, и раскладывает по коробкам. В красной коробке хранятся сердитые слова. В зеленой — нежные. В синей — нейтральные. В серой — грустные. А в прозрачной — слова, наделенные магией.

Иногда Магда вытряхивает все содержимое коробок на стол, чтобы слова смешались так, как им хочется. Тогда слова рассказывают ей о том, что на свете делается, и извещают, что случится в будущем.

V

Хавьер Вильяфанье безуспешно ищет слово, ускользнувшее, когда он уже собирался его произнести. Только что на языке вертелось, а куда делось?

Может быть, слова, не пожелавшие с нами остаться, накапливаются в каком-то определенном месте? Может быть, существует королевство ускользнувших слов? И где-то ждут тебя слова, которых ты так и не подобрал?..

VI

У буквы “А” раздвинуты ноги.

“M” — качели, то взлетающие до неба, то ныряющие в ад.

“O” — замкнутый круг, удавка на шее.

“R” явно беременна.

— Все буквы слова “AMOR” опасны, — заключает Роми Диас-Перера. Когда слова звучат, она видит их начертанными в воздухе.

VII

Просидев за решеткой больше двадцати лет, он приметил ее.

Помахал ей рукой из окна камеры, и она помахала в ответ из окна своего дома.

Он разговаривал с ней цветными тряпками и огромными буквами. Буквы складывались в слова, которые она читала, глядя в подзорную трубу. И писала ответы еще крупнее — ведь у него-то подзорной трубы не было.

Так выросла и расцвела их любовь.

Теперь Нела и Винья-Черный сидят спина к спине. Если он встанет и уйдет, она упадет, если она уйдет, повалится он.

Они торгуют вином в Монтевидео, наискосок от руин тюрьмы Пунта-Карретас.

Светила полная луна, и воды Амазонки от луны тоже светились. В ослепительной зыби кувыркался дельфин, отчебучивая цирковые антраша. А неподалеку в одной деревне был праздник: шум-гам, танцы до упаду. Вот дельфин и заплыл из океана в устье, привлеченный пиликаньем музыкантов.

Луна впервые приметила дельфина — раньше ей было не до него — и позволила ему только на эту ночь, только до рассвета, ступить на сушу.

Дельфин — был он, конечно, голый — выпрыгнул на песок, приподнялся, и луна дала ему новое тело, а в придачу одежду.

И вот он смешался с толпой пирующих. Танцевал он, не снимая шляпы — а то еще заметят, что на голове у него дырка, которой он дышит.

Но на него и так все глазели разинув рот: всех поражала его красноватая кожа с голубыми переливами, и взгляд его глаз, расставленных широко-широко, и необычайная его ненасытность: пил он, пил литр за литром неразбавленную канью — тростниковую водку — но жажду никак утолить не мог. Но вконец он всех очаровал своей манерой танцевать, не касаясь земли ступнями, с головой окунаясь в музыку, плескаясь в волнах мелодий.

Так он из музыки и не выходил: кружился в ней, покачиваясь, обнявшись с какой-то женщиной; а потом они продолжили танец вдвоем, сбросив одежду, сами по себе, под музыку, что рождалась из их объятий.

Он привык резвиться в воде, но никогда еще не заплывал внутрь женщины.

Лежа на ней, он почувствовал легкий шлепок: тук-тук — стукнул кто-то его по спине, и стук этот обжег, как огонь. И оглянулся он, и увидел: в воздухе разливался фосфорный свет и образовывал силуэт: рога, борода, лапы с когтями… Красный-красный, колыхался силуэт, сияя во мраке.

— Ну, вставай, незваный гость, — раздался голос.

Оторопевший дельфин ничего не понимал.

Вновь прибывший не говорил, а хрипел, хотя горло у него было укутано шелковым платком — от тропических холодов. Показав на часы на своем запястье, он просипел:

— Проваливай, чудо-юдо, назад в реку — пора.

И дельфин вспомнил о том, что позабыл. Скоро ночь пройдет, а вместе с ночью истечет его время на суше. Он посмотрел на женщину, прильнувшую к его боку, разметавшую во все стороны то ли космы водорослей, то ли длинные черные волосы, и хриплый голос сотряс его ухо:

— А ничего себе милашка. — И улыбка обнажила бесконечные ряды зубов: — Подарочек что надо. Как по заказу. В Страстную Пятницу мне всегда везет.

И потянул когтистую лапу к телу, трепещущему в ритме сна. Дельфин размахнулся и ударил пришельца, но рука рассекла пустой воздух. Женщина почувствовала сквозняк, ее веки вздрогнули, но она не проснулась.

Сеть слегка колебалась — та сеть, которая до сих пор обволакивала обоих.

Дьявол — он ведь наведывается на землю, чтобы опробовать на живых адские муки для умерших, — нашептал:

— Интересно, с кем она будет спать завтра, а?

И, дрогнув, растворился в темноте — а темнота уже блекла, в небе брезжила пепельная мгла рассвета.

Ночь взаймы, тело взаймы.

Он проклял луну за все, что она ему дала. А потом проклял солнце за все, что оно вот-вот должно было отнять.

Женщина, не просыпаясь, что-то пробормотала и притянула его к себе. А он захотел увести ее с собой, и не смог, и захотел остаться, но даже этого не смог…

Утренний ветер морщит воду в реке.

На берегу, в нескольких шагах от волн умирает дельфин.

И встает солнце, и достает с неба цвета и запахи мира.

Загадочный он был человек и умел, чего люди не умеют. Рассказать — не поверите. Взглядом он наносил или заживлял раны, будил или усыплял хоть зверя взбешенного, хоть человека крещеного. Посмотрит мельком на самого дикого жеребца или на самого упертого быка, и они становятся кроткими, как телята.

Вентура, странствующий ковбой из бразильского штата Минаш-Жерайш, проносился по земле, как проносится над ней ветер. Его дом был нигде, зато его женщины — везде, и его дороги — повсюду.

А друг у него был только один. Чтоб он с кем другим дружил, отродясь не слыхивали. Вентура и друг его единственный были одним лассо повязаны.

И вот как-то брели они по суходолу. Уже несколько дней маковой росинки у них во рту не было. Сражаясь за какое-то безнадежное дело, остались они без коней и сбились с дороги. Есть было нечего: только ящерицы и колючки, да кусты, не дающие ни плодов, ни тени. Вентура-то был привычный, но его друг выбился из сил. И когда друг лег на землю, лег умирать среди этих диких пустошей, Вентура, чтобы спасти его от голода, обернулся тигром.

Прежде чем отигриться, он отдал другу голубой лист неведомого дерева: лист, похожий на звезду с острыми концами, и сказал:

— Когда я вернусь, засунь мне этот лист под язык.

И предупредил, что это для него единственный способ растигриться, других не существует.

Он ушел далеко и охотился всю ночь.

На заре, когда небо уже светлело, вернулся, волоча на себе оленя.

Когда друг заметил, что он приближается, когда друг заметил, что к нему несется тигр с разинутой пастью, перепугался друг и бросился наутек.

Тигр проводил его взглядом. Гнаться не стал.

Где его лапы ступали, ничего живого уж не видали. Утесы он раскалывал, горы расшвыривал, из оврагов делал равнины. Забравшись на высокий перевал, тигр задирал голову, принюхивался к ветру и ревел в печальной ярости; и никто уже не смыкал глаз.

Выслеживали его долго. Отряд стервятников, летевший за ним по пятам, выдавал его присутствие отряду людей, который отправился за ним в погоню.

И кольцо все сужалось: с конских крупов градом катился пот, лязгало оружие, оглушали голоса и собачий лай, пока в одну лунную ночь тигр не прыгнул в последний раз, взлетев высоко над землей, и, вскрикнув, упал. И, когда он был уже мертв, уже нашпигован свинцом, друг Вентуры засунул ему в глотку дуло ружья и спустил курок.

Где-то очень далеко оттуда Вентура проснулся. Проснулся он весь грязный, весь в коросте засохшей крови. Болело все тело, от шляпы до подметок.