Под кожей - Мишель Фейбер

Около полудня Иссерли сдалась и поворотила на север, утешаясь мыслью, что, если она решительно заявит вселенной: с меня хватит, я больше ни на что не надеюсь, — та, глядишь, и подбросит ей что-нибудь.

И точно, вблизи щита, который приглашал водителей посетить живописные приморские деревни, раскинувшиеся вдоль В-9175, она заметила жалостного на вид двуногого, который тыкал в сырой воздух большим пальцем, глядя на презрительно проезжавшие мимо него машины. Он стоял по другую сторону дороги, освещаемый фарами летевших навстречу ее «тойоте» машин. Иссерли не сомневалась, что, когда она развернется и подъедет к нему, он так там стоять и будет.

— Здравствуйте! — зазывно произнесла она, распахивая перед ним пассажирскую дверцу.

— Слава Иисусу! — воскликнул он и, опершись одной рукой о кромку дверцы, всунул в машину мокрое лицо. — Я уж начал думать, что в мире нет справедливости.

— Это почему же? — спросила Иссерли. Кисти рук у него были большие, хорошей формы. Грязные, правда, ну да ничего, их можно будет отмыть детергентом.

— Я всегда автостопщиков подвожу, — заявил он, словно опровергая злобное клеветническое обвинение. — Всегда. Ни одного не пропускаю, если у меня в фургончике место есть.

— Я тоже, — заверила его Иссерли, гадая, долго ли он намеревается стоять так, впуская дождь в ее машину. — Запрыгивайте.

Стопщик влез в машину, его большое мокрое гузно плюхнулось на сиденье, будто на дно спасательной лодки. Он еще и дверцу закрыть не успел, как от него повалил пар; невзрачная одежда его промокла насквозь и поскрипывала, точно замша, пока он устраивался поудобнее.

Он был старше, чем ей показалось с первого взгляда, но в дело годился. Разве морщины имеют значение? Не должны бы: в конце концов, глубже кожи они не уходят.

— И что происходит, когда один-единственный растреклятый раз мне требуется, чтобы подвезли меня? — гневно осведомился он. — Я волокусь, весь обоссанный дождем, половину треклятой мили до шоссе, и думаете, хоть одна поганая тварь останавливается ради меня?

— Ну… — улыбнулась Иссерли, — я-то остановилась, разве нет?

— Ага… Да только ваша машина была, чтоб вы знали, две тысячи, мать ее, пятидесятой, — ответил он, покривившись так, точно она не поняла самой сути им сказанного.

— А вы считали? — игривым тоном осведомилась Иссерли.

— Ага, — он вдохнул. — Ну, так, знаете, в прикидку.

Он потряс головой, с его кустистых бровей и густой челки полетели капли воды.

— Сможете ссадить меня где-нибудь около Томич-Фарм?

Иссерли быстро прикинула — даже при медленной езде у нее останется на то, чтобы прощупать его, всего десять минут.

— Конечно, — ответила она, любуясь стальной крепостью его шеи и шириной плеч, — нет, отказываться от него всего лишь из-за возраста не стоит.

Он удовлетворенно откинулся на спинку сиденья, однако через пару секунд на его щетинистом, лопатообразном лице обозначился проблеск недоумения. Почему стоим?

— Ремень, — напомнила Иссерли.

Он пристегнулся — с таким видом, будто она потребовала от него поклониться три раза богу, которого выбрала сама.

— Смертоносная ловушка, — иронически пробормотал он, поерзывая в облачке валившего от него пара.

— Не я ее выдумала, — ответила Иссерли. — Я просто не могу позволить, чтобы меня остановила полиция, вот и все.

— А, полиция, — усмехнулся он так, точно она призналась, что боится мышей или коровьего бешенства. Впрочем, в голосе его присутствовала и нотка отеческой снисходительности, а кроме того, он на пробу покрутил плечищами, словно показывая, что смирился с ограничением его свободы.

Иссерли, улыбнувшись, отъехала от обочины, положив ладони на самый верх руля, чтобы показать ему свои груди.

Ты бы с ними поаккуратнее, думал ее пассажир. А то еще отвалятся.

И ты с ней тоже поаккуратнее, этой девахе позарез охота, чтобы с ней чего-нибудь сделали — при таких-то толстых очках и без подбородка. Никки, собственная его дочь, тоже не перл красоты, и, если честно, она даже то немногое, что ей по этой части досталось, в дело пустить не умеет. И все-таки, если она и впрямь учится в Эдинбурге на адвоката, а не просто спускает на бухло все денежки, какие он ей посылает, может, ему от нее в конце концов какая-то польза и будет. Типа, возьмет она да и отыщет лазейки в правилах ЕС.

Интересно, а чем эта деваха на корочку хлеба зарабатывает? Руки у нее какие-то неправильные. Да чего там, просто ненормальные руки. Наверное, покалечила их на какой-то тяжелой работе, когда была еще слишком мала, чтобы с ней справляться, и слишком глупа, чтобы жаловаться. Курей ощипывала или рыбу потрошила.

Живет она где-то у моря, это наверняка. Пахнет им. Денек сегодня свежий. Может, работает у кого-то из здешних рыбаков. Тот же Маккензи баб берет, если они достаточно крепкие и не шибко скандальные.

Она как, скандальная?

Крутая, это точно. Наверное, много чего навидалась, при ее-то внешности, пока росла в одной из прибрежных деревушек. В Балинторе. В Хилтоне. В Рокфилде. Нет, только не в Рокфилде. В Рокфилде он всех до единого знает.

Сколько ей лет? Может, и восемнадцать. А рукам сорок. Машину она ведет, точно шаткий прицеп, нагруженный сеном, по узкому мосту перевозит. И сидит так, будто ей в задницу кол воткнули. Будь она малость покороче, ей пришлось бы под себя пару подушек подкладывать. Может, стоит ей это присоветовать — а она ему за такой совет голову откусит. Да оно, скорее всего, и незаконно. Правила дорожного движения, пункт номер три миллиона шестьдесят. Она побоится сказать им, куда эти правила лучше засунуть. Будет мучиться, а терпеть.

И ведь мучается же. Видно по тому, как она руками и ногами шевелит. И печку врубила на полную. Может, она по дороге сюда натворила чего? В чужую машину врезалась, а? Что же, кишка у нее не тонка, коли она дальше поехала. Крутая птичка.

Может он помочь ей отвертеться?

Может она ему на что-нибудь сгодиться?

— Вы ведь у моря живете, я прав? — спросил он.

— Как вы догадались?

Вопрос Иссерли удивил: разговора с ним она пока не заводила, полагая, что ему требуется побольше времени, чтобы оценить ее тело.

— По запаху, — честно ответил он. — От вашей одежды морем пахнет. Дорнох-Ферт? Мари-Ферт?

Он попал в самую точку, и Иссерли это встревожило. Она ничего такого не ожидала: его прищур, походившая на гримасу полуулыбка вполне могли принадлежать какому-нибудь тупице. На рукаве его поношенной виниловой куртки сидело черное пятнышко машинного масла. Загорелое лицо покрывали бледные шрамики, придававшие ему сходство со стеной, с которой кто-то начал стирать рисунок, но до конца не стер.

Из двух его догадок Иссерли выбрала неправильную.

— Дорнох, — сказала она.

— Чего-то я вас там не видел, — сказал он.

— Я туда всего несколько дней назад перебралась, — сказала она.

Машина Иссерли уже нагнала вереницу других, проехавших мимо этого стопщика. Длинная цепочка габаритных огней тянулась, уходя вдаль. Вот и хорошо. Иссерли переключилась на первую передачу, машина сбросила скорость и теперь просто ползла.

— Работаете? — спросил он.

Мозг Иссерли уже заработал в полную силу, почти не отвлекаясь на шедшие по шоссе машины. Перед ней, решила она, человек, который, по-видимому, знает здесь людей всех мыслимых профессий — по крайней мере, тех, к которым он не относится с пренебрежением.

— Нет, — ответила она. — Я безработная.

— Чтобы получать пособие, нужно постоянное место жительства, — мгновенно сообщил он, снова попав в самую точку.

— Я предпочитаю обходиться без пособия, — сказала Иссерли, поняв наконец, что он за человек, и решив, что такой ответ должен ему понравиться.

— Значит, ищете работу?

— Да, — ответила она, снова сбрасывая скорость, чтобы пропустить вперед чистенькую белую малолитражку. — Правда, насчет образования у меня не густо. На этот счет я не сильна.

— Трубачей собирать не пробовали?

— Трубачей?

— Ну да. Это часть моего бизнеса. Люди вроде вас собирают их, а я продаю.

Иссерли на несколько секунд задумалась, пытаясь понять, достаточно ли у нее информации, чтобы продолжать разговор.

— А что такое трубачи? — наконец спросила она.

Он улыбнулся ей сквозь пелену облекавшего его парка.

— Да моллюски такие. Если задержитесь здесь, непременно их увидите. Вообще-то, у меня с собой есть один.

Он слегка скособочился, показав ей мясистую ягодицу, порылся в кармане брюк.

— Вот он, голубчик, — сказал пассажир и поднял на уровень ее глаз ладонь, на которой лежала тусклая серая ракушка. — Я всегда таскаю одного с собой, чтобы людям показывать.

— Очень предусмотрительно, — похвалила его Иссерли.