Дальняя буря - Лиза Бингэм

И вот теперь со всей очевидностью Дэниел понял, что, став монахиней, она никогда и никак не будет принадлежать ему.

Нет. Он не допустит, чтобы это произошло. Он не может. Он так долго был защитником Сьюзан, сам или с помощью друзей. Он уже не может остановиться, даже если это означает спасти Сьюзан от нее самой.

Дэниел приблизился к ней.

— Уйдем со мной. Брось монастырь. Это не твой мир.

Слова источали мед, но не смягчили девушку.

— Ты же сам привел меня сюда! Почему же теперь ты так сопротивляешься?

Дэниела прорвало.

— Я привел тебя сюда, потому что тебе нужно было выучиться. Ты отказалась пойти в школу вместе с другими детьми «Бентон-хауса». Ты каждый день пряталась у ручья, потому что учитель был мужчиной.

— И ты увез меня за сотню миль от дома и бросил.

— Бросил? Бросил! Я оставил тебя у добрых женщин, которые могли дать тебе знания. Я больше ничем не мог помочь тебе, Сьюзан. Господи Боже, я хотел, но я сам был всего лишь мальчишкой. Я знал, что сестры смогут направить тебя, придать уверенности в своих силах. Я оставил тебя здесь, желая тебе добра.

— И никогда не приехал проведать меня.

— Дьявол, ведь это женский монастырь! Меня здесь не жалуют.

— Ты мог бы приехать, если бы захотел. Ты можешь просочиться сквозь самую неприметную щелку, как сегодня. Ты не должен был оставлять меня здесь, заставив думать, что забыл обо мне.

— Забыл тебя? — Он повторил эти слова так, словно эта мысль показалась ему невероятной. — Да как ты могла такое подумать? Я писал тебе.

— Да. За четырнадцать лет, что я живу здесь, ты прислал мне два письма. И в каждом не более трех строк. А я писала тебе каждый месяц и даже чаще. Если бы не письма от Эстер Рид и других приютских ребят, я бы даже не знала, жив ли ты.

— Я каждый день думал о тебе.

— Неужели? Сомневаюсь. Но это не имеет особого значения. У меня теперь своя жизнь. И для тебя там места нет. Мой дом отныне с Богом и сестрами-монахинями.

Круг замкнулся, и ему не удалось сдвинуть ее ни на йоту.

— Почему ты так стремишься сделать это?

— Тебя это не касается.

— Касается. — Дэниел схватил девушку за локоть и постарался не обращать внимания, как она передернулась при его прикосновении. — Скажи мне. Объясни, почему ты решила стать одной из них?

— Я не обязана ничего тебе объяснять.

В этом она была вольна. Он потерял всякие права на доверие Сьюзан, когда оставил ее один на один с жизнью.

— Все равно скажи.

Дэниел смотрел, как она складывает руки на груди, чтобы защититься от него, но не стал показывать, какие это вызвало в нем чувства. И не отпустил ее локтя. Даже тогда, когда она задрожала, как пойманный воробышек.

— Сестры были очень добры ко мне. Сьюзан замолчала, и он подбодрил ее:

— И?

— И мне нравится работать с детьми.

— С девочками.

И снова он сказал не то Она вырвалась и отошла за изголовье кровати, воздвигнув между собой и Дэниелом надежную преграду.

— Мой выбор хорош, как и любой другой, Дэниел. Я буду старательно и честно трудиться. И содержать себя, не завися от милости других людей.

Дэниел понял, что желание Сьюзан стать монахиней вполне логично. Оно было обдуманным и сознательным. Она была права. Ее работа вместе с сестрами будет плодотворной.

Но эта мысль была ему нестерпима. Если Сьюзан примет тяжелый устав ордена, грубая, бесформенная одежда и монашеское покрывало вытравят из девушки остатки непосредственности и пылкости, еще сохранившиеся в ее душе, с той же неотвратимостью, с какой уничтожат ее мирской вид. Дэниел готов был убить себя за то, что не осознавал, что происходит, за то, что доверил Сьюзан заботам других вместо того, чтобы самому стоять на страже ее счастья. Она и так была лишена стольких радостей. Так почему же теперь хочет расстаться с теми, что еще суждены, и вести жизнь, полную ограничений?

Дэниел знал женщин, которые действительно находили утешение в религии, но Сьюзан это не подойдет. Он был убежден в этом. Этой девушке нужна другая жизнь. Ей необходимы веселье, смех и чувства. У нее должны быть дети — не ученицы, которые меняются каждый год, а свои собственные. Дэниел настолько отдался своей работе, своей адской жизни, что оказался слеп во всем, что касалось Сьюзан.

— Я хорошо справляюсь о своими обязанностями, Дэниел.

— Я знаю.

— Мне одной из первых послушниц доверили такую ответственную работу.

— Ты всегда была прекрасной учительницей. — И с нажимом добавил: — Но тебе нет нужды оставаться в ордене! Ты можешь поехать куда захочешь.

— Ты не понимаешь, — с горечью ответила девушка. — Ты не хочешь понять.

— Я пытаюсь! Черт побери, я и правда пытаюсь.

Дэниел коснулся щеки, шеи Сьюзан, желая ее успокоить, и ощутил хрупкость стоявшего перед ним создания. Ему захотелось сбросить с ее головы покрывало, чтобы узнать, сохранили или нет ее волосы тот огненный цвет. Но не смог. Иначе напугал бы ее окончательно. Безвольно опустил руки. Потом приложил ладонь к ноющему боку — боль не прекращалась весь день.

— Ты считаешь, что у меня не хватит сил для такого служения, да, Дэниел?

— Я думаю, что ты способна сделать больше, чем тебе может предложить монастырь.

— Я буду трудиться для Бога и его детей. Что может быть больше?

Дэниел двинулся к кровати.

— Ты не узнаешь целого моря чувств.

— С мужчинами?

— Да, с мужчинами!

— То, что я видела, — Сьюзан бросила на Крокера значительный взгляд, — заставляет меня думать, что я не много теряю. — Она отступала, пока не уперлась в стену. — Я много думала об этом. И все решила. Я поступаю осознанно.

— И у тебя нет никаких сомнений?

Она открыла рот, чтобы дать утвердительный ответ. Но слова не шли с языка. Разве она может солгать Дэниелу? Разве может солгать себе?

— Ты совершаешь ошибку.

— Это твое мнение.

— Я не позволю тебе сделать это.

— Почему? — Сьюзан оттолкнулась от шершавой каменной стены и, обойдя Дэниела, отошла в сторону, чтобы не чувствовать себя загнанной в угол. И не бояться. — Почему ты не можешь благословить меня?

Дэниел сделал глубокий вдох, взял себя в руки и посмотрел на Сьюзан.

— Там столько всего ждет тебя, Сьюзан. И ты знаешь это. Но вместо того чтобы взглянуть своим страхам в лицо, ты загоняешь их глубоко внутрь и запираешься в своего рода башне из слоновой кости, где люди не смогут напугать, обеспокоить или дотронуться до тебя.

— А ты главный знаток того, как следует жить?

Слова ужалили его. Больше, чем можно было предположить. Он опустил руку, которой держался за больной бок, и гордо выпрямился.