«Если», 2012 № 02 - Журнал «Если»

— Лет через двадцать, не раньше. А может, и позже. Помни о термометре. В нем ключ к решению задачи. И еще…

— Да?

— Подумай о том, что вы, собиратели, отличаетесь от мусорщиков лишь тем, что берете целые, не сломанные вещи.

— Мы, в отличие от них, разумны.

— Разум — вещь необязательная для выживания вида. Как видишь, и для путешествий во времени тоже. Если через двадцать лет выход не будет найден, приходи. Думаю, дорогу ко мне ты найдешь.

Сказав это, он вдруг вскочил и бросился к обиталищу попрыгунчиков. Подбежав к ближайшему гнезду, Аристотель бесцеремонно раздвинул сидевших в нем птенцов и, вытащив на свет божий штуковину, смахивающую на большого морского ежа, стал внимательно ее рассматривать.

Очевидно, это означало, что разговор окончен. Исследователь вернулся к своему любимому занятию, и отвлекать его будет черной неблагодарностью. А я разжился любопытной мыслью. Так ли это мало?

Ночь.

Я затушил окурок, поставил пепельницу на журнальный столик и под возмущенный скрип пружин лег на кровать.

Ни о чем не думать, закрыть глаза, заснуть. Вот сейчас… сейчас… Нет, дружок, если бессонница к тебе прицепилась, то легко от нее не отделаешься.

Я перевернулся на спину, тяжело вздохнул и смиренно сложил руки на груди.

Ладно, сдаюсь. Придется еще раз попытаться решить задачу, которая мучает меня уже год. Именно столько прошло после встречи с Аристотелем. Вполне достаточно, чтобы испытать, и не раз, отчаяние, осознать собственную никчемность, потом взрастить надежду и, наконец, опять рухнуть в бездну самоуничижения.

А может, задача не имеет решения вовсе? Увидеть мир по-другому, изнутри. На словах легко, но как это сделать на практике?

Все видимое не более чем образы, созданные на основании полученной нашим мозгом информации. Вполне возможно, мир совсем не такой, каким мы его видим. Значит, для того чтобы его изменить, достаточно просто что-то переключить в мозгу.

Вопрос: что для этого нужно? Скорее всего, осознать свою жизнь как работу большого термометра. И тогда я смогу изменить невременье, то есть свое собственное время, причем направить его в нужную мне сторону.

Хорошо, пусть так. Но что конкретно я должен сделать, чтобы все эти чудеса со мной произошли? Броситься на капот проезжающего мимо автомобиля? Не есть и не пить неделю, все время медитируя? Спуститься в могилу и восстать из нее на седьмой день? Придумать новое религиозное течение? Устроить турне по публичным домам Древней Греции? Наглотаться самых разных таблеток и отрастить третью ногу? Сменить имя и купить новый паспорт, перекрасить волосы, сделать пластическую операцию, похудеть на пару десятков килограммов? Что именно?

Рука сама потянулась к тумбочке, нашла пачку. Зажигалка выдала порцию голубоватого огня. Легкие наполнились приятным горьковатым дымом.

Еще немного, и я стану завсегдатаем захолустных гостиниц, навеки вмерзших в безопасные и никчемные времена. Буду пить, есть, спать и думать, пытаясь разгрызть орех, который мне не по зубам. Прежде времени состарюсь, а потом умру, не дотянув до свидания с Аристотелем.

Я вздохнул.

Дело было не только в спасении Бородавочника. Существовала тайна, дающая новое, необычное знание.

Мне вдруг вспомнилась виденная в детстве, прилепившаяся к капустному листу куколка. Кто я сейчас? Все еще гусеница или уже куколка? А если куколка, то как скоро мне удастся разорвать оболочку и расправить крылья?

Я усмехнулся.

А вдруг путь к открытию тайны начинается с осознания себя самого, кем ты являешься и куда идешь?

Пришел страх, постоял, дожидаясь, пока я его замечу, и только после этого подсунул мысль. Не очень хорошую, правда.

А стоит ли делать этот следующий шаг? Каких новых жертв и усилий он потребует? Не будут ли они чрезмерными? Может, стоит вернуться в поселок? Я долго искал. Никто меня ни в чем не упрекнет. Да и вообще, стоит ли играть с невременьем? Воздействовать на него опасно.

Довольно! Прочь, страх, прочь! Пора забыть о нем и вернуться к загадке о термометре. Итак, прибор, который одним своим присутствием способен изменить окружающий мир. Чтобы его воздействие стало иным, в первую очередь он должен измениться сам.

Окурки в пепельнице напоминали тела солдат, застигнутых газовой атакой, а сама пепельница — братскую могилу. Простыня, показавшаяся жесткой, липла к телу и обдирала, словно наждачная бумага. Во рту после табака было горько, но рука снова тянулась к помятой, полупустой пачке.

Страх понял, что у него ничего не выгорело, пожал плечами и ушел. Но на смену ему пришла усталость. Она убьет бессонницу, укажет путь ко сну, но отнимет возможность найти решение. Обмен, который я производил уже сотни раз и который стал вполне привычным. И как утешительный приз — мысль о том, что завтра, после того как я отдохну, найти решение будет легче. Остается лишь опустить голову на подушку и закрыть глаза.

Завтра будет новый день и найдется решение. А если не найдется завтра, оно придет послезавтра. Или послепослезавтра. И никогда не будет поздно. Таково свойство времени. Любое отложенное дело дождется своей очереди.

Уже проваливаясь в сон, я вдруг зацепился за образ, сработавший, запустивший реакцию. Куколка, из которой вскоре вылупится бабочка.

Лежа на кровати и разглядывая потолок, давно нуждавшийся в побелке, я вдруг явственно ощутил, как моя кожа превращается в плотную, твердую кожуру, что само по себе могло быть симптомом. Страха не было, но и удовольствия мне это не приносило, просто любой другой порядок вещей показался бы неправильным.

Медленно, одно за другим, текли мгновения, подобно сходящим со стапелей судам. Время, мое личное время стало веществом, хоть и подвижным, но густым, как мед, в нем вязли звуки, а лучик лунного света, прорвавшийся в зазор между занавесками, стал твердым и острым. Достаточно было неосторожного взгляда, чтобы порезаться об него. Но делать этого я не собирался и посему закрыл глаза. И тут же осознал, что это последнее условие начинающейся метаморфозы.

Кем я стану после? Бабочкой? Смогу ли по-новому увидеть время? Кто может это знать?!

Чернота виднелась в промежутках, там, где ее не заслоняли еловые пни, сладострастно тянувшие острые корни к девственно белым цветкам, сотканным из лучистых взглядов, некогда брошенных в реальном мире, причем совершенно напрасно, и оттого потерявшихся, канувших в безвременье. Красные восходы отчаянно воевали с откатами, грозили им преследованием, которое было от этого совсем не в восторге. Десятки копий Луны строили планы завоевания Земли, причем строили их прямо на своей поверхности, из бетонных плит, ворованных у безумных чугунных прорабов. А еще там было…