«Если», 2012 № 02 - Журнал «Если»

Помощник библиотекаря выглядел почти классически. Узкое бледное лицо, острая бородка, большие очки, крохотная круглая шапочка, черная мантия. Непривычными были только весьма малый рост да руки, способные растягиваться, словно гармошка. Не так давно, когда помощнику понадобилось снять с верхней полки хранилища кристалл памяти, руки его удлинились метра на три, не меньше.

— Хотите еще что-то узнать?

— Спасибо, я узнал все необходимое, — поблагодарил я. — Ухожу.

— Мы с нетерпением будем ждать вашего следующего визита.

Я неспешно вышел на улицу и тут же, прямо на ступенях хранилища информации, остановился. Утреннее солнце нещадно слепило глаза, дышалось, как после дождя, а мимо почти бесшумно тек по небу нескончаемый поток машин. Похоже, держались они в воздухе благодаря каким-то антигравитационным силам.

А что, неплохо. Может, стоит хоть изредка наведываться сюда?

Я взглянул на завитые спиралью купола ближайших домов, на их отливающие зеленью колонны, окинул взглядом сновавшую почти под ногами стайку голенастых, толстых робоптиц — они напомнили мне вездесущих и неистребимых голубей из моего времени. Робоптицы двигались рывками, словно герои плохо смонтированного мультика, жадно хватали крохотными манипуляторами рассыпанные перед ними металлические и керамические детали, дрались за них, издавая непонятные звуки, как из испорченного динамика.

Или не надо? В любом времени есть как плохое, так и хорошее. В идеальном мне пока бывать не довелось. Если, конечно, не считать начало времен. Не зря мы с Бородавочником разбили там лагерь, ох, не зря.

Я не сдержался и едва слышно чертыхнулся.

— Не следует понапрасну бросаться такими словами, — сказал вдруг один из псевдоголубей.

Сказал и тут же вцепился отливающим сталью клювом в крыло соплеменника, когда тот неосторожно повернулся к нему боком. Трепыхаясь и пытаясь высвободиться, птица рванулась и поволокла за собой нападавшего, который, похоже, уже пожалел о содеянном.

Нехорошая судьба выпала Бородавочнику. Судя по записям, после поимки прожил он недолго, все время находясь под строжайшей охраной. Даже толком не похоронен — стал экспонатом в музее. Еще бы, научная сенсация! Неандерталец, каким-то чудом уцелевший с древнейших времен и теперь пойманный учеными.

Я оглянулся на здание, из которого только что вышел. Маленькое, почти неприметное. В наше время под архивы требовалось гораздо больше места, поскольку все записи велись на бумаге. Хотя какое это сейчас имеет значение? Суть осталась та же.

Нет, пожалуй, это время не для меня. Здесь я понял, что потерял друга, так и не сумев ему помочь.

— Не отчаивайся, все образуется.

Это сказал хозяин кабака Мироныч.

— Каким образом? — не очень дружелюбно отозвался я.

— Есть вариант, — раздался слева от меня голос.

Я повернулся. Это был Баламут собственной персоной. Интересно, когда это он успел подсесть за мой столик?

— В общем, мы решили, что тебе следует помочь, — сказал Баламут. — Хотя бы советом.

Мне хотелось послать их куда подальше, сказав, что они ничего не смыслят и не понимают ситуации, но я промолчал. Они понимали. Из вольных собирателей редко кто не терял друзей во времени.

— Думаешь, возможно вытащить Бородавочника? — спросил я у Баламута.

— Остается надеяться на чудо, — ответил он. Я пожал плечами.

Бред! О каких чудесах он говорит? Какие могут быть чудеса во времени! Даже малейшее влияние на его ткань недопустимо. Иначе окажешься во временной петле. Это в лучшем случае. Из нее хоть есть шанс выбраться. А то просто сгинешь, как после встречи с буджумом. А Бородавочник оказался в такой ситуации, когда вытащить его, не нарушив ткань времени, уже невозможно. И на какое чудо тут можно рассчитывать?

— И то верно, — прогудел Мироныч. — Сидеть и тосковать, конечно, проще.

И этот туда же, со своими поросшими мхом поучениями.

— Поступок, нужен геройский поступок, — сказал Баламут. — Мы решили, что тебе следует поговорить с основателем нашего поселка.

— С тем самым? — нахмурился я.

— Да, с тем самым. А еще он разработал кодекс вольных собирателей, — с азартом произнес Баламут. — Он знает о времени и обо всем, что с ним связано, лучше любого из нас.

— Разве не он давным-давно исчез в неизвестном направлении? — спросил я. — Куда он исчез и почему так получилось, никто не знает до сих пор.

— Что правда, то правда — исчез, не оспоришь, — согласился Мироныч. — Но ведь его можно попытаться найти.

Я окинул таверну взглядом. В дальнем углу за круглым столом, который был принесен сюда, кажется, из каюты «Титаника», сидел Вицли-Пуцли. Он отсалютовал мне братиной и ободряюще улыбнулся. Чуть в стороне от него в плетеном из лозы кресле-качалке полулежал Марек по прозвищу Тарабарщина. И хотя он был неподвижен, а из трубки, которую он держал во рту, не шел дым, меня не покидало ощущение, что из-под полуприкрытых век он внимательно следит за мной. И кто это там пристроился у камина? Не старина ли Панург? Сидит себе на расшатанном стуле викторианской эпохи, закинув по-пижонски ногу на ногу и подперев щеку ладонью, и пристально рассматривает меня с кривой ухмылкой на губах. Мне ли не знать его знаменитой ироничной ухмылки!

Заговор — иначе и не назовешь. Посовещались тут в задней комнате и надумали подсунуть мне безумную идею. А теперь вот явились и любуются. Надеются, что я клюну на их наживку? И неведомо куда отправлюсь выручать друга? Кретины.

— Ну что решил? — подал голос Баламут. — Не таись, детинушка, молви слово.

В ответ я только мрачно хмыкнул. Хотя стоило попробовать. Чем черт не шутит, когда Бог дремлет!

— Итак, вы предлагаете мне пойти туда, не знаю куда, и найти то, не знаю что?

— Не совсем так, — поправил меня Баламут. — Кого найти, ты знаешь. Аристотеля. Чтобы спасти друга, тебе надо найти его.

Я сидел в проеме чердачного окна и смотрел на лоскутное одеяло парижских крыш начала двадцатого века. Внизу, под этими крышами, мирно соседствовали крохотные забегаловки и ресторанчики, квартиры и доходные дома, нищета и достаток, истинная и поддельная роскошь. Там, внизу, обыватели умирали от голода, влюблялись, жестоко мстили, но чаще прозябали — чтобы потом кануть в Лету, не оставив после себя ни следа. А еще там бродили художники и писатели, доселе никому не известные. Много ли им было нужно, чтобы спорить до хрипоты о вечном, писать книги и рисовать картины, которые после их смерти станут шедеврами? Рюмки абсента да пачки папирос, набитые турецким табаком. Эти след оставят, но все равно накроются могильными плитами, как только придет срок.