О ты, последняя любовь... (сборник) - Федор Тютчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказывая дочери Анне о ее матери и своей первой жене, Тютчев называет прожитые с ней годы прекрасными:
«Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва помнишь, были для меня самыми прекрасными, самыми полными годами страстей… Мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда, – так богаты, так полны были эти дни».
На самом деле, обстановка в его первой семье была отнюдь не безоблачной. Прелестная госпожа Тютчева отчаянно ревновала своего некрасивого мужа, ведь он постоянно был кем-то очарован, к тому же хронически не хватало денег даже на самое скромное существование, а главное, «Теодор» все чаще и чаще впадал в меланхолию… И тем не менее жизнь и вправду была почти сносной. До января 1833 года. 15 января этого года Федор Тютчев написал странные стихи и назвал их «Probleme»
PROBLÈME[10]
С горы скатившись, камень лег в долине.Как он упал? никто не знает ныне —Сорвался ль он с вершины сам собой,Иль был низринут волею чужой?Столетье за столетьем пронеслося:Никто еще не разрешил вопроса.
15 января 1833Эрн. Ф. Тютчева, вторая жена поэта.
Портрет работы Ф. Дюрка. Мюнхен, 1840 г.
В январе 1833 года в жизнь Тютчева, словно камень, сброшенный с горы, – кем сброшенный – всесильным Роком или слепым Случаем? – ворвалась новая большая любовь к молодой и прелестной вдове Эрнестине фон Дёрнберг, а за ней – шлейф проблем…
В те январские дни в Мюнхен на традиционный зимний карнавал приехали барон и баронесса фон Дёрнберг. На балу в посольстве барону внезапно сделалось дурно. Заметив, что его Эрнестина оживленно разговаривает с каким-то крайне некрасивым русским, Карл Дёрнберг подошел, попросил баронессу не беспокоиться, он-де уедет один, а ее собеседнику сказал: «Поручаю Вам свою жену». Недомогание оказалось тифом. Падчерица Эрнестины, Дарья Тютчева, рассказывала со слов мачехи:
«Маменька… по возвращению домой застала мужа совсем больным… Когда он умер, она долго не могла прийти в себя от ужаса и недоумения. Вместе с братом она уехала из Мюнхена в Ратисбонн. Там ее брат заболел той же болезнью».
Брат Эрнестины Карл Пфеффель выздоровел, уже в марте вернулся в Мюнхен и писал нежно любимой сестре, что господин Тютчев крайне ею «интересуется». Эрнестина и сама знала, что произвела на русско го поэта сильное впечатление. Через год они пересеклись в Мюнхене и поняли, что созданы друг для друга.
«Что ты клонишь над водами…»
Что ты клонишь над водами,Ива, макушку свою?И дрожащими листами,Словно жадными устами,Ловишь беглую струю?..
Хоть томится, хоть трепещетКаждый лист твой над струей…Но струя бежит и плещет,И, на солнце нежась, блещет,И смеется над тобой…
Не позднее 1835«В душном воздухе молчанье…»
В душном воздухе молчанье[11],Как предчувствие грозы,Жарче роз благоуханье,Звонче голос стрекозы…
Чу! за белой, дымной тучейГлухо прокатился гром;Небо молнией летучейОпоясалось кругом…
Жизни некий преизбытокВ знойном воздухе разлит,Как божественный напиток,В жилах млеет и горит!
Дева, дева, что волнуетДымку персей молодых?..Что мутится, что тоскуетВлажный блеск очей твоих?
Что, бледнея, замираетПламя девственных ланит?Что так грудь твою спираетИ уста твои палит?..
Сквозь ресницы шелковыеПроступили две слезы…Иль то капли дождевыеЗачинающей грозы?..
Не позднее 1835«Вечер мглистый и ненастный…»
Вечер мглистый и ненастный…Чу, не жаворонка ль глас?..Ты ли, утра гость прекрасный,В этот поздний, мертвый час?..Гибкий, резвый, звучно-ясный,В этот мертвый, поздний час,Как безумья смех ужасный,Он всю душу мне потряс!..
Не позднее 1835СОН НА МОРЕ
И море и буря качали наш челн;Я, сонный, был предан всей прихоти волн.Две беспредельности были во мне,И мной своевольно играли оне.Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,Окликалися ветры и пели валы.Я в хаосе звуков лежал оглушен,Но над хаосом звуков носился мой сон.Болезненно-яркий, волшебно-немой,Он веял легко над гремящею тьмой.В лучах огневицы развил он свой мир —Земля зеленела, светился эфир,Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,И сонмы кипели безмолвной толпы.Я много узнал мне неведомых лиц,Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,По высям творенья, как бог, я шагал,И мир подо мною недвижный сиял.Но все грезы насквозь, как волшебника вой,Мне слышался грохот пучины морской,И в тихую область видений и сновВрывалася пена ревущих валов.
Сентябрь (?) 1833АРФА СКАЛЬДА
О арфа скальда! Долго ты спалаВ тени, в пыли забытого угла;Но лишь луны, очаровавшей мглу,Лазурный свет блеснул в твоем углу,Вдруг чудный звон затрепетал в струнеКак бред души, встревоженной во сне.
Какой он жизнью на тебя дохнул?Иль старину тебе он вспомянул —Как по ночам здесь сладострастных девДавно минувший вторился напев,Иль в сих цветущих и поднесь садахИх легких ног скользил незримый шаг?
21 апреля 1834«Я лютеран люблю богослуженье…»
Я лютеран люблю богослуженье,Обряд их строгий, важный и простой —Сих голых стен, сей храмины пустойПонятно мне высокое ученье.
Не видите ль? Собравшися в дорогу,В последний раз вам вера предстоит:Еще она не перешла порогу,Но дом ее уж пуст и гол стоит, —
Еще она не перешла порогу,Еще за ней не затворилась дверь…Но час настал, пробил… Молитесь Богу,В последний раз вы молитесь теперь.
16 сентября 1834«О чем ты воешь, ветр ночной?..»
О чем ты воешь, ветр ночной?О чем так сетуешь безумно?..Что значит странный голос твой,То глухо жалобный, то шумно?Понятным сердцу языкомТвердишь о непонятной муке —И роешь и взрываешь в немПорой неистовые звуки!..
О, страшных песен сих не пойПро древний хаос, про родимый!Как жадно мир души ночнойВнимает повести любимой!Из смертной рвется он груди,Он с беспредельным жаждет слиться!..О, бурь заснувших не буди —Под ними хаос шевелится!..
Не позднее 1835«Поток сгустился и тускнеет…»
Поток сгустился и тускнеет,И прячется под твердым льдом,И гаснет цвет, и звук немеетВ оцепененье ледяном, —Лишь жизнь бессмертную ключаСковать всесильный хлад не может:Она все льется – и, журча,Молчанье мертвое тревожит.
Так и в груди осиротелой,Убитой хладом бытия,Не льется юности веселой,Не блещет резвая струя, —Но подо льдистою коройЕще есть жизнь, еще есть ропот —И внятно слышится поройКлюча таинственного шепот.
Не позднее 1835«И гроб опущен уж в могилу…»
И гроб опущен уж в могилу,И все столпилося вокруг…Толкутся, дышат через силу,Спирает грудь тлетворный дух…
И над могилою раскрытой,В возглавии, где гроб стоит,Ученый пастор, сановитый,Речь погребальную гласит…
Вещает бренность человечью,Грехопаденье, кровь Христа…И умною, пристойной речьюТолпа различно занята…
А небо так нетленно-чисто,Так беспредельно над землей…И птицы реют голосистоВ воздушной бездне голубой…
Не позднее 1835«Восток белел. Ладья катилась…»
Восток белел. Ладья катилась[12],Ветрило весело звучало, —Как опрокинутое небо,Под нами море трепетало…
Восток алел. Она молилась,С чела откинув покрывало,Дышала на устах молитва,Во взорах небо ликовало…
Восток вспылал. Она склонилась,Блестящая поникла выя, —И по младенческим ланитамСтруились капли огневые…
Не позднее 1835«Как птичка, раннею зарей…»
Как птичка, раннею зарейМир, пробудившись, встрепенулся…Ах, лишь одной главы моейСон благодатный не коснулся!Хоть свежесть утренняя веетВ моих всклокоченных власах,На мне, я чую, тяготеетВчерашний зной, вчерашний прах!..
О, как пронзительны и дики,Как ненавистны для меняСей шум, движенье, говор, крикиМладого, пламенного дня!..О, как лучи его багровы,Как жгут они мои глаза!..О ночь, ночь, где твои покровы,Твой тихий сумрак и роса!..
Обломки старых поколений,Вы, пережившие свой век!Как ваших жалоб, ваших пенейНеправый праведен упрек!Как грустно полусонной тенью,С изнеможением в кости,Навстречу солнцу и движеньюЗа новым племенем брести!..
Не позднее 1835«Там, где горы, убегая…»
