Дело о Каслкортских бриллиантах - Джеральдин Боннер

правильный, пегий вид. Мы подъехали на четырехколесном автомобиле, Красавчик Гарри на козлах, и Мод открыла нам дверь. Следующие несколько дней мы вели себя тихо и не выходили из дома. Мы мирно проводили время на кухне, разбивая оправы бриллиантов и читая об ограблении в газетах. Как только все уляжется, Том должен был отвезти камни в Голландию, где их устроили бы. Мы выбросили оправы и положили бриллианты в маленький мешок из замши, который я приколола к корсету английской булавкой.

Так все и было – безмятежно, как летнее море, – до десяти дней после нашего возвращения, когда я начала беспокоиться. В Барридж у меня было то, что в Америке называют “напряженным временем”. Я работала весь день как раб, не имея ни души, с которой можно было бы поговорить, кроме кучки невежественных служанок, и мне хотелось оживиться. Я тосковала по свету и шуму Пикадилли, по толпе и ресторанам, но больше всего мне хотелось пойти в театр и посмотреть пьесу под названием “Прощенный блудный сын".

Мод и Том подняли крик неодобрения: какой смысл рисковать? Неужели я думала, что, после почти года в Чикаго обо мне забыли? Неужели я думала, что люди из Скотленд-Ярда, которые знали меня, все мертвы? Неужели я думала, что волнение по поводу ограбления Каслкорта закончилось? Я зевнула им в ответ, а затем с нежной улыбкой сказала им, что они “малодушная пара”. В Скотленд-Ярде может быть много людей, которые знают меня, и что, как говорят в Чикаго, “это только на пользу”. Они не могут арестовать меня за то, что я мирно сижу в театре и смотрю пьесу. Что же касается моей связи с Сарой Дуайт, то я дала бы сто фунтов любому, кто, когда я оденусь и нанесу боевую раскраску, найдет во мне хоть малейшее сходство с покойной горничной из "Барридж". Поэтому я их отговорила; и если я не убедила их в разумности своих аргументов, то, по крайней мере, сумела успокоить их страхи.

Я оделась с особой тщательностью и, когда последний ритуал моего туалета был завершен, критически посмотрела в зеркало, чтобы увидеть, осталось ли что-нибудь от Сары Дуайт. Результат меня удовлетворил. Мать Сары, если бы такой человек существовал, отказала бы мне. На мне было все черное. Широкое, блестящее платье, которое я купила в Нью-Йорке, с глубоким вырезом, и моя шея не является моим слабым местом, особенно когда ее натирают кремом с ароматом фиалок. Мои волосы были завиты (Мод делает это очень хорошо, гораздо лучше, чем готовит, к сожалению), и я была хорошо одета, на голове был маленький венок из герани. Нос припудрен до женственной белизны, немного румян, крошечная мушка в уголке одного глаза и длинные черные перчатки, и вуаля! На мне не было драгоценностей, их владельцы могли их узнать. Вряд ли можно было сказать, что я “носила” бриллианты Каслкорта, которые были прикреплены к моему корсету английской булавкой. Они были довольно неудобны.

Пока я стояла перед зеркалом, нанося последние штрихи, Мод вышла из комнаты и направилась в гостиную, чтобы понаблюдать за Красавчиком Гарри, который должен был вести наш экипаж. Мне не нравилось брать наемного водителя, и, слава богу, я этого не сделала! Я накладывала на губы последний пунцовый мазок, когда она вернулась, ступая мягко, с круглыми и беспокойными глазами.

– Не знаю, может я нервничаю, – сказала она, – но только что мимо проехал мужчина в экипаже, он высунулся и пристально посмотрел на наши окна.

– Надеюсь, это его позабавило, – сказала я, критически глядя на свои губы, чтобы увидеть, не слишком ли они красные. – Это безобидный и невинный способ скоротать время, так что мы не должны быть к нему строги, если это не очень интеллектуальный способ. Давай, помоги мне надеть плащ, и не стой там, как статуя, уставившись на воров.

Я злилась на Мод, она пыталась таким образом нарушить мое душевное спокойствие. У нее было много достоинств, пока я была в Барридж, уткнувшись носом в точильный камень. И вот в первый раз, когда у меня появилась возможность повеселиться, она выглядит как подавленная сова и говорит, как предупреждающий голос совести! Когда она молча подняла мой плащ, а я сунула руку в рукав, я сказал через плечо:

– И тебе не нужно расстраивать Тома, рассказывая ему о странных мужчинах в экипажах, которые пялятся на наши окна. Я хочу хорошо провести время этим вечером, а не чувствовать, что сижу рядом с виноватым существом, которое подпрыгивает каждый раз, когда с ним разговаривают, как будто на нем лежит проклятие Каина.

Мод ничего не сказала, и я, натянув плащ, вышла в холл, где меня ждал Том.

Весь день был легкий туман, а теперь он стал густым; не “гороховый суп”, а хороший, влажный, скрывающий туман – обычная “радость взломщика". Спускаясь по ступенькам, мы увидели, как два фонаря извозчика расплываются, как огни за белыми хлопковыми ширмами. Том ворчал по этому поводу и вообще по поводу выхода, когда помогал мне сесть. И как раз в эту минуту, тихо и быстро, как картинка, скользящая по слайду волшебного фонаря, я увидела, как человек на другой стороне улицы вышел из тени крыльца и быстро и мягко скользнул мимо света фонаря вверх по улице, туда, где вырисовывалась фигура ожидающего экипажа. Все это было очень просто и естественно, но его походка была странной, такой бесшумной и крадущейся.

Я села, и Том последовал за мной. Он ничего не видел. На данный момент я не говорила об этом, потому что я не была уверена. Но я должна признать, что мое сердце билось напротив бриллиантов Каслкорта сильнее, чем было удобно. Мы тронулись, и я прислушалась, и слабо, где-то позади нас, я услышала кер—комок!-кер—комок!-кер-комок! – стук копыт другой лошади по асфальту. Я наклонилась над дверью и попыталась оглянуться. Сквозь туман я увидела два желтых глаза экипажа позади нас. Том спросил меня, в чем дело, и я рассказала ему. Он свистнул, затем откинулся назад очень ровно и неподвижно. Некоторое время мы ничего не говорили, просто сидели и слушали.

Так он держался у нас за спиной минут десять. Затем я толкнула Гарри:

– Что это за экипаж позади нас, Гарри?

– Это то, что я хочу знать, – сказал он тихо-тихо.

– Оторвись от него, если сможешь, только незаметно.

Он попытался оторваться, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, по одной улице и вверх по другой. Туман к этому времени был густым и белым, как