Царь-птица Чарана. Цыганские сказки - Лилит Михайловна Мазикина

вина заморские. И кидают все это добро прямо в поганую яму, а красавица на троне улыбается, белой ручкой гостям машет. «Э, нет, — снова думает Янко. — Хоть и хороша ты, девка, а замуж я б тебя не взял. Не напасёшься на такую жёнушку». Начал он снова в медвежьей шкуре барахтаться — хоть бы чуточку рукой пошевелить да хоть кусочек какой сцапать, пока совсем от голода не погиб. Бился, колотился, проковырял в медвежьей лапе дыру. Маленькую совсем, едва палец высунуть. Тем временем и очередь их подошла. Колдун волосы на лысине пригладил, трубку за пояс заткнул, начал заклинания бормотать. Глядь — в руках у него серебряное блюдо, на блюде деньги в казённых пачках, да много так, целая гора. Тут Янко не стерпел, как закричит во весь голос: «Ах ты, чёрт старый! Ах ты, пень облезлый! Я тебе печь сложил? А ты вон куда деньги понёс! Плати, подлец, сначала за работу!» Высунул из дыры палец, зацепил колдуна за пояс и дёрнул изо всех сил. Оборвалась на поясе пряжка, волшебная трубка выпала и прямо в ту яму свалилась. Из ямы синим огнем полыхнуло. Что тут началось! Все гости разом в драку кинулись, бьют друг друга смертным боем, звери ревут, кусаются, черепа сверху посыпались, потолок провалился, месяц яркий в пещеру заглянул. Один Янко стоит столбом, шевельнуться не может, только глазами по сторонам зыркает. А красавица на троне улыбается, да все шире и шире — и зубы у неё, господи-боже, как у заморской зверюги и даже больше. Открыла девушка алый ротик — хоть тележное колесо туда кидай, не застрянет! — прыгнула со своего трона и разом медвежью голову откусила. Цыган рыбкой из дырявой шкуры выскочил. «Спасибо, красавица!» — крикнул, да и дал дёру. Никто за ним не гнался, перебили друг друга лиходеи.

А Янко жил до старости припеваючи. Деньжат-то он с того серебряного блюда прихватить не забыл.

Хали Кулешова

Лешачка

Кочевал под Смоленском богатый табор. Весной у крестьян больных и слабых коней дёшево покупали, за лето выхаживали, осенью на ярмарку вели, продавали с хорошей прибылью.

Ходил с теми цыганами паренёк молодой, Илюхой крестили. А прозвание у него было — Чёроро, Бедочка. Прежний его табор несчастливый был: в один год от чёрного поветрия[2] пропал, а кто жив остался — разбрелись по дальней родне. Илюхин род болезнь под корень срезала. Всего было наследства — шатёр и кобыла старая, да и та померла вскоре. Жалели приблуду[3] цыгане, куском хлеба делились. Был бы помладше, глядишь, и усыновил бы кто из крепких барышников. Был бы постарше — в работники бы подался, на ноги встал. А так ни то ни сё, кому такой нужен. В своём роду последний и сам себя не показал никак. Бродит целыми днями неприкаянный, верёвку плести начнёт — бросит, кожу на ремни резать возьмёт — устанет и спать повалится, а ума вложить некому. Бедочка, одним словом.

Вот остановились как-то летом цыгане в лесу на долгую стоянку. Место хорошее отыскали. Рядом звонкий ручей, у ручья лужок с доброй травой. Ягоды поспевают, скоро грибам пора. Поставили шатры, пустили коней пастись. Ребятишки щавель дикий собирают. Взрослые упряжь чинят. Цыганки похлёбку-шутлагу в котелках варят. Старики с дёгтем да салом заветные корешки трут — лошадям больные жилы смазывать. Один Илюха Чёроро не при деле. Надёргал из конских хвостов волосков, срезал орешину, пошёл вниз по ручью — рыбы в общий котёл наловить.

Шёл да шёл, вышел к лесному озеру. Красота кругом! Кувшинки в чистой воде отражаются, стрекозки вьются, серая цапля у дальнего берега рыбачит, а мятой пахнет — лучше, чем в Божьей церкви ладаном. И клюёт так, что только успевай наживку менять. Раззадорился парень, удочку закидывает, кукан[4] нанизывает, про сытный ужин мечтает. Не заметил, как чёрная туча набежала, а тут уже и гром ударил, и рыба на дно попряталась. Что делать, забился в ельник грозу пересидеть. Под зад тощую котомку постелил, пиджачком голову от комаров укутал, ну и задремал ненароком.

Просыпается — батюшки, ведь ночь густая. Ёлки на ветру поскрипывают, верхушками звёзды теребят, а из-за ёлок месяц красный лезет. Страшно одному в ночном лесу, в табор потемну ломиться ещё страшнее: хорошо, если только рыбу по кустам развесишь, а то ведь недолго и шею свернуть. Пошарил Илюха кругом, нагрёб хвороста охапку. Запалил на берегу костерок — жуть ночную отгонять, сел трубку курить и рассвета дожидаться.

Летняя ночь быстро летит. Взобрался месяц на макушку неба, побелел, звёзды разогнал. Над водой туман завился, плеснул в лес, как пена из котла. Смотрит Илюха — это что же там поодаль, никак лошадь чья-то? Пригляделся — и верно, конь-красавец на опушке пасётся. Сияет, как лунный свет! Грива серая волной струится, сам высокий, крутые бока гладкие, волосок к волоску. Враз паренёк страхи свои позабыл. Вытряхнул из котомки старую уздечку, пошёл чудесного коня ловить. Про себя соображает: если хозяин неподалёку, то и слава богу, с живым человеком веселее ночь коротать. А если заблудилась лошадка, то грех такую славную скотинку в лесу-то бросать. В цыганском табуне, поди, найдётся доброму коню место.

Подкрался, за гриву сцапал и уздечку в один миг набросил. Конь не злой оказался — всхрапнул, чёрным глазом покосился, удила во рту покатал и стал смирнёхонько. Ох и обрадовался Илюха, ох и загордился! Вот вам, думает, и Чёроро, вот и Бедочка. Да таких лошадей у важных господ в городе не враз найдёшь, а Илюха взял и в табор привёл, ну-ка, что теперь-то скажете? Сначала покричал, конечно, послушал — не отзовётся ли хозяин. Нет, одна сова из чащи в ответ далёкий голос подала.

Насилу дотерпел цыган до зари, а как развиднелось — сел на коня и в табор поехал. Верхом скоро добрался, но что за чудеса? Поляна знакомая, только ни шатров на ней, ни костров — высокая трава нетронутая. Словно и не вставал тут вчера табор. Покружил Илюхапо лесу, позвал — не дозвался. Неладно дело.

Решил парень на проезжую дорогу выбираться, пока не заплутал вконец. На солнце смотрит, приметные деревья высматривает, путь знакомый под ноги ложится. Вот лес расступился. Что такое? Не большой тракт впереди, а озеро