Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

ничего не ответил, но вмиг выпустил повод, вцепился пальцами левой руки в жесткую, ежистую гриву молодого коня и, подпрыгнув, с одного маха вскочил на его спину охлябь.

Жеребчик от неожиданности даже пошатнулся, но в следующий момент, резко вздыбившись, чуть не опрокинулся на спину. У Петра дух перехватило, когда он увидел, как молодой, горячий конь сорвался в галоп, брыкаясь и подбрасывая всадника, который, как клещ, держался руками за его гриву, прижимая колени к подтянутым, дрожащим бокам коня.

Хлопец обескураженно бегал по дворищу, не зная, как спасти своего товарища, который в любой момент мог полететь на землю. Он что-то кричал, размахивал руками, но Андрей уже не слышал этого. Выпущенный на волю конь с разгона перепрыгнул через акациевые перекладины невысокой ограды и понесся, сбивая копытами мерзлые комья земли, к крутому берегу Саксагани.

Морозный ветер множеством колючек впивался в лицо. Андрей плотнее прижался грудью к потной шее коня и со страхом увидел, что его копыта чуть-чуть не сорвались с кручи, под которой белел припорошенный снегом речной лед. Жеребчик, наверное, и сам испугался неожиданной крутизны, потому что с такой быстротой шарахнулся влево, что Андрей лишь каким-то чудом удержался на его спине. Хлопец уже не обращал внимания на холод, пронизывавший его сквозь старенькую одежду, не думал, чем закончится его сегодняшняя выходка. Не изведанная еще радость верховой езды, бешеный бег коня овладели всеми его мыслями и чувствами. Слышал лишь, как колотится в груди от волнения сердце да выстукивают дробь молодые копыта.

Проскакав по косогору к камышовым зарослям речного залива, жеребчик замедлил бег. Но, напуганный внезапным появлением Супереки, вышедшего из камыша с резаком в руке, резко крутанулся и помчался вверх, спотыкаясь в заснеженных выемках.

Андрей успел лишь краем глаза увидеть удивленное лицо дядьки, как из-за пригорка уже показались камышовые стрехи зимовника. Одолев крутой подъем, разгоряченный конь коротко заржал и рысью направился к своей конюшне.

Возбужденный ездой, хлопец не думал об опасности, которая могла ожидать его. Он искал глазами Петра, чтобы выплеснуть ему свою радость. Поэтому от неожиданности даже растерялся, увидев возле конюшни вместо товарища ссутулившуюся фигуру Трофима Глобы. Хозяин стоял неподвижно, как вкопанный в землю столб. Но как только жеребчик приблизился к повети, Глоба с кошачьей ловкостью схватил его одной рукой за повод, а другой рванул Андрея за шаровары вниз. Всадник больно упал на спину и в тот же миг увидел над собой багровое, как отвратительный синяк, лицо Глобы.

— Хотел загнать коня, выродок никчемный, искалечить ему ноги?! — свирепо прохрипел он и, выхватив из-за голенища ялового сапога плетеный арапник на короткой рукоятке, с размаху огрел им Андрея.

Хлопец взвизгнул от боли и, вскочив, хотел дать деру, но Глоба вторично ударил его — по ногам. Дернув арапник, гадюкой обвивший икры беглеца, повалил его на снег. Навис черной тучей.

— Я тебя проучу, как на чужое зариться! — цедил сквозь зубы. — Я тебе устрою галоп на заднице!..

Андрей, съежившись, ждал удара, но вдруг почувствовал, что его озверевшему обидчику что-то помешало выполнить свою угрозу. Посмотрел через плечо и сразу все понял. По крутому склону от речки к зимовнику спешил дядька Илько. Подбежал, тяжело дыша, к хлопцу, который уже поднялся на ноги, молча взглянул на его заплаканное лицо, на розовую полосу от кнута на тонкой шее. И не успел Андрей опомниться, как Глоба, качнувшись всем своим грузным телом, начал оседать на землю. Его мохнатая овечья шапка слетела с головы и черным вороном упала на снег.

Хозяин, наверное, не ждал такой быстрой мести за молчаливого сироту-батрака. Сидел, ошеломленный, хватая открытым ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды на берег. Но, поняв наконец, что удар ему нанес этот бродяга, затрясся, будто в лихорадке.

— Ты... — уставился вытаращенными глазами на Супереку. — Ты... меня... ударил? Ты, оборванец, поднял руку на казака-зимовщика?!

Неуклюже поднимаясь, он лихорадочно искал правой рукой кнутовище своего арапника и никак не мог нащупать его за голенищем. Суперека оказался более ловким. Мигом выдернув этот кнут, он наотмашь раз и еще раз огрел им Глобу, приговаривая:

— Вот тебе, как гов-ворится, за Петра, а вот за Андрея, а вот за то, чтобы был казаком, а не зверем.

Хозяин только отмахивался от этих ударов, как от оводов. Но, не выдержав, повернулся спиной к Супереке и бросился наутек через весь загон, вопя:

— Спасите! Убивают!

Полы его кожуха развевались, будто крылья огромной летучей мыши.

Суперека не стал преследовать беглеца. С отвращением швырнул кнут и вытер руки о заплатанные шаровары. На крик хозяина из-за хлева высунулись только два его наймита, но и они быстро спрятались, считая за благо не встревать в чужое дело.

Бледный, напуганный всем случившимся, из конюшни несмело вышел Петро. Он уже успел завести коня, почистить его, насыпать овса в корытце. Стремился хоть чем-нибудь загладить вину товарища, смягчить хозяйский гнев. И, увидев, как тот убежал в хату, потеряв собственную шапку, смутился, опустил голову.

— Ну что ж, собирайся, браток, — положил ему на плечо узловатую ладонь Илько Суперека. — Придется, как гов-ворится, давать нам отсюда деру. Не будет, видать, из казака наймита.

— Не-е-е, — крутанул понурой головой Петро. — Я ему за одежду не отработал.

— Зато мы отработали! — сердито ответил Суперека. — Вон весь двор кулями заставили. Пусть выгревается на печи и благодарит, что мы заработанное бросаем. Для нас, как гов-ворится, свобода дороже платы.

— Если б не зима, — по-взрослому вздохнул хлопец.

— Если б, — согласился дядька Илько. — Только здесь нам все равно оставаться нельзя. Глоба своего позора не забудет. С перепугу такого нагородит паланковой старшине, что, как гов-ворится, в пушкарне[14] окажемся или в погребе холодном, а оно же вроде бы и так не жарко, — засмеялся он, подбадривая хлопцев. И уже серьезнее: — На Запорожье не перевелись еще казаки, найдем товарищей.

Остаток дня просидели в камышах да в землянке под кручей. А когда стемнело, сложили на легенькие, сколоченные Суперекой ольховые санки свои пожитки и двинулись вниз по Саксагани в поисках нового пристанища. На следующее утро обошли заливами большой зимовник с длинной овечьей кошарой в балке.

— Здесь, как гов-ворится, нам делать нечего, — кинул на ходу Суперека, посмотрев на камышовые тыны и высокие хаты за ними. — Перейти бы за Днепр, в Великий Луг. Там нашего брата побольше, —