Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

да в вольные и отпустил. С землёй. За выкуп, что по сути та же рента ежегодная. Если дело обстоит таким образом, то царь ещё более непрост, чем я думал.

— Знаешь, а ты прав. — Пушкин вышел из задумчивости, вновь обретая так идущий ему счастливый вид. — Так я и поступлю.

Наконец он ушёл к своим. Да, счастливый человек это особое состояние духа. Рад за него. Может напишет что-нибудь великое. Бог в помощь. Мне же пора самому готовиться к аудиенции. Разговор обещает быть трудным.

Глава 3

Степан. POV. Продолжение 2

Высок государь, но ещё при первой нашей встрече я отметил, что никаких двух метров в нем нет. Не выше он Петра Великого, метр девяносто максимум. Грудь колесом, глядит не моргая, усы закручены. Руки в перчатках. И не скажешь, что бравый вид даётся ему с трудом. Выдержка и сила воли что надо. Но что-то смущает. Вроде и хорош облик, но…

Царь встретил приветливо, ласково. Я вдруг не знал что говорить, как ни смешно. Всё обдумал, а о приветствии позабыл. «Ваше императорское величество, крестьянин Степан по вашему вызову явился»? Плохо звучит. Поклониться, это само собой. В пояс, касаясь рукой лакированного пола. А дальше что? Молчать невежливо. Сразу на «ты», как положено обращаться к царю крестьянам? Он ведь наш батюшка, а мы сиротки его.

— Ну здравствуй, шельма.

Вот спасибо, государь, выручил! Теперь и мне рот открыть можно.

— Никак нет, ваше царское величество. Степан сын Афанасиевич по вашему велению явился.

— Да как не шельма, когда бороду сбрил? Ты, Степан, кто? Крестьянин. Как же без бороды?

— Крестьянин значит христианин, государь. Борода не обязательна для веры и службы.

Николай вздохнул. Понимаю. Бедняга.

— Трудно быть царем, государь?

— Что? Что?! — его взгляд перестал быть добрым.

— Могу лишь догадываться какую только околесицу не пришлось тебе, батюшка царь, выслушать за эти дни. А что поделать? Нельзя перед тобой дураком выглядеть, вот и стараются люди как могут, а получается наоборот. Всё от усердия. Прости их.

— Ты меня спас, Степан. От смерти отвёл. Я тебе этого не забуду.

А вот это нехорошо. Не желает он с намеченного отходить, досадно. Пришлось выслушать короткую речь о том какой я молодец и правильно сделал, а он мне этого не забудет.

— Думал я чем наградить тебя, да барин твой бывший говорит, что удивительный ты человек, мужик. Ничего тебе не нужно. Правда ли это?

Огромное вам «спасибо», Александр Сергеевич. Не ожидал. Как это — мне ничего не нужно?!

— Барина слушать — урожай не собрать. Ой, я сказал это вслух? Прости, государь. — виновато опустил я голову.

— А где ты собираешь свои урожаи, Степан? Пушкин говорил о тебе. Да и не только… Сказал, будто ты миллионщик каких мало.

— Это преувеличение.

— Что ты дела его ведёшь так хорошо, что лучшего управляющего и найти сложно.

— Это преуменьшение, государь.

— Что ты бахвал я и сам вижу. Ещё ты поэт и любитель помахать кулаками. За кулаки не скажу, не видел, но стихи у тебя хорошие. Про скифов особенно. Пушкин отчаянно не признается, что они его, а не твои. Почему?

— Потому что они мои, а не его.

— Не лги мне, христианин.

«Царю лжешь! Не человечьим велением, а Божьим соизволеньем аз есмь царь!» — всплыла в памяти фраза из фильма.

— Провалиться мне на этом месте, государь, если лгу. Имею слабость к сочинительству.

— Поверю. Тебе — поверю. Не будь с тобой руки Божией, не выручил бы ты меня.

«Стоп, — подумал я, — вот уже „спас“ превратилось в „выручил“. Нехорошо».

Краем глаза я отметил плохо скрываемое недовольство Волконского. Министр Двора терпеливо изображал мебель, но было не трудно увидеть смесь раздражения и скуки проступающие на внешне бесстрастном лице.

Царь перешёл к подаркам. Первым делом мне было вручено то же, что и Пушкину, а именно портрет государя в бриллиантах, на шейной ленте. Это интересно. Крестьянину такое не положено. Разгадка, впрочем, напрашивалась.

— Чем думаешь заняться, Степан? Первая гильдия? Средства остались ещё?

— Остались, государь.

— Ты ведь не только торгуешь, производства какие имеются?

— Имеются, государь.

— Ну вот! — обрадовался Николай. — а что самое лучшее у тебя есть? Такое, что и царю не стыдно иметь?

Картинка сложилась, благо ребус сей был не труден. Императору нельзя было отказать в логике. Кто перед ним? Мужик. Вчерашний крепостной, но давно напрашивающийся на нечто большее. Вольная у него есть, значит в купцы. Или дворянство? Сперва личное, а там как пойдёт. Но он миллионщик, значит все-таки в купцы. Самое место, если торговлю знает. В первую гильдию, то тоже понятно. А вот портрет государя намекал на звание коммерции советника, слова ещё не произнесенные, но я догадался. Почётно. Такое по закону могли дать тому кто в первой гильдии не менее двенадцати лет провел. Но то по закону… удобно. Приравнивается к восьмому рангу службы. И не низко и не слишком высоко. Ещё о «лучшем» спросил, наверняка о звании «поставщика императорского двора» намекает. Что же, приблизительно такого я и ждал. А Комиссарова за меньшее в потомственное дворянство возвели. Другая ситуация, другое время.

— Есть, царь-надёжа, как не быть. Да только не для двора это… но ко двору.

— Что же это?

— Оружие, царь-батюшка. Оружие. Если позволите продемонстрировать, то человек мой у ворот дворца твоего имеет при себе образцы. Прикажи принести, государь, окажи милость.

Смесь послезнания и общего образования человека другого века неизбежно выводили в уме буквы «ВПК», с которых можно было начать игру. На оружие должны были клюнуть. Государства по сути были простые, существовали только для войны, как и тысячи лет до этого. Войны и власти, прибыли и красивой жизни верхушек общества. Зачем ещё они нужны, государства? Общества усложнялись, но медленно. Оружие становилось требовательнее к себе быстрее социума. Кто не успел, тот опоздал. Железный 19-й век начинал свой разгон. Я видел линейные корабли эпохи в один из своих прошлых приездов в Санкт-Петербург. Красивые, очень красивые, не суда, а птицы. Только пройдёт ничтожные полвека и их вытеснят могучие броненосцы. Затем появятся дредноуты. Сейчас в России нет железных дорог, кроме одной опытной ветки, а что будет к концу века? Все это и есть та самая стальная рука, которая сломает не успевшее перестроится общество. Царю об этом знать, впрочем, не обязательно. Да и расчёт у меня был иной.

Царь осмотрел винтовки. Обычные нарезные ружья тульского производства.

— И что?

Секрет был в пуле. Сделанная особым образом, она легко загонялась в ствол, позволяя заряжать со скоростью