Веритофобия - Михаил Веллер

Собственно, у мудреца нет даже родины. Он не патриот. Он на этой земле – как частица мыслящей природы, он принадлежит всей земле как воздух, вода, листва.

Он – равноудален от всех людей, групп и интересов. Эта равноудаленность – залог свободной объективности его правды, его мировоззрения. Из своего одиночества и незаинтересованности ни в чем – он один может сопоставлять все точки зрения, нужды и интересы объективно, взвешивая их значимость для отдельных людей и людских групп.

Мудрец соотносит все объекты с единой моралью и единой этикой. У него нет личных и групповых предпочтений, его суждение ведет гармония мира, справедливость и добро для всех.

Равноудаленность и отсутствие страстей и интересов рождает объективность – что значит: все объекты анализируются и оцениваются в единой и равной на всем пространстве системе координат. Эта система координат не стягивается гуще к какой-то точке, растягиваясь на периферии, как бывает у заинтересованного человека, который неизбежно тянет истину мира на себя.

Но люди склонны к конфликтам, это качество имманентное – что делать? Тогда мудрец подобен священнику или врачу – понимает всех и сочувствует всем, ибо несовершенен мир и человек несовершенен.

Но. Весы Господа Бога никогда не застывают в равновесии. И мудрец приемлет победу правых и смерть виновных, если таковые определимы из точки всеобщего равновесия.

Ибо Мир есть движение, и жизнь есть движение, и сам мудрец, при всей своей невозмутимости – тоже существует в движении.

Для зоолога может быть справедливость во взаимоотношениях зайцев и волков – но для зайцев выкладки зоолога не справедливость!..

Мир может быть справедлив в целом – но отношения отдельных групп и индивидуумов в заданных Природой условиях существования – справедливыми не являются. И более того – справедливыми быть не могут! Вот такова доля наша.

Мудрец видит и приемлет все истины – ибо не имеет личного интереса до этой жизни. Он существует в гармонии с пространством и Богом – равно соучаствуя в любой судьбе и приемля ее. Понять все может лишь тот, кто не добивается ничего.

Мудрец – это аналитическая гиперспособность мозга, ибо он заведомо отказался от любого практического вывода, бесконечно анализируя со всех сторон.

Олень и мясокомбинат

Первый и последний раз был я в убойном цеху мясокомбината, когда после многомесячного перегона из Монголии по алтайским горам пришли мы со скотом в Бийск, где и сдали гурт под фактуру по счету и общим весом. И проследив, как с весовой площадки наши сарлыки и бараны пошли по коридору в ворота приемки, кинули им вслед свои кнуты, закурили, и решили для начала отдыха поглядеть, как там выглядит мясокомбинат, конечная точка наших трудов и маяты, изнутри.

Мы были привычны класть барана на бок и отрезать ему голову кухонным ножом, как горбушку от батона. Но тут мы сомлели.

Огромное серо-бетонное пространство, далеко вверху потолок, огромные пыльные окна в разбежавшихся стенах. И – работа.

На конвейере – подвешенной на высоте глаз цепи с зажимами – плыли бесконечной чередой куры, подвешенные вверх ногой. Вместо голов внизу у кур капало с красных обрубков шей.

На другой ленте, потолще, точно так же плыли вверх ногами бараны, только что живые, уже без голов, отсеченных вот над тем переполненным головами лотком.

А на третьей ленте, высокой и мощной, медленно ехали, тоже свисая еще имеющимися головами вниз, оглушенные током коровы. На помосте внизу перед ними стояли два бойца в грязно-бело-серых окровавленных халатах и с длинными ножами в руках. То и дело окуная ножи в бочку с водой смыть кровь, они вонзали острейшие мясницкие ножи корове глубоко в основание шеи и делали длинный разрез вдоль всего горла до самой челюсти. Из полуметрового раскрывающегося разреза выплескивался водопад черной крови, и конвейер передвигался дальше.

Пол был в потоках крови, она постоянно смывалась водой в решетки. Запах подавлял сознание.

Мы вышли, матерясь скупо и сдавленно.

– Да ну его на хрен такую работу – сказали мы, отдышавшись на воздухе и закурив – Хрен ли, что в городе. Уж лучше в горах, на воле, нормально, без этой хреноты. Ну так что – в палатке поспать. Плохо, что ли? Идешь, на коне едешь, чай варишь, человеческая жизнь. И как они тут пашут?

Так это я только к тому, что мы обсудили еще один нас впечатливший момент. Там за столиком у окна несколько девушек сидело, на птичьем участке. Молоденькие, веселые, в сравнительно чистых халатах – пили чай и ели бутерброды. И щебетали. На этом месте обсуждения мы пришли в магазин, взяли по полбанки на рыло без закуси (есть никто не хотел) и вынесли свое суждение:

Ко всему, сука, человек привыкает. Поначалу, поди, страшно им было, тошнило, коленки дрожали. А потом привыкли, конечно. А чего – работа, подруги, зарплата, да кругом все такое же делают, а коллектив нормальный, и о семье девкам думать надо, да залетел кто-то обязательно, и одеться хорошо охота – жизнь, в общем. Ко всему привыкнешь. Нам-то поначалу тоже в горах неуютно было. Холодно, мокро, барана долбаного через притор не протолкнешь. А потом втянулись – и ништяк, отлично жили, ребята, ничего трудного. Ну – за то, что хорошо дошли!

И вообще: мясо есть любишь? – а кто в убойном цеху работать будет?

…Через пять лет я работал на промысловой охоте в тундре. А летом полярным коротким идет сезонный отстрел дикого северного оленя – тогда его на Таймыре много было. Говорили, что оленина по высоким ценам идет на экспорт во Францию – диетическое мясо, экологически чистое и нежирное.

Набитых оленей бригада должна сразу освежевать и туши повесить под навес, а ливер раздельно в ящики; шкуры пересыпать солью и сложить в стопки; все подготовить к вывозу вертолетом. Иначе испортится.

Голова отдельно, рога у быков вырубить отдельно, языки вырезать и сложить отдельно, брюхо взрезать и вынутые кишки выбросить в вырытую яму, камус с ног снять, шкуру ободрать и так далее – ну, процесс. Для головы – топор, на остальное – небольшой нож.

И когда в первый раз ты это делаешь – подавляешь тошноту и внутреннюю дрожь. Страшновато, жутковато, противно и не хочется. А куда денешься? Назвался груздем – полезай в кузов. Рядом бригада, и никто удовольствия от этого занятия не испытывает. А молотят! Олень пошел – лови день!

Через две недели – эмоций ноль. Тяжелая работа. Лимфа разъедает малейшую царапину на руках. Поясница болит – внагиб работаешь потный на ветру. И сноровисто так молотишь – раз! раз! раз! следующий.

И вдруг в какой-то момент, когда мы разогнулись перекурить, я поймал себя на страшноватой мысли. Что сейчас, поднаторев и втянувшийся – я мог бы точно так же разделать человека, причем живого. Под шею подложить чурочку, подвинув ее за специально вбитую скобу. Стукнуть по шее топором, голову отложить в сторону. Зажав меж двух пальцев кончик ножа, вскрыть брюхо и выпотрошить. Рассекая лезвием связки, по локтевым и коленным суставам отделить конечности. И никаких эмоций.

Вдруг я понял работу палача. Топор, плаха, туша, ничего особенного.

Других не спрашивал, не знаю. Такие мысли от себя нормальный человек гонит. И я гоню, а память хранит.

Не думаю, что я особенный. Может, воображение почувствительнее. Работа-то была вполне даже обычная.

После того сезона я завязал с охотой. Любой. Зачем же их убивать. Ты его можешь – а он тебя нет. И жизнь твоя от этого прокорма не зависит.

А еще помню краткую злобу, с которой один из наших ругал мертвого олененка, если нож уже тупился или провел им не там. Он его убил – и он же его ненавидит. Ну, чтобы дело и чувство соответствовали друг другу.

…Вот эти девочки с бутербродами в убойном цеху, ни разу не садистки, вот это чувство палача над разделанным оленем – они как раз иллюстрируют очень наглядно, как не только мировоззрение человека определяется его образом жизни, социальной ролью и корпоративными ценностями – но даже его мироощущение, его эмоциональный комплекс как реакция на внешнюю информацию – зависят от дела, которым человек занимается, от его группы и цели.

Готов повторить: человек есть приложение к его делу. И его мировоззрение – информационное обеспечение психического здоровья, цельности личности, что необходимо для эффективного функционирования при выполнении дела.

Твоя жизненная задача – это и есть ты.

(P. S. Когда Ханна Арендт в «Банальности зла» описывает будничную деятельность и житейские мотивы функционеров гитлеровской машины уничтожения – она лишь честна и добросовестна: но эта добросовестная честность была воспринята общественностью, полагавшей идеал гуманизма сущностью человека, – была воспринята как философское откровение. Элементарную правду человеческой натуры, если нельзя ее опровергнуть, – можно подать как открытие. Что называется – врать меньше надо себе и другим, не воображая желаемое действительным.)