Война-спутница - Татьяна Шорохова

С годами острота восприятия маминых рассказов о его трагичной судьбе притупилась настолько, что и, купаясь, когда выпадала такая возможность, в ласковых, но и тяжёлых от соли, волнах севастопольских бухт, я не вспоминала о роковом для нашей семьи взрыве в этих многострадальных водах. Как-то это сосуществовало отдельно, не пересекаясь: радость купания, счастье жить, мирное небо и… война, кровь, смерть.

Более десяти лет я проводила экскурсии по местам Второй Героической обороны Севастополя. Можно сказать, почти ежедневно «воевала» рядом с теми, о чьих подвигах рассказывала, вкладывая в это дело душу. Иногда работала и с ветеранами, и всё же. Не мне довелось пережить Великую Отечественную, не моим ровесникам. Выпала она другому поколению.

…И теперь не могу объяснить, почему именно в этот день 9 мая 2012 года настигло меня внезапное чувство родства с Севастополем, его бухтами, водами, берегами… Настигло в Алупке, в радостном приподнятом настроении празднования Дня Победы, после панихиды о вождях и воинах в храме Архистратига Михаила, которую отслужил его настоятель отец Валерий Бояринцев. Это чувство охватило всю мою душу, побудило к действию – немедленно ехать в Севастополь, – хотя солнце уже заметно перевалило за середину дня.

В течение нескольких минут, как бы сами собой, стали оживать, – да-да, оживать! – в памяти мамины рассказы. Их образы обретали словесную плоть, волновали. Без напряжения, одно за другим выходили на свет кодовые слова повествований – «тральщик», «сигнальщик», «мина». И тихий мамин голос: «В живых остался он один.»

Я засобиралась ехать в город-герой, не медля ни минуты. «Да куда же ты поедешь? Парад давно закончился!» – прошмыгнула в голове гаденькая мыслишка, словно желая лишить меня чего-то важного, что я уже предчувствовала, но ещё не могла до конца осознать (наверное, подобные мысли и мужчин приковывают к диванам во времена современных нам испытаний). Отмахнувшись от неё, взяла у батюшки благословение и спустилась к алупкинской автостанции.

Мне повезло. Я сразу села на подкативший автобус, ехавший по маршруту Мисхор-Севастополь (на трассу, к питомнику, где обычно садятся на проходящие из Ялта в Севастополь автобусы, выбираться не пришлось). И вот уже устремилась туда, куда сердце моё, наполненное нахлынувшими воспоминаниями, летело в своём неожиданном, мощном порыве.

Помню фотографию круглолицего матроса в форме и с надписью на белой бескозырке «Черноморский флот». Эта чёрно-белая фотография, увеличенная с маленькой фотки в 60-х годах каким-то захожим фотографом-кустарём, висела в доме мамы, где бы ей ни приходилось жить – в Люботине ли под Харьковом, в Сарабузе ли под Симферополем, в Тосно ли под Ленинградом-Петербургом. В детстве я подолгу смотрела на дядю Тимофея и всегда удивлялась, как они похожи – он и моя мама, брат и сестра.

«Когда Тимоша пришёл с войны, я надела его бескозырку и бегала в ней целый день то за водой на криницу, то в огород, то к соседям… И так мне было радостно, что братик живым вернулся, не калекой, так на вид мне тогда показалось. Да только жить ему оставалось совсем немного», – вспоминался мамин вздох сквозь утихомиренную послевоенными годами скорбь.

Букет. Я знала точно, что обязательно найду в Севастополе цветы и отдам их той воде, из которой в 1944-м сердобольные люди выловили восемнадцатилетнего матроса Белова Тимофея Николаевича, чудом оказавшегося на плаву с лёгкими, полными осколков. Сколько нашей Беловской кровушки вылилось тогда в Чёрное море у берегов Севастополя, Бог весть.

«Все погибли, когда катер-тральщик подорвался на мине, – рассказывала мама. – Он сразу ко дну пошёл. А Тимоша живой остался, потому что на сигнальном мостике стоял, его да-ле-ко взрывной волной отбросило.

Как от немца Севастополь освободили, он и попал туда служить сигнальщиком. А воевать Тимоша добровольцем пошёл сразу после Курской битвы, когда выбрался по немецким тылам из-под Харькова, где мы жили в оккупации. Совсем юным был, но в армию братика взяли. Его тогда и обучили на сигнальщика. Направили служить в Севастополь на тральщик – надо было очищать бухты от неразорвавшихся бомб, снарядов, мин».

Через три года, в 1947-м, Тимофей Белов умрёт в госпитале под Харьковом. В нашем семейном альбоме хранится фотография: госпитальный двор, залитый солнцем; санитарочки вокруг гроба; рядом с ними ещё один мамин брат дядя Данюша, тоже израненный, но проживший после войны долгую и честную жизнь. Когда я смотрела в детстве на это фото, мне всегда казалось, что хоронят подростка.

У входа на Приморский бульвар среди прогуливающихся людей и звуков военных маршей стояла улыбающаяся женщина с корзиной ромашек. Букеты выглядели белопенными хлопьями прибоя с жёлтыми проблесками солнечных лучей в них. Слегка пасмурный день подчёркивал незатейливую нарядность цветов.

Да, именно такой букет мне и нужен был сейчас – простой и светлый, как русская душа в своих лучших проявлениях. Многое было в этом букете: и незаметная на первый взгляд стойкость, и неброская скромность настоящего героизма, и ясный образ Родины с её хлебным русским полем и полем брани, которые так естественно соединились в этот день в нерасторжимое единство на каменистой, овеянной легендарными подвигами, севастопольской земле, на его воде.

С букетом ромашек я медленно пошла в сторону моря, пересекая Приморский бульвар. Спешить уже было незачем. В памяти снова всплывали подробности маминых воспоминаний: «В тот день, когда Тимоша умирал в госпитале, он писал на своём паспорте (нам потом отдали документы): «Жаль уходить из жизни в 21 год. Прощайте…». А буквы становились всё крупнее и крупнее и сползали наискосок вниз…

А Дарийка, соседская девушка, очень полюбила Тимошу, когда он с войны вернулся. Но брат знал, что скоро умрёт, и не мог жениться, даже встречаться с нею не мог. Вот и Дарийка жить не стала.»

Мама! Зачем всё это снова пришло ко мне сейчас и через десятилетия душу ранит, застряло комом в горле?!.

Я долго держала ромашки у груди, старалась согреть стебли, словно хотела передать им тепло своего сердца. Сколько же всё-таки оно знает такого, чего никогда не вместить рассудку!

И вот тёплый земной букет полетел к прохладной воде – тяжёлой от крови и боли, сокрытых в недрах её бесконечной памяти. Связанные в пучок цветы ритмично заколыхались на волне почти в такт с моим сердцем – я специально приложила пальцы к шее и нащупала пульс. Долго стояла у воды с чувством обретения родства и с этой серо-зелёной, неторопливой сегодня, водой, и с этими бело-жёлтыми берегами, так колоритно перекликнувшимися с букетом ромашек, и с праздничным городом, освобождение которого стало предтечей Великой Победы, – сияющим Севастополем в своей вознесённой над зеленью белизне, который – в тот миг ещё не ведала! – через полгода станет моим родным домом.

Пора было уходить. Оглянувшись на бухту с высоты бульвара, нашла глазами букет на волне. Вода уже расслабила путы намокшего шпагата, ромашки раздвинулись, образуя плоскую окружность, и букет издали стал походить на белую бескозырку.

С того дня вот уже два года подряд я прихожу на парад Победы в числе первых горожан. После парада спускаюсь к Набережной Корнилова и у памятника Затопленным кораблям бросаю на воду цветы. Но теперь мой букет светло-голубого цвета – из нежных незабудок. Словно кусочек неба на синей волне.

Перекрёстная память

До отправления автобуса назад, в Алупку, ещё оставалось время, и я зашла в привокзальный буфет перекусить. Здесь всегда можно взять приготовленную по-домашнему гречневую кашу с овощной нарезкой. Заказала и бокал сухого красного вина. Всё-таки праздник! И в Крыму, в Севастополе – древнем винодельческом крае.

Поискала глазами свободное место и присела к женщине лет сорока пяти. Перед нею тоже стояли тарелка с гречневой кашей и бокал красного вина. Заговорили, обменялись поздравлениями. Брюнетка с гладкой причёской и благообразным лицом предложила тост за праздник Победы. Слово за слово, и вот уже завязалась беседа, сердцевиной которой были Отечество, его героическое прошлое.

Собеседница оказалась москвичкой. Сотрудница одного из столичных министерств, она в Севастополе не первый раз. Её свёкор в 1941–1942 годах защищал Севастополь, уцелел и потом ещё воевал до Победы. После войны он приезжал в город-герой ежегодно. А когда умер, эту традицию продолжают его сын и вот она, невестка. Так с мужем и чередуются: один год в Севастополь приезжает он, другой – она. В этом году привезла документы свёкра для музея 35-й батареи. «Он как раз там и сражался», – пояснила.

Свою семейную историю, связанную с Севастополем, рассказала и я. По народной традиции помянули всех, погибших в Великую Отечественную войну. Помолчали. Было о чём подумать, над чем погоревать: великое Отечество нашей юности распалось, Севастополь оказался вне России – плоть от её плоти, кровь от её крови…