Алики-малики - Самуил Полетаев

От Хазбулата Орко всё мог стерпеть…

Теперь Хазбулат был худой, сильный и ловкий, как волчонок, двенадцатилетний мальчишка с нестриженой гривой жёстких чёрных волос и горячими, опасными, как пчёлы, глазами. По утрам, подхватив сумку под мышку, он торопился к большому дому с двумя рядами окон внизу и вверху, куда сбегалась чуть не вся детвора аила, и на несколько часов водворялась тишина, словно аил при свете дня всё ещё продолжал спать. Но Орко уже знал время, когда эта обманчивая ночь прекращалась — в двухэтажном доме кончались занятия, и шум, сперва тихий, потом всё громче, как горный поток, катился по улицам и переулкам, растекаясь по дворам, словно по арыкам, пока к ограде во дворе не подбегал Хазбулат и тут же, сбросив сумку, прыгал на Орко верхом…

Иногда, впрочем, и Орко приходилось с утра бежать к двухэтажному дому. Хотя дом находился недалеко, Хазбулат отвязывал его, выгонял на улицу, садился на спину и гнал его рысью к школе. Из переулков и улиц появлялись ребята, и некоторые из них, как и Хазбулат, скакали на осликах, а у самой школы, пока не раздавался звонок, устраивались гонки. Орко, желая угодить молодому хозяину, нетерпеливо колотившему его по бокам, нёсся во всю прыть, стараясь обогнать соседских ишаков. Мчались мимо тополей, акаций, оград, пугая кур и собак. Орко почти всегда приходил первым. Когда раздавался звонок, ребята разом забывали своих ослов и устремлялись к школе. Орко брёл один домой — дорогу он знал, как знали и другие ишаки, разбредаясь по дворам. Они жили рядом и часто встречались на базаре, но общались редко, потому что люди были им ближе и нужнее — они их кормили. Но по ночам, чувствуя томление и тоску по сородичам, ишаки начинали взывать друг к другу. Крики их разносились по аилу и улетали к дальним горам, возвращаясь оттуда эхом. В эти минуты они объединялись в одно своё государство и перекликались, громко обсуждая какие-то свои ослиные дела. Какие? Это была ослиная тайна, о которой людям не дано было знать…

Когда Хазбулата не было дома, а у старого хозяина не предвиделось никаких дел, Орко дремал или пасся за оградой. Он поднимал голову и смотрел на горы, на небо, на кустарники, вдыхал сладкий запах лугов, а иногда вдруг чуял свежее веяние холода, стекавшего с белых горных вершин. Он жил со спокойной совестью существа, занятого делом и тем одним оправдывающего своё существование. Он ощущал тёплую шкуру свою, плотное брюхо, крепкие ноги, чуткие уши и острые глаза и сам себе казался прекрасным и нужным. Он был доволен собой, своими хозяевами, не только старым, но и молодым, которому по молодости прощал его проказы. Он был доволен также двором, в котором жил, курами, собакой, с которой никогда не ссорился, коровой, ничем ему не мешавшей, всем миром, полным вкусных запахов и красок, радующих глаз.

Однажды к хозяину пришёл сосед Мустафа.

— Говорят, что в каком-то районе на ишаков напала хворь, — сообщил ему по секрету Мустафа. — Ты ничего не слыхал? Что за хворь, ты не знаешь? Может, какая-нибудь чума? Или, может, скотская язва, прах их возьми? А ещё говорят, что эта самая язва или чума пробирается и в наш район. Скажи, Кунай, ты ничего не слыхал?

Нет, Кунай ничего не слыхал ни о какой язве и чуме, но чёрная забота закралась в его душу. Тем более что кто-то, как он узнал потом, стал выгонять своих ослов. По аилу ходили тёмные слухи. Говорили, что от ослов болезнь переходит на рогатый скот. И что скоро в районе введут карантин. Может, всё это выдумали глупые старухи, но вот Мустафа уже выгнал свою ишачку. И другие тоже стали выгонять. И тогда Кунай стал думать: зачем держать ему этого паскудного осла, дожидаясь чумы или язвы, кто их там разберёт?

— Хе, Кунай, кажется, тебе тоже придётся прогнать своего Орко, — сказал он себе, потому что всерьёз относился ко всяким слухам, которые грозили бедой. — Ишак в хозяйстве нужен, конечно, но что поделаешь, если в аиле все уже говорят о чуме или язве, чёрт их там разберёт?

Кунай сошёл с крыльца, подошёл к ограде и долго смотрел на Орко, скрёб свою волосатую грудь и кривился, словно его мучила изжога.

— Чего ты стоишь, дурачок? Давай-ка поработаем в последний раз.

Хозяин запряг осла в тележку и первым делом загнал его в сарай, где стал лопатой грузить навоз и вывозить на огород, чем давно собирался заняться, да всё откладывал, считая, что времени впереди у него много. Кто знал, что придётся выгонять осла! Потом он стал вывозить мусор со двора и гнал Орко на свалку к оврагу, куда свозили мусор со всего аила. Вывозили они до полуночи, и Орко уже качался от усталости, оттого, что нарушились его привычки, потому что в это время он привык дремать. Но хозяин и на этом не успокоился — он погнал его на карьер и стал возить белый камень и щебень, хотя запас камня ещё был во дворе, и только под самое утро оставил его в покое, но и то ненадолго. Как только открылся базар, хозяин взгрузил на него два ящика с виноградом и за всё то время, что продавал, не догадался надеть ему на морду торбочку с овсом, как это делал всегда, пока шла распродажа. И что обиднее всего, ни разу не сказал ласкового слова, не погладил, а всё понукал и охлёстывал его камчой.

Когда они возвращались с базара, им как раз встретился Хазбулат, шедший из школы. Мальчик нетерпеливо вырвал у отца уздечку, но Кунай обругал его и прогнал. Мальчик ничего не понял и пошёл за отцом, а тот, пригнав осла домой, распряг и стал хворостиной гнать его за огород, и гнал дальше, за речку, и дальше, до самого ущелья, а Хазбулат всё шёл за ними, ничего не понимая, а когда Кунай столкнул осла с откоса и тот упал и остался на дне, Хазбулат спрятался за кустарник, но отец заметил его и приказал идти домой, а дома запер на замок и, работая во дворе, поглядывал на дом, как бы сын не улизнул через окно.

Орко между тем пришёл в себя, огляделся и, вспомнив, что ничего не ел со вчерашнего вечера, принялся щипать в ущелье траву. Он щипал траву и прислушивался к плачу Хазбулата — своя обида быстро в нём утихла и совсем забылась перед обидой мальчишки. Ослу получать пинки дело привычное, но за что же бить мальчишку, спрашивается? Что он сделал такого?

Когда солнце скрылось за скалами, в ущелье стало темно и прохладно, и Орко выбрался на поляну. Сияли звёзды, мигали в аиле огни, оттуда стелился кизячный дымок и запах вкусной еды. Он привычно затрусил к дому — дорогу он знал — и, пробравшись огородом, остановился у ограды, на которой ещё болталась верёвка. Эту самую верёвку продевали в колечко на кожаном ошейнике, а раз ошейник оставался на нём, значит, думал Орко, его должны привязать к ограде, потому что ошейник был всё равно как знак его принадлежности человеку. Обнюхав верёвку, Орко совсем успокоился и стал ждать, пока его покормят. Хозяйка при свете керосиновой лампы доила в сарае корову, корова жевала кукурузную солому, собака пошумела в конуре, но, узнав Орко, успокоилось, продолжая спать. Орко копытом задел тазик, в который ему наливали воды и насыпали овса, обнюхал его, облизал языком и пофыркал, напоминая, как он это делал всегда, чтобы наполнили. Всё здесь дышало привычным уютом, слышался шорох кур на насесте, запах открытой печки в середине двора — слава богу, он снова был дома, у себя во дворе. Не дождавшись еды, он опустился на передние ноги и, похрустев соломой, растянулся, и задремал, и сразу забыл все странные события дня, показавшиеся ему несообразным сном. Во сне он вздрагивал, вспоминая, как плакал Хазбулат, ему казалось, что и сейчас он слышит его плач. И вспомнились ему отчётливо — до боли в боках острые лодыжки, жёсткий задок и цепкие ноги, обжимавшие брюхо. И сладко и приятно было ощущать на себе тяжесть, лёгкую и дорогую, и каждой клеточкой кожи затосковал он по своему молодому хозяину.

Ночью, когда Орко уже дремал, послышались сперва из другого конца аила, потом из ущелья ослиные крики. Они голосили и задыхались, жалуясь своему ослиному богу. И Орко проснулся, встал на ноги, вспомнил вдруг обиды прошедшего дня, вскинул голову и издал вопль, и рёв его был так тосклив и страшен, что из дому выскочил вдруг Хазбулат, голый, в одних трусах, остановился на крыльце, прислушиваясь и не понимая, откуда несётся крик, и когда из-за туч выплыл краешек луны и тускло осветил двор, он разглядел Орко, стоявшего возле ограды, бросился к нему, обхватил его тёплую, влажную от ночной росы шерстяную морду и зашептал нежные и ласковые слова, жёсткими ладонями водя по ушам и глазам. Потом он подумал, что Орко, может быть, голоден, схватил пустой тазик и бросился в сарай, но тут вдруг из дому вышел заспанный хозяин, перехватил его на полпути и вырвал тазик.

— Иди домой и не убивайся, ничего с ишаком не сделается, ему на воле только лучше будет. Иди, иди спать, а то не выспишься, в школу рано вставать… Ну, кому говорю?

Кунай забрал у мальчика таз, швырнул его в сторону, схватил Орко за уздечку и потащил его вон со двора. Осёл упирался, но Кунай был здоров, как бык, он мог бы взвалить его на плечи и отнести, как охапку хвороста. Орко раза два падал на колени, но Кунай поднимал его сильными пинками, подтащил к обрыву, отвязал уздечку с кольца на ошейнике. Мало этого, он опустился на корточки и задрал ему копыто — ещё недавно Кунай поставил ему новые подковы и хотел было сорвать их, но решил, что подковы всё равно ему сейчас в хозяйстве ни на что не пригодятся, и оставил ногу. Орко стоял, не двигаясь, на что-то ещё надеясь, и тогда хозяин выругался, поднял камень и кинул вдогонку, чтобы прогнать его дальше. Орко увернулся от камня, но не сразу ушёл, он глянул вверх и при свете ущербной луны увидел на гребне кривые ноги, страшные зубы, косую чёрную полоску усов. Он не узнал своего старого хозяина и подумал, что попал, наверное, на бойню, где Орко был однажды и видел, как тот зарезал барана — полоснул ножом по горлу, а потом снял с него шкуру и разделал тушу на куски. Этот баран жил с Орко на одном дворе, Орко хорошо помнит душный, солёный запах крови. И тут он понял, что ему здесь больше места нет, и затрусил к речке и бежал, пока его бывший хозяин не растворился в темноте, а войдя в речку, постоял, чувствуя, как журчащая вода прохладно обтекает его ноги, и долго стоял и слушал, как ревут ишаки в посёлке, пока, выплакавшись, один за другим не умолкли, и тогда в мире стало тихо, и шумела только вода в речке, и шелестел ветерок в долине, и падала роса на травы. Орко перешёл речку и медленно побрёл по ущелью.