Специалисты по женской части - Николай Лесков

Говорящие это, во-первых, забывают, что опротестовыванье действий правительства каким-нибудь формальным актом не в порядке нашей современной гражданской жизни. Самое приготовление этого протеста представляется делом столь ответственным и хлопотливым, что осторожный профессор Сеченов не желает даже никаким и дозволенным образом выражать свои пени правительству, которое выслало студенток, и посылает их обществу, которое их не трогало. А во-вторых, обществу не против чего было протестовать, потому что из жалкой среды, к которой примыкали изгоняемые из медицинской академии женщины, постоянно выходили разные гадкие дрязги, смущавшие русскую общественную совесть и возбуждавшие к себе одно презрение.

Обществу несравненно легче еще оставаться долгое или короткое время без женщин-врачей, чем остаться раз навсегда без женщин, матерей и подруг, без которых стране нашего строя жить невозможно.

VIII

Но допустим то, что, кажется, должны допустить, допустим, что для г. Сеченова весь вопрос в этом деле состоит в том, чтобы приготовить здесь дома позицию для возвращающейся в Россию швейцарской докторантки Сусловой, чтобы расположить в ее пользу общественное мнение и застращать угрозою стыда тех, которые способны подыскиваться под г-жу Суслову и вредить ей.

Опасение такое весьма понятно, и весьма понятно также и то, что г. Сеченов заботится о заблаговременном устранении с дороги г-жи Сусловой всех зол и напастей. По крайней мере, мы никогда не позволили бы себе упрекать г. Сеченова за эту опасливость даже такими воздержанными упреками, какими нигилистические газеты упрекают г. Каткова за его опасения за Россию. Что тут удивительного! Кому что дорого, тот за то и опасается, и понятно как нельзя более, что бывший русский профессор Катков видит везде большие опасности для России, а нынешний русский профессор Сеченов — для г-жи Сусловой. Suum quique.[3]

Опасности для г-жи Сусловой и действительно возможны, и возможны с двух сторон.

Во-первых, при известной доле недоверия, столь свойственного русскому человеку, создавшегося при условиях нашей современной жизни, естественно опасаться: не встретит ли г-жа Суслова по возвращении домой препятствий держать здесь установленный медицинский экзамен? Потом встает другое сомнение: выдержит ли она этот экзамен и будет ли ей разрешена на общих основаниях врачебная практика и открыта дорога к соисканию со временем одной из медицинских кафедр? С другой же стороны, можно, может быть, опасаться, что общество, напуганное нравами академических и неакадемических нигилисток, столь своеобычно демонстрировавших в течение долгого времени обществу и женское право, и женскую науку, — за эти старые грехи нигилисток отнесется к доктору медицины г-же Сусловой не с тем вниманием, которого заслуживает первая русская докторантка.

Все эти опасения возможны как нельзя более для почтенного профессора, всеконечно, понимающего свет и значение известных впечатлений на умы гораздо лучше, чем понимают их нигилисты газеты военного министерства и нигилисты академической газеты; но и тогда, если принять за несомненное, что пени, выраженные г. Сеченовым, имеют единственною целию заговорить опасности, угрожающие г-же Сусловой, то и тогда в этих его обращениях к обществу нельзя не видеть по меньшей мере некоторой неловкости.

Швейцарской докторантке Сусловой еще довольно далеко до прямых столкновений с русским обществом по ее медицинской специальности. Ей прежде всего еще надо уладиться с правительством.

Докторантка Суслова, получившая медицинскую степень не в России, а за границею, в настоящее время нуждается прежде всего в признании ее знаний и прав в России. Она, на общем основании для иностранных врачей, желающих практиковать в России, должна обратиться в один из медицинских факультетов или в медицинскую академию с просьбою о допущении ее к лекарскому или докторскому экзамену. Если ей в этом не будет отказано за ее пол (что было бы первым, действительным шагом противодействия образованию женщин в России), тогда г-жа Суслова должна удовлетворить всем требованиям этого экзамена и получить установленный диплом. Люди, знакомые с бесконечною нетребовательностью некоторых заграничных университетов, могут быть не совсем уверены, что экзамен этот г-же Сусловой непременно удастся. Примеры — сотни венских докторов, не выдержавших во время Крымской войны даже лекарских экзаменов в русских университетах, оправдывают такое недоверие; но оно будет уничтожено тотчас же, как г-жа Суслова получит русский медицинский диплом. И вот тогда только, когда г-жа Суслова выйдет из университета или из академии с полным правом врача в России и прибьет на дверях своей квартиры дощечку с надписью: «Доктор медицины Надежда Суслова», — тогда лишь настанет время судить, как принимает ее общество. Ныне же пока все дело в том, чтобы наше ученое начальство сочло себя вправе и в обязанности экзаменовать ее и в случае удовлетворительности ее испытания дать ей диплом, а другие начальства не нашли оснований смотреть на ее медицинскую профессию взглядом сколько-нибудь исключительным, а предоставили бы ей все права и всю ту свободу действий, какою в империи пользуется каждый врач. Весь же дальнейший успех и ученой, и практической медицинской карьеры г-жи Сусловой будет зависеть от нее самой, от ее способностей, знаний, трудов и уменья создать себе достойное положение. Противодействия со стороны общества практическим занятиям женщины-врача мы себе и представить не можем. Напротив, мы готовы утверждать, что если г-жа Суслова обладает качествами, требуемыми от практического врача самой средней руки, и не пренебрежет скромностью, требуемою и факультетским обещанием, и обычаем от всякого врача, которому volens nolens[4] открываются многие семейные тайны, и соблюдет вокруг себя весь декорум, окружающий порядочного человека, не бросающего обществу своей грязной перчатки, которую никто и поднимать не захочет, да проникнется простым убеждением, что не общество существует для нее, а она пришла служить обществу, — то за г-жу Суслову перед обществом и хлопотать нечего: успех ее в нем почти несомненен. У нее должна быть и, вероятно, будет бездна женской практики; а что касается ее прав на кафедру, то об этом речь впереди. Короче сказать, г-же Сусловой, имя которой в женском вопросе получает огласку, столь почтенную и столь мало имеющую общего с оглаской, которую получило имя чиновницы Толмачевой, предстоит подвиг истинно честный и достойный всех усилий не погубить его: ей предстоит собственною своею личностью и своею жизнью доказать, что предубеждения против допущения женщин к медицинской профессии разумных оснований не имеет.

Г-жа Суслова уже награждена сочувствием всех стоющих внимания людей, уважающих в женщине, как и в мужчине, волю и характер, заявленные непреклонностию г-жи Сусловой в достижении своих нелегких и честных целей; пусть же это сочувствие ее подкрепляет на всякую дальнейшую честную борьбу; но пусть она не глядится, как Нарцисс, в честное прошедшее своей труженической жизни, а думает о средствах служить человечеству, не оскорбляя его чувств и его не вредящих никаким знаниям преданий. Предстоящая ей часть жизненного подвига гораздо важнее той, которая уже совершена ею.

Бог же ей в помощь и все добрые люди.

Но посмотрим теперь, какое же важное значение имеет письмо г. Сеченова для наших специалистов по женской части? Как они поняли, что им теперь делать, когда занимающий их женский вопрос с торжеством г-жи Сусловой вступает в новую фазу?

IX

Не успел г. Сеченов сказать свою новость о г-же Сусловой и попенять обществу за неблагоразумный взгляд на женщин, как охотники толковать о женском вопросе не замедлили подхватить его слова и в газетах снова поднялись и шум, и гам, и стон с трескотнею фраз по женскому вопросу.

Проворнее всех схватился скакать за почтенным профессором нигилист академической газеты. (Известно, что академическая газета постоянно содержит несколько нигилистов для писания фельетонов, которые, по мнению почтенной редакции, вероятно, должны быть писаны никем другим, как нигилистами.) Нигилист академической газеты съездил на бывшие недавно в Царском Селе конские скачки и, насмотревшись там на кобылиц и на жеребцов, на возвратном пути расфилософствовался о женском вопросе, что и весьма понятно, так как он перед этим только что видел, что и кобылицы скачут, и жеребцы скачут, — стало быть, к женскому вопросу, по системе фельетонистов, переход очень благовидный. И вот, надумавшись об этом вволю, нигилист академической газеты, придя в редакцию, написал, что не худо бы людям поучиться воспитанию детей у скотов, — ибо у скотов воспитание детей приспособлено так, что и самцы, и самочки получают равномерные способности к добыванию себе пищи, тогда как люди в своих разнополых детях развивают приобретательные способности неравномерно: мужчина, при одинаковых усилиях и трудах с женщиною, зарабатывает более женщины. Такой ужасный беспорядок в человеческом обществе фельетонный философ академической газеты поставил в укоризну нашему русскому обществу, то есть тому же обществу, к которому обращены пени профессора Сеченова, и напечатал эти укоризны в той же академической газете, в которой напечатано язвительное письмо г. Сеченова.