Жизнь пустынных отцев - Руфин Аквилейский

Древние пирамиды в Египте

В Египте уже были отшельники. Оставив жилые места, они жили в опустелых каменных гробницах. Их примеру последовал и Антоний. Сначала он поселился недалеко от родного селения, а затем и дальше. Один крестьянин приносил ему хлеб и отбирал для продажи его рукоделия. Антоний делил свое время между молитвой и трудом. Сам Господь научил его такому образу жизни. Однажды шел он по пустыне, занятый одной мыслью – о спасении души. Вдруг видит: сидит кто-то похожий на него, сидит и работает, затем встает для молитвы и снова садится за работу. Опять молитва и опять труд… То был ангел Божий. «Вот так поступай и ты – и спасешься!» – сказал ангел[40].

Вот как описывает его «жестокое житие» церковный историк Созомен: «Пищею его был только хлеб с солью, питьем вода, а временем обеда закат солнца: нередко, впрочем, дня по два и более оставался он без пищи; бодрствовал же он, можно сказать, целые ночи и в молитве встречал день… Ложился большей частью на голой земле… Лености терпеть не мог, и работа не выходила у него из рук целый день»[41]. Одеждой ему служила власяница.

Святая Церковь так прославляет чудесную решимость св. Антония отречься от мира для беспрепятственного служения Богу[42]:

«Преподобне отче, из младенчества прилежно обучився, орган был еси Святаго Духа!»

«Преподобне отче, глас Евангелия Господня услышав, мир оставил еси, богатство и славу в ничтоже вменив. Тем всем вопиял еси: возлюбите Бога и обрящете благодать вечную…»

«Преподобне отче Антоние, истинныя ради жизни во гробе заключился еси, никакоже бояся невидимых врагов».

«Христов глас услышав, шествовал еси вслед Того заповедей и отвергл еси попечения вся, стяжаний, имений и рабов твоих, и сестры любление, богоносе Антоние, и един в пустынях Богу беседуя чистейше, разума благодать приял еси!»

«Ревнителя Илию нравы подражая, Крестителю правыми стезями последуя, отче Ан-тоние, пустыни был еси житель, и вселенную утвердил еси молитвами твоими…»

«Душу твою связав любовию Христовою, земная возненавидев вся мудре, водворился еси, отче преподобне, в пустынях и горах…»

«Млад сый возрастом телесе, нов путь добродетели восприем, сим безбедно шествовал еси, закону новому повинуяся Спасову и живоносным повелениям Евангелия последуя…»

Начало подвижничества – послушание. «Без поверки своей жизни жизнью других никто не достигал высших степеней подвижнической жизни»[43]. Удалившись от мира, Антоний посещал сперва старцев, уже прославившихся святой жизнью, и учился у них правилам подвижничества. Подобно мудрой пчеле, он отовсюду собирал себе духовный мед, слагая его в сердце свое, как в улей. Но иное дело – знакомиться с правилами подвижничества, иное – самому проходить подвижническую жизнь и бороться с искушениями. Грех в нас молчит, когда мы не обращаем на него внимания, не стремимся искоренить его. Но как только мы восстанем на него, он, по словам св. Лествичника, подымается, как тысячеглавый змей, и испускает страшные вопли, и вся бездна зла, таившаяся в человеке, возметается, как вихрь. Страшную борьбу с греховной нечистотой выдержал и св. Антоний. Враг рода человеческого ожесточенно напал на него.

Искушая человека, диавол всегда привязывается к нашим человеческим потребностям и старается раздуть их до сильной страсти. А там уже грозит и падение.

Вполне естественно, что у Антония не раз являлось в его одиночестве тоскливое чувство о прошлом, о родимом гнезде, где он мирно возрастал, о полях, на которых трудились его предки и родители. Всплывал в душе кроткий образ любимой сестры, покинутой на чужих руках. Прицепившись к этому, диавол начал искушать его.

«Смотри, какой мертвый вид в пустыне! Как жгуче дыхание раскаленного воздуха! А родные поля покрыты свежей изумрудной зеленью, точно бархатным ковром, и испещрены цветами или созревшими сочными дынями и огурцами. Тучные нивы склоняются под тяжестью колоса, обещая жатву сторицей. Как приятно было после трудового дня под тенью пальм любоваться закатом солнца неизъяснимой прелести, когда все кругом облито нежным фиолетовым светом, а далекие горы горят розоватым пурпуром! Как освежительны блестящие голубые каналы!.. Зачем покинуто все это? Разве невозможно было угодить Господу, мирно наслаждаясь Его дарами? И что тебе предстоит впереди? «Твердейшего страдальчества знойное и мразное житие», бездна лишений, беспомощная старость, безвестная кончина… И добро бы все это скоро кончилось! Но нет!.. Годы, может быть, десятки годов впереди, которым и конца не видно…»

Такие помыслы волновали душу Антония, но его непоколебимая вера в Бога вместе с мыслью о ничтожестве благ мира сего и твердая решимость всем пожертвовать для Бога превозмогли искушение. «Сия силою Христовою Антониева на диавола бысть первая победа!»[44]

Но враг упорен и не скоро отступает от человека. Только что потерпев поражение, он вновь начинает свои нападения.

Мысли об оставленных в мире благах перестали беспокоить душу Антония. Теперь умственный взор его обращается на себя самого. Его поражает одиночество в пустыне. Не с кем слова промолвить. В уме возникают картины счастливой семейной жизни. Разве не Сам Господь благословил супружеский союз?! Почуялись естественные движения молодых лет, и искушение созрело… Нечистые помыслы, точно вырвавшись из темницы, заполонили душу. Ни днем ни ночью не давали они покоя подвижнику. Плотские влечения разгорелись страшным пожаром. Женская краса являлась в видениях, одно обольстительнее другого. В жестокой борьбе, вырываясь как бы из плена, Антоний устремлял свои очи к созерцанию неизреченной красоты высшего духовного мира, к радостям райского блаженства, с пламенной молитвой о помощи прибегал к Богу и спешил погасить пламень страстей постом и крайним утомлением плоти[45]. Наконец – самое безобразие и возмутительность вражеских обольщений породили в душе его отвращение и гнев на нечистые движения плоти, а «чувство ненависти к страстным движениям суть огненные стрелы, поражающие врага»[46]. Могучим подвигом духа, с Божией помощью, искушение было побеждено – и затихло…

Так померкли для Антония красоты мира, сладости чувственные преогорчились, земные сокровища превратились в уметы[47].

Началось последнее и самое тонкое искушение. Можно заметить, что все нападения врага начинаются с грубейших соблазнов и восходят постепенно к тончайшим, едва уловимым. Так – сперва ожили привязанности к миру и его благам. Затем разгорелись плотские страсти. Когда то и другое теряет силу над духом, в глубине его таится еще тончайшее чувство самомнения, духовной гордости. К нему-то, как к последнему убежищу, враг и прицепляется. Самое торжество Антония над прежними искушениями дает врагу повод к новому искушению. Не возгордится ли он своим торжеством, не отнесет ли своей победы только к себе самому, к своему нравственному превосходству? «Сколько могучих подвижников низложил я плотскими соблазнами! Но вот ты один одолел меня! Все мои сети разорваны, все стрелы растрачены попусту! Я посрамлен тобою!..» Так говорил враг, раздувая чувство самомнения, но подвижник ясно усмотрел врага и воззвал из глубины души: «Господь мне помощник» (Пс. 117, 7). И дух зла исчез, как огнем палимый…[48]

Чистые сердцем Бога узрят. Освобождаясь от страстей, душа приобретает внутренний мир и неотразимое стремление к Богу. Это вторая степень духовного совершенства. Остается только вполне предать себя Господу, чтобы соединиться с Ним навеки[49].

«За жизнь свою отдаст человек все, что есть у него, – говорил некогда древний клеветник. – Но простри руку Свою и коснись костей его и плоти его – благословит ли он Тебя?»

И сказал Господь сатане: «Вот он в руке твоей, только душу его сбереги»[50].

Так Господь попускает диаволу подвергнуть человека самому страшному испытанию – поразить душу страхом смерти и конечной гибели и тем потрясти его веру. Приносивший пищу Антонию однажды нашел его «на земли лежаща аки мертва», без гласа и движения. Он поднял его и принес в селение. Очнувшись и едва дыша, Антоний произнес: «Неси меня обратно в пустыню». Это и было с его стороны выражение решительного самоотвержения и готовности на смерть для жизни в Боге… «Готовность на смерть есть всепобедное оружие: ибо чем еще можно искусить или устрашить имеющего ее? Она и считается исходным началом подвижничества»[51]…

Оазис вблизи Фаюма (El Fayum)

Немного оправившись, Антоний после пятнадцатилетней жизни вблизи селения теперь пожелал полного безмолвия[52]. Тридцати пяти лет от роду, в 285 году оставил он обитаемые местности, перешел Нил и углубился в пустыню близ Чермного моря. «Отложивши страх», шел он три дня по ужасной пустыне и остановился на горе Колзиме[53] среди древних развалин, где «за долготу времени и запустение» гнездилось множество «гадов и змиев и скорпиев»[54]. «По безжизненным скалам, – пишет русский путешественник, посетивший гору св. Антония, – достигли мы наконец монастыря. Мы спустились на несколько ступеней в глубину пещеры, иссеченной в скале, где, как сказывают, жил Антоний, и тут теперь устроена подземная церковь, имеющая около двадцати аршин квадратного пространства. Какой вид открывается с береговых скал на края страшной пропасти! Нил между двумя лентами яркой зелени лугов и пальмовых рощ извивается по неизмеримому пространству в обе стороны. С запада горизонт исчезал в необъятной пустыне Ливийских песков, а с востока от самого монастыря хребты безжизненных гор с песочными насыпями тянутся к берегам Чермного моря. Кругом монастыря мертвенность неизобразимая – здесь нет ни одного растения, ни одного источника»…[55] Однако нашлась вода в колодезе, а хлеб дважды в год приносил сюда Антонию тот же поселянин, безмолвно опуская запас чрез отверстие в кровле и немедленно удаляясь[56]. «Какие нес он здесь труды и подвиги и что с ним было – никто не видел, – говорит святитель Феофан. Но судя по тому, каким он вышел из затвора, должно заключить, что это было время созидания его духа Духом Святым. Здесь то же происходило, что происходит с гусеницей, когда она завертывается в куколку. Никто не видит, что с ней делается в эту пору: она будто замерла. Но между тем всеоживляющая сила природы действует в ней, – и в свое время из куколки вылетает прекрасный разноцветный мотылек. Так и в св. Антонии. Никто не видел, что с ним; но Дух Божий ни для кого не зримо, неведомо большей частью и для самого Антония, созидал в нем нового человека по образу Создавшего его. Когда кончился термин созидания, ему повелено было выйти на служение верующим. И он вышел, облеченный разнообразными благодатными дарами Святого Духа»[57].