1979 - Кристиан Крахт

"От крепости почти ничего не осталось, кроме груды обломков на вершине горы.

Мне было скучно. Пара камней, не более того".

"Вы знаете историю сада Старца с горы?"

"Да. Кристофер мне рассказывал".

Я смотрел вниз, на свои ноги. Ремешок на левой сандалии расстегнулся. Я нагнулся и поправил его.

"Ибн ал-Саббах запирал своих юных приверженцев в некоем саду, чтобы сделать их послушными, и объяснял им, что это рай".

"Оглянитесь. Вроде как здесь - вы не находите?" Он движением головы пригласил меня посмотреть вокруг и при этом опять поднял брови. Из-за его удивительного лица, его движений и торчащих вверх волос он немного смахивал на большую птицу.

"Я бы скорее сказал, что этот сад есть полная противоположность рая".

"Маврокордато, простите моего друга. Он порой бывает несколько... простоватым", - вмешался Кристофер.

"Глупости. Я нахожу вашего друга очень приятным и интересным человеком. Кристофер, пойдите и принесите нам чего-нибудь выпить. Докажите, что вы для нас настоящий друг". Он махнул рукой в направлении бара.

Кристофер закурил и двинулся прочь. Он был в ярости, он этого не показывал, но я это знал точно, видел по его плечам - по тому, как он их слегка приподнимал при ходьбе. Он отшвырнул сигарету, и она, описав высокую дугу, упала в траву.

Маврокордато взял меня под руку и отвел в сторону. "Самое интересное с Ибн ал-Саббахом - это то, что он одурманивал своих приверженцев, и, знаете ли, они опять оказывались за пределами сада, а он им потом говорил, будто только он может их туда вернуть".

Я еще никогда не видал, чтобы кто-то обращался с Кристофером подобным образом. Из усилителей теперь доносилась электронная музыка, она была ужасной, какой-то машинной, она внушала мне страх, а текст, если я правильно помню, звучал так:

Цирк смерти уже приближается,

Окрашен путь его в красный цвет...

"Мне не нравится эта песня. Я уже как-то раз ее слышал".

"Тогда на этот раз вы просто не слушайте", - сказал Маврокордато.

"Пару дней назад один человек подарил мне кассету с записями группы Ink Spots".

"Полагаю, это был иранец".

"Да, но откуда вы знаете..."

"Ну, в нескольких подпольных газетах напечатали одну такую историю - об американских рабах и их музыке... Ничего особо интересного - пропаганда, выдумки, чистая ложь, как обычно. Эта кассета все еще у вас?"

"Думаю, она лежит в номере отеля".

"Вам бы следовало ее выбросить".

"Но почему?"

"Ладно, забудьте, это не важно. Гораздо важнее другое: вы, мой дорогой, вы в скором времени будете ополовинены, чтобы потом снова стать целым. И начнется ваше ополовиневание очень скоро, уже в ближайшие дни".

В этот момент я пожалел о том, что ничему не учился. Я бы хотел не только разбираться в интерьерах, но в самом деле много всего знать, как Кристофер, быть образованным человеком, уметь думать. Те полтора года, что я изучал китайский, разумеется, не шли в счет: я пытался освоить этот язык только потому, что увлекался китайской керамикой и шелком, - и, конечно, чтобы составить компанию Кристоферу.

Он-то и нашел для нас обоих учителя-китайца, который приходил к нам домой четыре раза в неделю, но Кристофер быстро утратил интерес к занятиям возможно, как я думал в то время, потому, что уже через три месяца знал язык в совершенстве. Мне же все давалось неимоверно тяжело, но все-таки через полтора года, как я уже упоминал, я мог понимать китайский и даже на нем говорить, хотя учение действительно оказалось для меня тяжкой работой.

Я наблюдал за Кристофером, который стоял на другом конце сада, рядом с Александром, с новым стаканом водки в руке, и пальцем тыкал в Александрову грудь, прямо в центр свастики. Они по очереди затянулись из стеклянной трубки Александра, потом обнялись и расхохотались так сильно, что оба упали ничком в траву.

Александр приподнялся на колени и достал флягу с армянским коньяком; он протянул ее Кристоферу, который тоже отпил из нее несколько больших глотков, потом они встали, и оба - крича и бешено жестикулируя на ходу - побежали вверх по лестнице в большой зал. Маврокордато покачал головой. Я больше не смотрел в ту сторону.

"Что значит "ополовинен", что вы имеете в виду? Что мы расстанемся? Я не могу с ним расстаться. Это не пройдет, знаете ли, мы очень давно дружим, и для расставания срок давно прошел".

"Нет-нет, все будет гораздо проще".

Сверху, над большой каменной лестницей, раздался сперва пронзительный крик, а потом хруст разбитого вдребезги стекла; кто-то выпал через стеклянную дверь веранды. Я не смотрел туда, но точно знал, кто упал.

"Я этого больше не выдержу".

"О чем вы?" - спросил Маврокордато, улыбнулся, склонил голову набок и заглянул мне в глаза.

"О Кристофере".

Я вдруг испугался самого себя. Я это высказал, в самом деле высказал причем человеку, с которым познакомился менее получаса назад. Я уставился на орхидею в петлице Маврокордато.

"Я больше не выдержу Кристофера".

"Не будьте таким слабаком. И вы полагаете, будто что-то поняли? Вам придется выдержать гораздо больше всего, гораздо больше", - сказал Маврокордато и отбросил рукой темную прядь волос, упавшую ему на лоб.

"Все будет еще намного, намного хуже, вы уж мне поверьте".

Он близко наклонился ко мне. Я мог бы пересчитать его зубы. Я чувствовал носом его горячее и кисловатое дыхание, как молодой пес, обнюхивающий сопящего во сне хозяина.

"Может случиться и так, - продолжал он, - что вы будете ополовинены; не ваша связь, а вы сами - в телесном, реальном смысле. Вы когда-нибудь задумывались об этом?" Он зажег сигарету, жадно затянулся, откинул голову назад и выпустил из ноздрей легкую струйку дыма.

Манера поведения Маврокордато, да и весь его облик внушали мне страх. Мне казалось, будто он знает слишком многое, будто он знает наверняка: я ему благодарен за то, что он отослал Кристофера и пожелал разговаривать только со мной. Все всегда принимали сторону Кристофера; то, что я понравился Маврокордато, было, конечно, хорошим знаком, у меня даже мурашки по спине пробежали, но эту херню о разрезании пополам я бы предпочел вообще не слышать, она меня пугала.

"Кристофер очень болен".

"Как и все мы, мой дорогой. Вы только посмотрите, что здесь происходит. Нам этого никогда не исправить, никогда". Он круговым движением руки показал на сад вокруг нас и потом взял меня под руку.

"Не хотите ли подняться наверх, в гостиную?"

"Ну да, конечно".

"Отлично. Я бы с удовольствием выпил с вами стакан чаю".

Мы вместе взбежали наверх по ступенькам лестницы, миновав груду осколков большого панорамного окна, через которую Маврокордато, на минуту выпустив мою руку, перепрыгнул одним махом. Только сейчас я заметил, что на нем не было никакой обуви; просто босые ноги, очень волосатые.

Кристофер и Александр шумно о чем-то спорили в дальнем конце сада, у источника. Я больше туда не смотрел.

В углу гостиной, на столике под превосходной пастушеской сценой, гравюрой Фрагонара, красовался старинный персидский серебряный Samowar, привлекший мое внимание еще когда я впервые попал в это помещение. Я взял два стакана с подноса, стоявшего рядом на бидермейеровском серванте, повернул маленькую хрупкую ручку самовара, сделанную из эбенового дерева, наполнил стаканы доверху дымящимся чаем и направился с ними к Маврокордато.

"Сахар?"

"Нет, спасибо". Он уже уселся на один из диванов и теперь похлопал ладонью по подушке рядом с собой.

"Идите сюда, устраивайтесь", - сказал он. Слуга принес пепельницу и серебряное блюдце, на котором лежали, как лепестки цветка, шесть фисташек. Маврокордато загасил свою сигарету в этом блюдечке.

Я сел, провел рукой по волосам, закинул ногу за ногу и отхлебнул глоток чаю, который был таким горячим, что я мог держать стакан только за верхний край, двумя пальцами.

"Вы ведь дизайнер по интерьеру?"

"Откуда вы знаете?"

Маврокордато рассмеялся, и бант из органди на его волосах качнулся. "Это, мой друг, не составляет большого секрета. Я это вижу, например, по тому, как вы рассматриваете предметы, картины, ковры. Хорошо, когда человек любит красивые вещи. Вы, естественно, смогли этим доказать свою невиновность, свою наивность - тем, что еще способны смотреть".

"Я не понимаю..."

"Я попытаюсь объяснить. Вам повезло, вы чисты, вы - открытый сосуд, подобный кубку Христа, чаше Иосифа из Аримафеи. Вы есть то, что Александр искал в горах Карокорама, близ Хунзаса, в Гилгите. Вы... Вы - wide open3. Чего не скажешь о вашем друге Кристофере".

"Вы знакомы с Александром?"

"Не с этим Александром, вздорным безумцем. Определенно не с этой развалиной там внизу, с ее доморощенными элевсинскими мистериями".

"Какого же Александра вы имеете в виду?"

"Вообразите себе Александра, стоящего вон там на лужайке, как человека, который сдирает кожу с других людей и потом напяливает ее на себя. Он никто. Забудьте о нем. Нет-нет, Александр, которого я имею в виду, гораздо старше: речь идет об Александре Великом. Это было очень давно. Я, естественно, имею в виду белого царя4, темную тень, Аримана, некую часть Агартиды5, барона Унгерна фон Штернберга6. Он часто возвращается, проходя сквозь столетия и принимая образы многих людей".