Южная звезда - Жюль Верн

В особенности не посчастливилось Сиприену. Если находился в земле маленький алмаз, то это было почти всегда у Томаса Стила, и первый алмаз, который Сиприен наконец нашел, весил вместе со своей оболочкой не более одной шестой карата.

Карат равняется весу четырех бобовых зерен, что составляет почти пятую часть грана. Светлый и бесцветный алмаз, граненый и чистейшей воды, стоит около двухсот пятидесяти франков, если он весит один карат. Ценность алмазов зависит от их веса. Чтобы определить стоимость алмаза чистой воды, следует его вес умножить на стоимость одного карата. Из этого следует, что если цена одного карата двести пятьдесят франков, то камень в десять каратов будет стоить в сто раз больше, а именно — двадцать пять тысяч франков. Но камни в десять каратов и даже в один карат чрезвычайно редки, поэтому-то они и дороги. Кроме того, алмазы Грикаланда в большинстве случаев желтой воды, что сильно уменьшает их ювелирную стоимость.

Ввиду этого находка камня в одну шестую карата за восемь дней работы была мизерным вознаграждением за утомительный труд и старание, и нашим компаньонам было бы гораздо выгоднее пасти стадо или разбивать камни на дороге. То же мысленно говорил себе и Сиприен Мере; но надежда найти такой алмаз, который разом вознаградит его за труды целых недель и даже месяцев, поддерживала его так же, как она поддерживает большинство искателей алмазов. Что касается Томаса Стила, то он работал как машина и, казалось, не думал ни о чем. Приятели обыкновенно завтракали вместе сэндвичами и пивом, которые они покупали в открытом буфете, и обедали за табльдотом вместе с другими рабочими. Вечером они расставались. Томас Стил уходил в какую-нибудь бильярдную, а Сиприен проводил часок-другой на ферме.

Молодому инженеру выпадало часто на долю неудовольствие встречаться на ферме со своим соперником Джеймсом Гильтоном, высоким, рыжим молодым человеком, с лицом, усеянным веснушками. В том, что жених этот постепенно все больше и больше выигрывал в глазах Уоткинса, с которым он пил джин, не оставалось теперь ни малейшего сомнения.

Алиса, правда, относилась с явным пренебрежением к мужицким манерам и грубому разговору Гильтона, но от этого, однако же, присутствие его в доме фермера не становилось менее тягостным для Сиприена. Порой он просто не мог его выносить и, будучи не в силах сдерживаться, прощался с обществом и уходил.

— Француз недоволен! — говорил тогда Джон Уоткинс, подмигивая своему приятелю. — Как видно, алмазы не идут сами к нему на лопату.

Джеймс Гильтон в ответ на эти слова разражался глупейшим хохотом.

Сиприен чаще всего проводил свои вечера у одного доброго человека — бура, жившего близ россыпей. Звали его Якобом Вандергартом. Россыпи в Грикаланде благодаря этому человеку и получили название Вандергартовых, так как бур арендовал эту землю в первые времена концессий. Если верить молве, с ним поступили несправедливо, отняв эти россыпи, чтобы передать их Джону Уоткинсу. Разорившись совершенно, бур жил в старой землянке и кормился ремеслом гранильщика алмазов, — ремеслом, которым он занимался раньше в Амстердаме, своем родном городе.

Часто случалось, что искатели алмазов, интересуясь, какой вес имеют их алмазы после гранения, приносили их к старику Якобу Вандергарту или давали заказ гранить их или сделать над ними какие-нибудь еще более сложные операции. Но эта работа требует хорошего зрения и твердости рук, а старик Вандергарт хотя и был превосходным ремесленником в свое время, теперь с большим трудом исполнял заказы.

Сиприен познакомился с ним, зайдя однажды отдать оправить в кольцо первый найденный им алмаз. Он в очень короткий срок проникся к старику искренним уважением и любил посидеть с ним в его скромной мастерской, поболтать немного, в то время как старик сидел за работой.

Якоб Вандергарт благодаря своей белой бороде, высокому плешивому лбу, прикрытому черной бархатной шапочкой, длинному носу и круглым очкам имел большое сходство со старым алхимиком пятнадцатого века, сидящим среди своих удивительных препаратов и склянок с кислотами.

Перед Якобом Вандергартом в чашечке лежали алмазы, отданные заказчиками; камни эти иногда были большой ценности. Когда старик хотел расщепить алмаз, находя кристаллизацию его не совсем удачной, он прежде всего рассматривал, камень в лупу в направлении изломов, которыми кристаллы разделяются на параллельную грань; после этого он делал уже расщепленным алмазом надрезы в том месте другого алмаза, где, по его мнению, следовало исправить грань; в этот разрез он вкладывал небольшую стальную пластинку и потом ударял по ней слегка, отчего алмаз расщеплялся в одной грани. Точно такие же операции он производил и с другими камнями.

Если Якоб Вандергарт имел намерение отшлифовать камень, то есть придать ему известную форму, он прежде всего чертил мелом на его оболочке ту форму, которую желал придать; после этого он тер каждую грань его о другой алмаз, оба камня обтирались друг о друга, и от этого трения мало-помалу получалась грань. Этим способом Якоб Вандергарт придавал алмазам ту форму, которая освящена обычаем и подразделяется на три разряда: бриллианты двойной огранки, бриллианты простой огранки и розы.

Когда алмаз уже огранен, его остается только отшлифовать, и это Якоб Вандергарт делал следующим способом. Поставив перед собой стол со стальным кругом имевшим восемь сантиметров в диаметре и вертящимся на оси посредством большого колеса с рукояткой со скоростью двух-трех оборотов в минуту, он обмазывал этот круг оливковым маслом и усыпал его алмазным порошком, полученным от гранения других алмазов; затем он прижимал к этому кругу одну за другой все стороны камня, который намеревался шлифовать, заставляя при этом мальчика-готтентота, нанимаемого поденно, вертеть колесо до тех пор, пока камень не сделается совершенно гладким. Иногда эту услугу оказывал ему вместо мальчика и Сиприен Мере; он делал это с удовольствием. Тогда они, работая вместе, разговаривали, и часто случалось, что Якоб Вандергарт, сдвинув свои очки на лоб, прекращал работу и начинал какое-нибудь длинное повествование о старине.

Старик действительно знал все в той части Южной Африки, где он прожил уже сорок лет; особенно привлекательным в его рассказе было то, что он делился со своим собеседником преданиями, которые были еще свежи в его памяти.

Старик, главным образом, не скупился при этом на порицание политических событий. По его мнению, англичане были самыми ужасными грабителями, которые когда-либо существовали на белом свете. Нам остается только возложить на него ответственность за такое, может быть преувеличенное, мнение и отнестись к старику снисходительно.