Христос спускается с нами в тюремный ад - Рихард Вурмбрандт

Майор Бринцару время от времени заглядывал вовнутрь испрашивал, готов ли я сдаться. Когда однажды я лежал на полу, он сказал: "Вставайте! Мы решили, что вы должны посетить Вестминстерское аббатство. Собирайтесь сейчас же в дорогу"."Марш!" - приказал охранник. Я пытался надеть ботинки, но мои ноги слишком отекли. "Давай, вперед! Все время бегать по кругу. А я буду следить снаружи".

Камера насчитывала двенадцать шагов: одна стена - четыре шага, другая два, потом снова - четыре шага и опять - два. Я носился по кругу в разорванных носках. Щелкнуло смотровое отверстие. "Быстрей!" - закричал охранник. Перед моими глазами начало все кружиться. "Быстрее, или ты хочешь получить?" Я больно врезался в стену. Пот застилал мне глаза. Все дальше, дальше, по кругу. Щелк! "Стой! Кругом, марш!" И опять дальше в противоположном направлении. "Дальше, дальше!" Когда я упал, то ворвался охранник и, пока я, шатаясь, поднимался, ударил меня дубинкой по локтям. Боль была такой мучительной, что я снова упал. "Встать, встать! Давай вперед! Это - манеж!"

Почти каждый должен был пройти через манеж или, как его называли, тренировочное поле. Проходили часы, пока узник получал чашку воды или что-либо из еды. Жажда заставляла забыть о голоде. Она была более жестокой, чем боли в ногах, к которым невозможно было прикоснуться, как к ножевым ранам. Но самым тяжким было то, что после короткого отдыха или несколько часов сна, похожего на обморок, все надо было начинать сначала. Негнущиеся суставы, растянутые мышцы, содранные ноги просто не хотели больше выносить тяжести тела. Бессильный, я крепко держался за стену в то время как гремели приказы охранника. Когда ноги уже больше не держали, приходилось двигаться на четвереньках.

Я не знаю, сколько дней и ночей я провел "на манеже". Когда я двигался вперед, то начинал молиться за стражу. Я вспоминал Песнь Песней. В ней рассказывается нам о том священном танце, который исполняет невеста Христова в честь своего Жениха. Я подумал: "я так же хочу красиво двигаться, как будто это был танец любви для Иисуса". Кажется, мне это удавалось одно время. Если человек принимает все, что он должен сделать, добровольно, значит он исполняет прежде всего свою волю. Тогда самые жестокие испытания станет легче переносить, раз уж человек по собственной воле решился на них. Когда я все дальше двигался по кругу, мне казалось, что все кружится вокруг меня. Я не мог уже различить одну стену от другой, и дверь от стены. Любовь Божия так же не делает различия между добрыми и злыми людьми, она хотела бы объять всех.

Бастонада[9]

Я прожил уже около месяца без настоящего сна, когда охранник надел на меня черные очки и повел в другое помещение для допроса. Это была большая, голая комната. Ослепленный направленным на меня прожектором, я увидел очертание трех или четырех человек за столом. Я стоял перед ними в наручниках и босой. На мне была только грязная рваная рубашка. Опять мне были заданы обычные вопросы. И я дал похожие на прежние ответы. На этот раз среди инквизиторов находилась женщина. "Если вы не дадите разумных ответов, то будете растянуты на дыбе". Это приспособление в последний раз было использовано в Англии триста лет тому назад для выдавливания признаний. Партия добавила его к остальным орудиям своего искусства убеждать.

Я ответил: "В послании апостола Павла [10] к Ефесянам сказано, что мы должны достичь полной меры в Христе. Если вы меня растянете на дыбе, то поможете мне достичь цели". Женщина ударила кулаком по столу. Те, что сидели за слепящим прожектором, начали быстро совещаться. Иногда находчивый ответ имел результат, угрозы не сбывались. Я не пошел на дыбу. Вместо этого меня повели назад на допросы, и я получил бастонаду.

Меня перевели в другую камеру. На голову надели капюшон и приказали присесть на корточки. Руки были положены вокруг колен. Между коленями и локтями протянули металлический стержень и подняли на эшафот. Моя голова опрокинулась назад, а ступни оказались наверху. В то время как меня держали за голову, кто-то бил по моим... Каждый удар был подобен взрыву. Некоторые из них приходились на бедро или копчик. Я много раз терял сознание. И тогда с помощью холодной струи воды меня приводили в чувство, и каждый раз говорили, что надо назвать только одну фамилию и все прекратится. Когда же они, наконец, меня сняли, то должны были нести до камеры.

Перед каждым посещением этого помещения на меня надевали черные очки. Я не должен был знать как расположена тюрьма. Если можешь предвидеть следующий удар, можно внутренне настроиться на него. Невозможность видеть, когда и куда он попадет, удваивает страх.

Наконец, я подписался подо всеми, касавшимися лично меня, "признаниями", которых они так желали. Итак, я был человеком, нарушающим супружескую верность и одновременно гомосексуалистом. Я продал церковные колокола, а деньги растратил (хотя наша церковь была молельным залом без колоколов). Под прикрытием работы для всемирного совета церквей я занимался шпионажем. Моим планом было свергнуть правительство, используя измену. Я и не только я проникли в коммунистическую партию, а затем выдали ее тайны. Бринцару прочел эти показания, а потом спросил: "А где же фамилии тех, кому вы передали тайны?"

Он очень обрадовался, когда я назвал несколько фамилий и адресов. Понятно, что это принесет ему денежную награду, а может быть и повышение по службе. Но уже спустя несколько дней, я снова был отстеган плетьми. Фамилии были проверены. Это были люди, которые или сбежали на Запад, или умерли. И все же за короткое время передышки я снова мог набрать сил.

Ожидание было, пожалуй, самой худшей пыткой. Лежать здесь, слышать крики и слезы и знать, что через час наступит твой черед. Но Господь помогал мне не говорить того, что могло бы повредить другим. Я легко терял сознание. Они же были заинтересованы в том, чтобы я продолжал жить, так как каждый заключенный мог быть источником нужной информации. В непредвиденных поворотах судьбы партии эта информация однажды могла пригодиться. При этом совсем неважно много или мало дней человек содержался под стражей. Во время пыток постоянно присутствовал врач. Он должен был щупать пульс и следить за тем, чтобы жертва случайно не ускользнула в лучший мир, пока тайная полиция еще нуждалась в ней. Это был прообраз ада, муки которого вечны и в котором нельзя умереть.

Вспоминать о текстах из Библии было непросто. Но я все-таки старался никогда не терять из памяти, что Иисус должен бы был прийти на землю как Царь. А вместо этого он предпочел быть осужденным как преступник и быть избитым плетьми. Бичи, применявшиеся римлянами, были ужасными. При каждом ударе, который я получал, я думал о том, что Иисусу были знакомы эти же боли. Делить эти боли с Ним - было для меня радостью.

Насмешки и унижения были тоже свыше человеческих сил. Иисус часто говорил, что Он должен будет претерпеть побои, насмешки и крестную смерть. Я часто думал о том, что насмешки в сравнении с побоями и распятием пустяки. Здесь же я узнал, что человека можно было заставить с силой раскрыть рот, чтобы другие могли плевать или мочиться туда, в то время, как мучители смеялись и издевались над своей жертвой.

Неправдоподобным могло показаться и то, что палачи испанской инквизиции совершенно серьезно считали, что сжигание еретиков было их священным долгом. Точно так же многие коммунисты были убеждены, что их линия поведения была оправданной. Полковник Дулгеру, по-видимому, принадлежал к этой группе. Он часто говорил:

"Существует информация, необходимая для защиты государства. Все лица, скрывающие ее, заслуживают жестокого обращения. Это имеет жизненно важное значение для социалистического общества". Намного позднее, когда я был уже подобен развалине, а нервное истощение дошло до предела, и у меня из глаз текли слезы, Дулгеру выразил нечто похожее на сочувствие: "Почему вы не уступите? Это же не имеет смысла. Вы всего лишь человек и, в конце концов, погибнете". Я же убедился в том, что все было как раз наоборот. Если бы я располагал только своими собственными силами, я бы никогда не выдержал. Но тело - лишь временное обиталище души. Коммунисты рассчитывают на инстинкт самосохранения. И потому полагают, что человек пойдет на все, лишь бы избежать уничтожения. Но они заблуждаются. Христиане, которые верят в то, что благовествует церковь, знают, что смерть не конец жизни, а ее осуществление. Это не угасание, а переход в вечную жизнь.

В абсолютной тишине

Уже семь месяцев я находился в тюрьме Калеа Рахова. Стоял октябрь, а для узников началась уже зима. Нам предстояли долгие зимние месяцы. Мы страдали от холодов, от голода и жестокого обращения. Замерзший, я смотрел в окно. Мокрый снег падал на тюремный двор. И все же я чувствовал какое-то утешение. Я знал, что единственное, что я мог сделать здесь в тюрьме для Бога - это быть терпеливым и любить. Это было немного. Но хорошее в жизни подчас выглядит весьма малым по сравнению с обилием зла. В Новом Завете зло изображено в виде огромного зверя с семью рогами. Святой дух, напротив, явился в виде маленького голубя. И этот голубь одержит победу над зверем.