Историка. Теория исторического знания - Николай Кареев

Теория исторического процесса, как и всякая другая научная теория, должна быть теорией самодовлеющей, отнюдь не обоснованием или оправданием какого бы то ни было политического направления – ни реакции, ни консерватизма, ни либерализма, ни радикализма, ни социализма, ни коммунизма, ни анархизма: это все направления к тому или другому стремящейся воли, тому или другому симпатизирующего чувства, а не познающей, добивающейся понимания мысли. Теория исторического процесса должна основываться исключительно на логическом и фактическом фундаментах без малейшей примеси чего-либо, что имеет свой корень в общественной партийности. Она должна показать, как вообще совершается история, и показать с такою убедительностью, чтобы это было одинаково понятно и доказательно для людей, которые в других отношениях разделяются на самые непримиримые лагери. И самый завзятый ретроград, и наиболее ярый революционер одинаково должны признавать, наприм., что дважды два четыре, что площадь треугольника равна половине произведения от помножения основания на высоту, что тела притягиваются прямо пропорционально массам и обратно пропорционально квадратам расстояний между ними, что вода состоит из водорода и кислорода и т. п., почему же они должны думать различно о том, как совершается история, сколько бы ни было разногласий между ними в понимании своих и чужих прав или того, чем должно быть человеческое общество? Разумеется, до такой теории истории далеко, но это все-таки идеал, к которому нужно стремиться. Лучшее средство в деле приближения к подобной цели, это – постоянно различать категории данного в опыте (сущего) и желательного (должного), и потому отделять теоретическое понимание происходящего в действительности от практических требований, предъявляемых нами к будущему, иными словами, не связывать этого понимание со своими общественными стремлениями, тем более что должное не вытекает логически из данного в опыте.

Я знаю, что исполнено этого требования очень трудно, но это – не что иное, как требование истинной научности. Отграничение объективно-теоретического понимания исторической жизни от установления практических требований, могущих быть предъявленными к этой жизни, во не могущих не быть субъективными, пожалуй, покажется неправильные людям, мало знакомым с условиями научности всякого знания, и против такого отграничения многие, пожалуй, выдвинуть аргументы того современного философского направления, которое известно под названием прагматизма. Здесь не место доказывать, что не следует смешивать категорий сущего и должного, что то и другое познаётся разными путями, что цели познавания того и другого совершенно различны, и что, наконец, познавание в строгом смысле слова может относиться лишь к тому, что уже существует или существовало, а не к тому, существования чего мы только желаем или добиваемся. ещё менее я нахожу возможным критиковать здесь прагматизм в той его стороне, которая состоит в смешении стремлений ума и стремлений воли. Правда, в прагматизме есть нечто родственное так называемой «субъективной социологии», но лично я никогда сам не говорил о субъективном «методе», признавая законность только одного метода-объективного, и весь защищавшийся мною субъективизм, – который я и называю законным в отличие от разных видов субъективизма незаконного, – сводился лишь к оценке того, что нами констатировано при соблюдении правил логики и на основании объективных фактов. К числу проявлений незаконного субъективизма я отношу вместе с субъективизмом национальным или конфессиональным, против которых раньше особенно считал нужным бороться, ещё субъективизм партийный и классовой, который провозгласили в науке сторонники экономического материализма. Принадлежность научного работника к какой-либо национальности, вероисповеданию, сословию, социальному классу, политической партии обусловлена или внешними обстоятельствами его рождения и воспитания, или внутренними свойствами его ума, темперамента, характера, а это все такие условия, от которых логическое мышление никоим образом не может зависеть и которые в познавании действительности не объединяют людей, как это делает логика, а разделяют на враждебные и друг друга не понимающие группы.

«Законный субъективизм»; защищавшейся мною в «Основных вопросах», есть субъективизм этический, и на этой точке зрения я продолжаю стоять и в настоящей книге: если я в чем-либо отступаю от прежнего взгляда на этот предмет, то лишь в призвании всего, относящегося к категории должного, не интегральною частью научной теории исторического процесса, а философским к ней придатком, вполне, впрочем, законным.

Устранение субъективного элемента из теории исторического процесса, отвлеченно взятого, устранение, произведенное мною ещё в книги «Сущность исторического процесса и роль личности к истории», вероятно, сильно обесценит излагаемые в моем курсе историологические взгляды в глазах читателей, которые ищут во всякой исторической теории как обещаний относительно будущего, так и руководящих идей для деятельности в настоящем, не столько, значит, знания, сколько веры. Я отнюдь не осуждаю этого искать и, наоборот, признаю его законность, его важность, как искания смысла жизни, нравственного и общественного идеала, высшей правды, что и подчеркивал постоянно в своих писаниях для молодежи[20], – но у холодного и бесстрастного познавания действительности задача совсем иная, какие бы применения из выводов науки потом и ни делались в самой жизни. То, что по аналогии с одним недавно возникшим термином я назвал бы вероискательством, особенно проявляется в молодежи, в которой довольно сильны догматические привычки мысли, мало ещё дисциплинированной практикою научного анализа и философской критики, но ни над чем так хорошо нельзя упражнять логическое мышление, как над вещами безразличными в отношении наших чувствований и стремлений, нашей воли.

Различая в историческом знании реальную и формальную сторону, некоторое что, затрагивающее эмоциональную и волевую сторону нашей психики, и некоторое как, способное заинтересовать только наш ум, я в теории исторического процесса вижу только это как истории, такое же, в сущности, с каким мы имеем дело в других частных теориях действительности, ставящих, например, следующие вопросы: как возникла солнечная система? Как совершаются движения планет вокруг солнца и их спутников вокруг планет? Как образовались на земле горы? Как происходить изменение видов животного и растительного царств? Как в растениях вырабатывается хлорофилл? Как действует человеческий глаз? Как происходить ассоциация представлений? Как возникло у людей государство? Как устанавливается равновесие между спросом и предложением? Как кровавая месть заменилась вирой? Как был изобретен телеграф? Как отражаются технические изобретения на промышленности? Как происходит замена абсолютизма конституционным строем? Все это – вопросы о способах, путях, последовательностях, порядках, формах происхождения и развития всего доступного нашему внешнему и внутреннему опыту, всего, что способно приковывать к себе наше внимание лишь потому, что находится в поле нашего зрения, вами наблюдается, возбуждает наше любопытство, заставляет нас ставить вопросы: «почему, да как», безотносительно к каким бы то ни было нашим стремлениям. Такие же «как» и «почему» возникают в нашем уме и при созерцании перемен, происходящих и происходивших в исторической жизни человечества. Задача теории исторического процесса – ответить на эти вопросы, руководствуясь исключительно логикою и фактами и всячески остерегаясь того, как бы ответы на отдельные теоретические вопросы не стали подсказываться нам нашими чаяниями, упованиями, желаниями, интересами.

Есть две основные веры, чаяния и упования которых оказывали большее или меньшее влияние на понимание сущности исторического процесса. Психологически, как известно, знание и вера в смысле «переживаний уверенности в истинности некоторых из наших мыслей»[21] неразличимы, и вся разница между ними заключается в том, обоснована ли данная мысль удовлетворительными с логической точки зрения доказательствами, или же в истинности данной мысли мы уверены без каких-либо строго логических доказательств.

Идея прогресса, как показывает её история[22], имеет двоякий корень: в логических выводах из известных наблюдений над действительностью и в чаяниях нашего сердца, в вере в то, что у исторического процесса есть высшая цель, придающая ему разумный смысл. Логически последнее недоказуемо, и потому здесь мы имеем дело с верою, а не со знанием. Между тем едва только стали зарождаться мысли о теории исторического процесса, они под влиянием некоторого безотчетного оптимизма, почти неразрывно связанного с самою жизнью, начали принимать характер известного рода верований.