Дело о клетчатой сумке - Мария Бершадская

А я… Я иду к папе.

Мне кажется, он лучше меня понимает.

Но сейчас папы не было. И мама была какая-то новая – тихая и задумчивая.

Я полила картошку сметаной и спросила:

– Мам, разве взрослые могут плакать?

– Могут, конечно.

– И ты?

– И я.

– А ты от чего плачешь?

– Если очень больно. Помнишь, я летом бежала босиком к телефону и мизинцем – прямо о ножку кресла… Бр-р-р… Ужас!

– И ты плакала?

– Немножко… А однажды я плакала очень сильно – когда Анька маленькая была. Помню, какой-то день получился – просто кошмарный. Анька не слушалась, вредничала. А у меня сессия.

– Это ты ещё в институте училась?

– На последнем курсе. Сижу, зубрю, а она мяч кидает. Попала в меня. А потом – в шкатулку. Шкатулка – фарфоровая, старинная… прабабушкина. Разбила, конечно. Я Аньке – по попе. Она ревёт – и я с ней реву.

– А ты почему?

– Да как-то всё вместе сложилось. Устала. Стыдно. Аньку жалко. И шкатулку жалко очень – я её с детства помню…

– Ну ты же придумала, как её склеить!

– Всё равно, трещинки-то видны. И на крышке кусочка не хватает. Так и не поняла, куда он закатился.

Я вздохнула:

– Жалко, не придумали такой суперклей – чтоб для всего…

Мама придвинула стул к моей голубой табуретке.

– Жень… Что-то случилось?

Я пожала плечами. Ну как об этом расскажешь маме?!

Я даже себе не могла объяснить, что сегодня произошло. И разве у нас получится сделать так – чтобы всё стало хорошо, будто ничего не было? Всё равно трещинки будут видны…

Хорошо, что у мамы зазвонил телефон. Она убежала, а ко мне пришла сонная Ветка.

И я занялась важным делом – стала чесать ей живот и кормить её варёной картошкой.

Всё утро я просидела рядом с часами на кухне. Двадцать минут десятого, половина, без пятнадцати… Анька говорит, что во время каникул будить людей раньше десяти – преступление. Без трёх минут… Пора! Пока я спущусь на первый этаж – будет как раз десять часов.

Мишка сразу потащил меня в свою комнату.

– Надо, чтобы Эльвира с нами к оврагу пошла. Мы всё равно без неё не сможем собаку забрать!

– И куда мы её заберём?

– Н-н-ну… Глеб говорил, что у родителей спросит…

– Глеб совсем рядом живёт. Она точно опять убежит к хозяйке. Это раз. А если ему не разрешат? Нам же СЕГОДНЯ её надо забрать. Это два…

– Слушай, Шерлок, не будь такой занудной! Может, я её домой приведу. А там что-нибудь придумаем. Это три!

– И кого это ты СНАЧАЛА домой приведёшь, а ПОТОМ уже станешь придумывать, что делать?

Мы даже не заметили, как в комнату вошла Мишкина мама. Она просто как из-под линолеума выросла. Встала рядом с диваном, подняла дырявый Мишкин носок и сказала:

– Ну? Рассказывайте.

И мы всё рассказали.

Мишкина мама ругала нас всю дорогу. Ругала, пока мы садились в машину, пока ехали вдоль трамвайных путей. Ругала, пока мы стояли на светофорах. Ругала, когда парковалась возле универмага.

Наверное, у неё остался ещё большой запас невысказанных слов. Я думаю, они скопились в Мишкиной маме, как пар под крышкой кастрюли-скороварки.

– У неё такой взгляд… просто пробивающий стены, – шепнул мне Мишка и нервно оглянулся – вдруг мама смотрит сейчас на него.

Зато с этим самым «пробивающим» взглядом Мишкина мама сразу уговорила Эльвиру отпроситься с работы на часик и съездить с нами. Она даже спорить не стала.

Мы только свернули к старым домам, а собака уже почуяла Эльвиру.

Снова мы шли на её голос. Но теперь это был не безнадёжный плач на одной ноте, а звонкий, переливающийся разноцветными красками лай.

Если честно, от этого счастливого лая мне стало ещё тоскливее.

– Рита, ко мне!

Эльвира сказала это совсем негромко – а собака уже бежала к ней. Она пыталась подпрыгнуть, лизнуть хозяйку в лицо, но у неё ничего не получалось, и она смешно поджимала хвост и прыгала снова.

Она совсем ослабела за эти дни. Серая шерсть на худой спине торчала замёрзшими клочьями. И глаза её тоже были серыми – как будто их засыпали пылью.

Эльвира шла не оглядываясь, а собака семенила за ней, волоча по снегу вытертый поводок.

У машины она стала тихонько скулить. Когда мы наконец уселись, Эльвира похлопала по сиденью рядом с Мишкой и сказала:

– Рита, место.

И Рита сразу залезла в машину и доверчиво вытянула шею, ожидая хозяйку.

А Эльвира захлопнула дверцу и пошла к остановке.

– Ау-у-у! – Под Ритин плач мы доехали до нашего подъезда, вошли в квартиру, отвели её в Мишкину комнату.

Хлопнула дверь – это Мишкина мама уехала на работу. Рита замолчала.

Мишка притащил с кухни кусок ветчины, куриную ногу. Он даже нашёл сырую отбивную – чтобы Рита выбрала, что ей больше хочется. И она выбрала.

Ей не хотелось видеть – ни меня, ни Мишку, ни нашу еду. Вообще – НИЧЕГО. Поэтому она легла и закрыла глаза.

На кухне Мишка подогрел какао, оставшееся от завтрака. Мы поделили его поровну.

– И что теперь? – спросила я, делая большой глоток. Со вчерашнего дня я ходила с ледяным комком в животе. Он не растаял от картошки, от утренней каши, от папиного поцелуя… Может, какао его растопит?

– Главное, до завтра потерпеть. Может, в деревне ей легче станет?

Я уставилась на Мишку – как будто он вдруг заговорил по-китайски.

– В какой ещё деревне?

Мишка хлопнул себя по лбу.

– Ой. Я ж забыл тебе рассказать! Мама нашему соседу звонила – это когда мы к Эльвире собирались и ты за курткой домой побежала.

И тут я уже разозлилась.

– Мишка, я всё равно ничего не понимаю! Ты можешь по-человечески объяснить?

– А как же дедукция? – не удержался Мишка. – Это же э-ле-мен-тар-но! У нас есть дом в деревне – это раз. У нас есть сосед дядя Витя – это два. Зимой, когда все разъезжаются, дяде Вите становится скучно. Это три.

– Помню! Ваш сосед ещё говорил, что, когда вы в город вернётесь, он мхом порастёт от тоски.

– Точно! Вот мы завтра все вместе к нему и приедем – никакого мха на нём не останется!

Мишка допил последний глоток и вытер шоколадные усы рукавом рубашки.

– Тебя твоя мама тоже отпустила. Так что найди нормальный шарф и завязывай его по-человечески. Поняла, Шерлок? Одевайся тепло. Там тебе не Англия!

Рано утром я отправилась к Мишке.

– Ну как, ела? – спросила я, как только он открыл дверь.

Кажется, я даже во сне задавала ему этот вопрос.

Мишка помотал головой:

– Не-а. Я ей даже копчёную колбасу предлагал! Ничего не берёт.

Я ждала, пока Мишка найдёт шерстяные носки. Рита лежала в прихожей, глаза её были закрыты. Когда зачирикал звонок, она не залаяла, как сделала бы любая собака… даже голову не подняла.

Интересно, кто это может быть?

На пороге стояла Соня – в меховой шапке и огромных непромокаемых варежках. Похоже, она собралась в экспедицию на Северный полюс.

– Привет. Вы чего тут застряли? Бабушка уже машину греет.

Мишка захлопал глазами. Открыл рот и снова закрыл.

А Соня продолжала тараторить:

– Вчера твоя мама говорит: а вдруг наша «Волга» по глубокому снегу не проедет? А моя бабушка говорит: на моём джипе куда угодно доберёмся. А я говорю: я тоже хочу куда угодно! – Она вдруг замолчала и сердито посмотрела на нас. – Ну и чего вы стоите? Бабушка говорит, чтобы вы уже спускались!!!

Пока бабушка грела машину, мы тоже грелись – носились вокруг джипа и каждую секунду спрашивали:

– Уже скоро? Уже скоро?

– Угум, – отвечала Сонина бабушка, не отрывая глаз от планшета.

И тут из подъезда выбежала… моя мама.

Если бы мне навстречу выскочил слон, я бы не так удивилась.

– Подождите! Подождите! – кричала она. – Я тоже хочу в деревню! У меня запеканка есть… И кофе молотый в пакетике…

Я протёрла глаза – вдруг я ещё не проснулась? Мама, которая хочет в деревню и даже взяла с собой запеканку… Нет, это ещё невероятнее, чем слон в нашем дворе!

Бабушкин джип легко обгонял все машины. Он плыл по шоссе, как настоящий корабль.

И бесконечные заснеженные поля за окном были похожи на море – может, где-то и есть человеческое жильё, но до него ещё далеко.

Две весёлые мамы, одна строгая бабушка, одна грустная собака, Мишка, Соня и даже я – все поместились в машине.

– А я Женю проводила и думаю – чего это мне дома сидеть? Всё равно проснулась уже. Запеканку схватила – и бегом.

Мама сидела счастливая – как школьница, удравшая со скучных уроков.

– А давайте споём? – И Мишкина мама вдруг затянула весёлым голосом: – А я сажаю алюминиевые огурцы… А-а…

– …На брезентовом поле, – подхватила Сонина бабушка.

Мы с Мишкой переглянулись. Ох уж эти мамы!

Я уже слышала эту песню от Аньки, так что знала слова.

А Мишка и Соня их быстро запомнили.