Клуб «КЛУБ» - Афанасий Полушкин

Перенести скульптуру планировали ко входу в городской парк, экранировав администрацию железной дорогой, но возмутился начальник городского управления внутренних дел, чье здание соседствовало с парком. Его поддержали начальник станции железной дороги, директор городского Дома культуры и вице-мэр по рекламе, культуре, спорту и молодежной политике. Обсуждались предложения поставить старичка у церкви или у входа на стадион. Но объединение футбольных фанатов пообещало объявить «сезон ярости» если «этот америкос зеленый» укажет хоть на кого-нибудь из кумиров команды, а батюшка пригрозил анафемой и передачей заказа на строительство храма в Новых Ямках женской строительной компании из Москвы.

Ситуация зашла в тупик. В неравной борьбе с наследием Бориса Бора пали: ректор Государственного университета мировой культуры (ГУМК), базировавшегося в Ямках, главный санитарный врач, председатель Комитета по управлению городским имуществом и еще двенадцать скромных ямчан, чьи имена слишком хорошо знакомы тем, кому надо. Трижды о старика с авоськой разбивали бутыли с краской, один раз в него въехали жигули пятой модели, и один раз у постамента взорвалось самодельное безоболочное взрывное устройство. Но тот устоял. И даже крутиться вслед проезжавшим иномаркам не перестал.

Кстати, голуби на старика не садились: ни на голову, ни на плечи, ни на руку.

По городу поползли слухи, что со дня на день, точнее с ночи в ночь, скульптура «Держи его!» просто исчезнет с площади перед администрацией и в лучшем случае будет сдана на металлолом. Началось формирование народного движения «Держи его!», первые добровольцы вышли дежурить на площадь в ночь на 15 марта, отмечая годовщину «лесной выставки» ББ и позируя перед телекамерами нефедеральных телеканалов.

Решение проблемы пришло внезапно. И даже не столько пришло, сколько совершенно неожиданным образом материализовалось в кабинете нового вице-мэра по строительству в виде двух черноволосых и черноглазых женщин: одна постарше, в черном платке на голове, другая моложе, с маленькой черной собачкой на поводке. Как они прошли в кабинет и о чем говорили с вице-мэром в течение двадцати минут, можно только догадываться. Но сразу после этой беседы вице-мэр созвонился со своим начальником и изложил тому план спасения.

Через неделю ехидный бронзовый старичок с авоськой был торжественно перенесен на новое место. Везли и устанавливали его в простыне. Вновь играл оркестр, но никого из администрации города, рангом выше заместителя начальника управления в этот раз на открытии не было. Когда же простыню стянули, рука старичка дернулась сначала в одну сторону, потом, другую. Затем скульптура начала яростно вращаться и внезапно замерла, показывая пальцем на вход в ограду, внутри которой она оказалась заточена.

Все сложилось хорошо. Дети по-прежнему любят качаться на вытянутой бронзовой руке, подростки по ночам перелезают через ограду и играют старичком в бутылочку. Им здесь даже интересней, чем на площади. И многие новобрачные заезжают сфотографироваться.

А что не заехать? Скульптура же стоит не абы где, а на городском Ямкинском кладбище.

Очень удобно.

Отсюда мораль: только попав на кладбище, мы можем понять, чего заслуживаем.

Заседание пятое

Это рассказ о событиях, которые всем присутствующим должны быть памятны, но подозреваю, что каждый запомнил их по-своему.

Название басни:

Тереха и окуни. (зачёркнуто)

Один удивительный вечер.

Один памятный день.

рассказчик:

Сергей Фабр

Да. Да. Я собирался рассказать сегодня, как мы ловили на озере окуней и встретили Тереху, последнего конюха рязанской земли. Но если некоторые члены КЛУБа столь бурно протестуют против басен, построенных на основе сюжетов об охоте и рыбалке, мне ничего не остается, кроме того, чтобы обратиться к событиям прошлого.

Вечером пятницы, тринадцатого июня тысяча девятьсот восьмидесятого года, а если быть более точным, то в 19 часов 55 минут, я шел по Арбату, направляясь к дому номер 35, на углу с Калошиным переулком. Смеркалось. Или нет. Не помню, смеркалось ли вообще тогда, четверть века тому назад. Тот вечер был прохладным, это я помню хорошо, дождь прошел днем, скособочил, снес, поменял всю прокисшую жару на свежие строгие сумерки.

Я шел медленно, любуясь тем старым, непешеходным, Арбатом, от метро «Смоленская», мимо овощного магазина, где время от времени можно было купить венгерский «Токай», мимо ресторана «Риони», магазина «Букинист» и еще одного овощного магазина, где время от времени можно было купить грузинские вина. Шел медленно, наслаждаясь самой возможностью никуда не спешить после сравнительно неплохо сданной сессии, за что и был обруган господином, который сейчас сидит слева от меня.

Да, спасибо за уточнение. Конечно, обруган был не за сданную сессию, а за то, что опоздал на пятнадцать минут. Ну, извини.

Надеюсь, все уже поняли, что речь идет о знаменитом доме Филатовой, или «доме с рыцарями», где в то время шла большая стройка. Или перестройка? нет, перестройка – это потом. Я был сторожем на стройке, как и все здесь присутствующие, за исключением тех, кто был пожарником. Между прочим, господин, который сейчас сидит напротив меня, а в тот день должен был вместе со мной выходить в ночную смену как раз в качестве пожарника, вообще не пришел. Так что обидные слова, сказанные мне, и только мне, в тот вечер тринадцатого июня 1980 года, в пятнадцать минут девятого… Нет, конкретно какие не помню… И спасибо, напоминать не надо… Те слова я считаю несправедливыми.

Свой долг я выполнил, заступил на дежурство, заварил чай в кружке, вскипятив воду кипятильником, что категорически запрещалось техникой безопасности. Но, во-первых, пожарник в доме Филатовой в тот момент отсутствовал по забытой мной причине, а во-вторых, если бы он пришел на дежурство, то мы бы вскипятил не одну, а две кружки. Или же кто-то пошел бы в магазин. У меня с собой был «В круге первом», в самиздатовском варианте, и я собирался провести вечер и часть ночи с пользой. Но не судьба.

Посланцы судьбы пришли в дом Филатовой без стука в половине девятого. Это был старший прораб на нашей стройке и его приятель, как позже выяснилось, комсомольский начальник районного уровня. Он, кстати, сейчас сенатор. Член Совета Федерации от Тьмутораканской области. Были они в костюмах и белых рубашках, такие крупные мужики не первой свежести, со съехавшими набок галстуками и шестью бутылками грузинского пятизвездочного коньяка. Они прошли на третий этаж, в прорабскую, а я убрал кипятильник и достал Солженицына.

Еще через полчаса прораб спустился ко мне, на второй этаж, держа правую руку с сигаретой так, как это делают циркачи, когда гуляют по проволоке. Только им на проволоке требуются две руки и/или шест, а прорабу на лестнице понадобилась только одна рука и сигарета. Обнаружил меня он не сразу, а когда повернулся в правильную сторону и увидел рассыпанные листки, произнес: «Хватит читать эту хрень. Пойдем, выпьешь».

Что ж, приказы начальства не обсуждаются. Я пошел. В прорабской обнаружились: комсомольский работник, именуемый в дальнейшем Гера, четыре бутылки конька на столе и две из-под конька под столом. Кроме того, на столе, а точнее на газете «Комсомольская правда», лежали бутерброды с загибающимся сыром и пучок зеленого лука. Три пластиковых белых стакана дополняли натюрморт.

Старший прораб, усадил меня на стул, строго напротив Геры, налил полный стакан коньяку, придвинул его ко мне, сел сам и сказал: «Вот».

Натянувшуюся, было, ткань беседы перехватил Гера. Он быстро выяснил, как меня зовут, представился сам и назвал имя прораба (Вася. А вы что подумали?).

Пока шла церемония представления, я обнаружил, что мой стакан – с трещиной, коньяк из него медленно вытекает, расплываясь по столу темной лужицей, так что пить за знакомство пришлось все и сразу. После этого инициатива окончательно перешла к Гере, сообщившему, что он со школы пишет стихи. Тут до меня дошло, какова моя роль, и я хватанул зеленого лука для блеска в глазах.

Гера начал читать. И сразу, видимо, поэму, потому что чтение длилось восемнадцать минут. Не могу похвастаться тем, что я запомнил все перипетии сюжета, более того, я бы вообще ничего не запомнил, потому что примерно минуте на пятнадцатой прораб Вася, готовясь к финалу, наполнил все пластиковые стаканчики до самого верха, и я волей-неволей наблюдал, как уровень моего стаканчика понижается, а лужа на столе растет. Но первые две строки этой поэмы настолько поразили мое неокрепшее к тому времени литературное чувство, что их я запомнил на всю жизнь. Коньяк у всех в бокалах? Готовы? Вот эти строки:

Я снова просыпаюсь по частям:

Желудок, сердце, печень, позвоночник…

Теперь вы примерно представляете, о чем я думал до того, как в мой стакан вновь полился коньяк. Да, да вот об этом: мне, студенту филфака, очевидный графоман читает, как петух свое кукареку, дилетантские стишки, от которых тошнит уже со второй секунды. И прошло уже три, нет четыре, нет пять. А рядом сидит, тупо уставившись в пол пусть не прямой, но начальник, специально меня для этого доставивший. Я уже выпил почти целый стакан их коньяка, и, видимо, придется пить еще, а, точно, вот он уже наливает. Лужа на столе все больше. И если я скажу, что все плохо, то окажусь неблагодарной свиньей, испортившей двум друзьям встречу, а если похвалю, то плюну на всю русскую поэзию. Кой черт я остался один в этом здании, где мой напарник, он бы выкрутился, ну почему я все время попадаю в это…