Иуда - Вениамин Яковлев

И совсем странная мысль, необычайная, мелькнула в сознании Иуды. А ведь вот у него, у Учителя, никогда не будет своих детей. Вот так будет ходить и ласкать тех, кого принесут к нему, или кто прибежит к его коленям. Но ведь для него дети - его дети, и все дети его - Отца Небесного...

Ну, вот и у Иуды, Иуды тоже не будет детей... Почему? Ведь Учитель не запрещает иметь их? Не он ли так нежен с ними? И не начал ли он своего служения с посещения брака там, в Кане? И так часто бывает он в тихих семьях, принимающих его так радушно. Иуда не слышал от него запрещения и даже не говорил с ним об этом...

Но в самом деле, может ли Иуда думать о семье, когда у него нет и не будет крова, когда впереди постоянное странствование с Учителем, следование за ним, наполняющее всю жизнь и отнимающее все силы. И как согласовать надежды о маленьком семейном угле и об его уюте с участием в великом Божественном и грозящем такими опасностями служении? Вот Симон женат, но не живет ли он как оставивший жену?

Но откуда эти вопросы? Откуда эти мысли? Проклятый Бен-Акиба! Разве не счастлив Иуда? Разве не ощущает он величайшей радости освобождения от маленьких, но вяжущих земных пут и разве не обладает вместе с Учителем и Отцом Небесным всей полнотой дарованного ему их любовью мироздания?

Отчего же вдруг при виде этого маленького человеческого, может быть слишком человеческого счастья, острие какой-то непреодолимой тоски проникло ему в сердце. Точно пахнуло на него чем-то далеким, унесенным из детства и захотелось уюта и какого-то иного тепла, иной ласки, иного покоя, не того, который обещает Учитель.

Они шли дальше, а Иуда все еще оборачивался и смотрел на удаляющийся домик, улыбающуюся женщину, что-то говорившего отца и смеющегося ребенка.

Потом Учитель говорил с фарисеями о браке. Они спрашивали его о разводе, и он отвечал: "Что Бог сочетал, того человек да не разлучает...", "...кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее; а если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует..."

Фарисеи ушли, но ученики ужаснулись его ответу. Он показался им противным не только прошлому, освященному веками, мудростью и верою, но и самой человеческой природе. Ни у их отцов, ни у учителей, ни у языческих мудрецов не существовало такого обычая. Казалось, муж и жена спаивались оковами, врезающимися в живое тело, и на них ложилась тяжесть, непосильная для человеческих плеч. Самое сладкое сделалось горьким, и самое манящее страшным.

И кто-то из учеников произнес невольно: "Если такова обязанность человека к жене, то лучше и не жениться..."

А Учитель отвечал: "Не все вмещают слово это, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так, а есть скопцы, которые оскоплены от людей. И есть скопцы, которые сами сделали себя скопцами для Царствия Небесного. Кто может вместить, да вместит..."

И слова эти показались тогда странной загадкой. К кому относится это "может вместить"? К тому ли, кто примет на себя бремя брака, какой он, Учитель, признавал единственно возможным и благословенным от Бога, или другим, к этим "скопцам" ради Царствия Небесного?

Что же благословляет Учитель последним благословением и где путь совершенный? Но где бы он ни был - торным и страшным показался он ученикам. А спросить его больше боялись.

А в это время как раз пришли матери, принесли и привезли детей, чтобы он благословил их, и воздух наполнился детским смехом и радостными голосами...

Но ученикам казалось, что это как раз не вовремя. Теперь, после разговора о браке, им не хотелось видеть детей, и казалось, что они мешают Учителю. И ученики стали прогонять пришедших. Но Учитель остановил их. Он, казалось, хотел дать им почувствовать, что они не поняли чего-то самого главного в его словах. И в его лице, и в его голосе был гнев, так редко его посещавший... "Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть Царствие Небесное".

И он положил руки на маленькие головки, и колечки волос заплелись вокруг его пальцев, и, подняв глаза к Небу, он молился радостно и умиленно.

* * *

И все учения, все беседы Учителя стали теперь иными для Иуды. Точно самый голос Учителя изменился. Как будто в прозрачный звук серебра кто-то добавил стали. Прежде, каждый раз, когда Учитель говорил, казалось, будто он срывает пригоршнями, целыми охапками длинные, прозрачные благоуханные белые лилии. Сам весь белый тонет в их белизне и потом бросает их в толпу, и все кругом становится белым, благоуханным - все: и природа и люди сливаются в одно безграничное поле, заросшее лилиями.

И теперь лилии по-прежнему в руках Учителя. Но как будто бы на их тонких стеблях выросли колючие шипы, и каждый, кто принимает их и хочет насладиться их ароматом, ранит до крови и руки и лицо.

Учитель, впрочем, вовсе не скрывает этих шипов. Он часто сам говорит об узком пути, по которому должны пройти его последователи к вратам Царства. Он говорит, что Царство это достигается усилием: только употребляющие усилие его восхищают. Он открыто предвещает своим последователям страдания, много страданий... Он часто упоминает о страшном позорном и отвратительном орудии пытки и смерти - кресте для своих учеников, и им по временам кажется, что слова эти больше, чем простое сравнение.

Наконец, он прямо требует от них, кто идет за ним, чтоб они возненавидели своих отцов, матерей, жен, детей и, главное, и самое страшное, самою жизнь свою.

И Иуда знает, что требование это - не просто слова, потому что Учитель никогда не говорит только для того, чтобы говорить, и все слушающие знают, что каждое слово его должно стать делом и в его и в их жизни. И оттого каждое слово звучит радостно и страшно...

И чем утонченнее и духовнее понимает Иуда эти слова о ненависти, тем страшнее они ему кажутся.

* * *

Иуда наблюдал за лицом Учителя. Выражение его менялось, Иуда видел его строгим, спокойным, внимательным, грустным, нежным, задумчивым, страшным, гневным, видел, как по нему текли слезы...

Но никогда, никогда не видел Иуда Учителя смеющимся. И даже никогда не заметил улыбки у краев прекрасных, тонких, ярко очерченных губ.

* * *

Иуда заметил, что не он один где-то в самой своей сокровенной глубине изменился в своем отношении к Учителю.

Он увидел, что многие, кто шел за Учителем, теперь уже не ходят, другие, прежде такие восторженные, отдавшиеся Учителю сполна, хотя и по-прежнему сочувственны и даже благоговейны, но гораздо сдержаннее, осторожнее, точно бояться восторгаться и боятся не кого-нибудь извне, а боятся как будто самих себя.

Иуда любит посещать вместе с Учителем дома, в которые их приглашают. Ему нравится этот розовый ясный свет, который Учитель вносит с собой в каждую горницу, и от которого все кругом загорается и розовеет.