Замок в Пиренеях - Юстейн Гордер

Рука у тебя сильная, Стейн! Но она дрожала!

Серьезность того часа захватила и меня. Но я была осмотрительнее, чем ты, чувствовала себя увереннее — возможно, потому, что у меня уже давно сложился свой взгляд на потустороннее… Для меня «аномальное» — нормально. Я была готова к тому, что тот феномен может снова «материализоваться». Хотя «материализоваться» — вводящее в заблуждение обозначение, потому что то, что мы некогда видели, вовсе не было материально. Возможно, это никогда нельзя было как-то зафиксировать, сфотографировать. Это была так называемая «видимость». История полна сообщений о подобных явлениях — рассказов о человеке, который представал перед душой другого человека, хотя в реальном мире они находились на расстоянии многих миль друг от друга.

И литература богата рассказами о людях, которые получали весть от того, кто недавно… кто не мертв, но восстал из мертвых. Самый известный пример, разумеется, Иисус. Между тем нас окружает материалистическая культура, почти полностью закрытая для контакта с духовным миром, не говоря уже о сверхъестественном. Но… почитай Шекспира, почитай исландские саги, снова открой Библию и Гомера, послушай, что в различных культурах рассказывают о шаманах и предках.

По-моему, случившееся в тот раз могло бы послужить для нас утешением. Потому как есть нечто в том, что ты называешь его словом «скетч», «представление», о чем я думала потом бесчисленное множество раз. Женщина-Брусничница смотрела на нас не с упреком или ненавистью. Она смотрела с нежностью, она улыбалась. Потом ее улыбка исчезла, но ненависти не было. Там, где не замешаны материальные интересы, нет и ненависти…

В тот раз тем не менее мы оба пережили потрясение, я тоже; мы были насмерть перепуганы, но это творилось с нами уже целую неделю. Появись она снова, я приняла бы ее с распростертыми объятьями.

Но больше она не появилась…

Никакой смерти нет, Стейн! И мертвых нет.

> II

Ну вот, я вернулся. Ты по-прежнему сидишь за компьютером?

>>>

Брожу вокруг него! Что поведала новая сводка прогнозов о состоянии климата?

>>>

Она вселяет тревогу и наводит на мысль о том, что на климатическом фронте ООН уже долгие годы проводила слишком консервативную политику. В недостаточной степени обращалось внимание на так называемые механизмы обратной связи. В виде резюме сводка сообщает о том, что чем теплее становится, тем становится теплее. Когда снег и лед в Арктике тают, солнечные лучи отражаются меньше и Земля в целом согревается гораздо сильнее. Это приводит к тому, что при таянии вечной мерзлоты высвобождаются газы, в том числе метан, которые влияют на климат. Существует и множество других подобного рода самоусиливающихся механизмов. Возможно, мы приближаемся к фатальной точке неустойчивого равновесия. После него обратного пути от глобальной катастрофы нет. Еще недавно мы полагали, что, несмотря на все, пройдет не менее полувека, прежде чем морской лед в Арктике будет весь таять летом, а сейчас видим, что этот процесс протекает гораздо быстрее. Похоже, речь идет всего о двух десятилетиях! Исчезновение льда на севере способствует таянию ледников в горах Азии, Африки и Южной Америки, а с уменьшением этих водонапорных башен русла многих рек на большую часть года будут пересыхать. Из-за этих процессов с недостатком питьевой воды столкнутся миллионы людей. И не только людей. Кризис затронет почти половину земных растений и животных. Что мы творим с нашей планетой? У нас она одна, и мы обязаны делить ее с теми, кто придет после нас!

А теперь наша беседа. Мне продолжать?

>>>

Продолжай! Я пойду в комнату и приведу в порядок кое-какие газеты и журналы, но сразу же вернусь, как только компьютер сообщит о твоем новом письме.

>>>

У меня свежо воспоминание о Магритте. Репродукция его картины висит у нас в спальне, а теперь я нашел ее в Интернете. Картина называется «Le Château de Pyrénées»[18], на ней изображен мир, парящий в вольном полете. Во всяком случае мы с тобой так ее толковали. Мы были агностиками. Мы охотно принимали рассуждение древних о том, что у мира должна быть первопричина, то есть должен существовать «Бог», который его создал. Мы спорили о некоей творческой инстанции, породившей Вселенную, но не верили в какую-либо форму «откровения» высших сил. Вместо этого мы не переставали изумляться существованию мира и нас самих.

Сольрун, я сейчас воспринимаю мир примерно так же и не перестаю удивляться тому, что он существует. То, что произошло в березовой роще, для меня гораздо меньшее чудо… Никаким цирковым трюкам, никакому театру варьете не удастся заворожить меня с такой силой, как это удается степям и тропическим лесам, миллиардам космических галактик и миллиардам световых лет между ними.

Как и ты, я скорее занят тем, что мир — это загадка, чем тем, что я — одна из его загадок. Я больше занят природой, чем своей собственной «сверхъестественностью». И меня куда больше удивляет наш непостижимый мозг, нежели все пустые рассказы о «сверхъестественном» и «сверхчувственном».

Я вообще не думаю, что допустимо переносить парадоксы физики на такие феномены, как обмен мыслей между высокоразвитыми млекопитающими. Но то, что существуют высокоразвитые млекопитающие и что я нахожусь среди них, это меня завораживает. Тебе долго пришлось бы искать человека, который был бы так озадачен собственным существованием, как я. Рискованное утверждение, но я осмеливаюсь это заявить. Поэтому-то меня и не задело обвинение в том, что я прагматичен.

Но что стало с тобой? К чему пришла ты?

Ты пишешь, что убеждена теперь в существовании потустороннего мира и в том, что смерти нет. Надеюсь, ты сохранила при этом свою способность радоваться каждой секунде жизни здесь и сейчас? Или твоя склонность к потустороннему постепенно вытеснит земное?

Способна ли ты по-прежнему испытывать «безграничное горе» из-за того, что жизнь «так коротка, так коротка»? Это твои слова. Выступают ли еще у тебя слезы на глазах при мысли о таких словах, как «старость» и «срок жизни»? Случается ли тебе прослезиться на закате солнца? Можешь ли ты вдруг сделать огромные глаза и произнести ужасные слова: «Стейн, однажды мы исчезнем!» или: «Когда-нибудь нас не будет!».

Двадцатилетние не способны представить себе свое несуществование, во всяком случае не так ярко, как когда-то представляла его ты. Но мы жили с этим как с повседневной данностью. Не потому ли, что постоянно бросались в самые дерзкие авантюры? После каждой из них мне не нужно было спрашивать, почему ты ударялась в слезы. Я знал почему, а ты знала, что я знал. Тогда я предлагал отправиться в лес или в горы. Таких успокаивающих прогулок на природу было множество. Ты любила их. Свою любовь к этому ты не один раз называла «всеобщей природой», и это чувство каким-то образом напоминало несчастную влюбленность, потому что ты знала: однажды ты изменишь всему тому, что так страстно любила, и в конце концов предашь саму себя.

Ты постоянно металась между смехом и слезами и под тонким слоем наигранной радости, как и я, носила горечь. Мы были вдвоем. Но думаю, что твоя горечь была глубже моей. Твое воодушевление, восхищение, восторг — тоже!

Но Брусничница! Я не буду уклоняться от разговора о ней и признаюсь, что в тот раз я и впрямь приуныл. Совпадение было поразительным! Не понимаю, как ее угораздило явиться снова?

Но когда моя рука дрожала, то была сама дрожащая, трепещущая жизнь. Прошло тридцать лет, и теперь, когда мы вдвоем вновь там оказались, предо мной так живо предстало… какими мы были неподдельно юными и как все это произошло с нами. Там на вершине, на поросшем березами склоне, случилось нечто такое, из-за чего мы вскоре оторвались друг от друга.

Возможно, потому, что я позволил себе вольность и взял твою руку в знак того, что мы вновь минуем эту березовую рощу. Я вспомнил, какое потрясение вызвало это у нас тридцать лет тому назад, какой страх нас охватил. Я этого не отрицал, потому что и теперь ощутил холодное дыхание чего-то жуткого. Но этот страх не был вызван тем, что нам вновь может явиться это видение. К тому же человек может бояться, как бы его не захватило собственное безумие. Или безумие ближнего. Страх бывает заразительным. Безумие — тоже.

Случившееся в тот раз лишило тебя самообладания. В последующие за этим недели я боялся находиться с тобой в одной комнате. Затаив дыхание, я надеялся, что ты вернешься… Этого не случилось. Я тосковал по тебе еще много лет спустя. Надеялся, что когда-нибудь ты позвонишь в дверь. По ночам я думал, что ты сама откроешь дверь и войдешь ночью в квартиру, ведь у тебя остался ключ… Я лежал в широкой двуспальной кровати, мне не хватало тебя, но в то же самое время я страшился твоего возвращения, ведь, вернувшись, ты стала бы той Сольрун, которую я знал… Через несколько лет я поменял замок.