Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше - Мария Барр

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего, ни на какую ногу описываемый не хромал….

Само описание героями романа внешности Воланда содержит скрытую усмешку автора, оно свидетельствует либо о неспособности очевидцев воспринять и отобразить реальность, либо, что совсем уж чудно, о многоликости описываемого субъекта.

Вот уже и мелькнули слова «сводка», «особых примет». Несколько неожиданно для романа, если это не детектив. Очень, очень напоминает начало романа репортаж с места события или расследование, которое зачем-то самостоятельно ведет автор. Во всяком случае, языка художественного описания здесь практически нет, кроме дивных сатирических зарисовок ненавязчивого советского сервиса у киоска «Пиво и воды». Подробнейшее описание внешности, хроникерская или протокольная подробность, внимание к деталям, изображение поступков, передача диалогов.

«Расследование», затеянное Берлиозом и Бездомным, травестирует расследование, проводимое компетентными организациями и автором. Версии о том, кто такой этот подозрительный иностранец, с лихорадочной быстротой мелькают в головах героев - «немец», «англичанин», «француз», «поляк». Складывается досье. Результатом «расследования», конечно же, становится версия о том, что он шпион, эмигрант. А как же может быть иначе? Если иностранец, говорящий по-русски, интересуется советским образом жизни, то обязательно шпион. Если заговорили на улице, то затем, чтобы арестовать. Логика времени.

Так что Берлиоз спешил с «идейным» доносом.

Да и сам рассказчик вызывает подозрение. Откуда такая осведомленность в показаниях из разных учреждений? Да уж не оттуда ли он сам? А может быть, он следователь, ведущий это таинственное дело? Или репортер при специальном ведомстве? Фигура «загадочная на все сто». Предположим, я не знаю о писателе ничего, я основываюсь только на выводных знаниях. Что можно предположить? Все, что угодно. Интрига личности рассказчика, ведущего нас по повествованию о происшествиях в Москве, безусловно, усиливает читательский интерес.

Этому рассказчику нельзя не верить ввиду изложенной подробной картины происшествия, достоверной до мелочей, изложения подробностей, которые составляют психологически достоверную картину. Мы верим автору, потому, что он Мастер, виртуозно владеющий не только изобразительными средствами, но средствами управления читательским вниманием. Мы верим автору-рассказчику, потому что он находит ту позицию «над спором», позицию исключительной объективности, которую может предложить только хроникер, при этом у читателя создается ощущение, что он «видит» описываемые события, даже если они совершенно невероятны. Сцены погони с элементами классического детектива с изображением Бегемота, пытающегося всучить женщине-кондуктору гривенник, невероятными темпами пролетающих по вечерней Москве Воланда и Бездомного, кажутся читателю такими же реалистичными, как и описание ресторанных сцен и других зарисовок Москвы 30-х.

Кстати, погоня Ивана за Воландом, бегство свиты врассыпную, попытка замести следы, купание в Москва-реке и кража одежды, преследование милицией преследователя, попытка задержать его в кальсонах на Скатертном, вторжение в чужую квартиру с моющейся в ванной гражданкой и, наконец, - «заточение» в психиатрической клинике «героя дня»– это ли не современный детективный сюжет? Сам фантастический характер погони не влияет на жанровый признак. Расследование или репортаж переходит в классический детектив «с примесью чертовщины и ярко выраженной уголовщины». И это начало романа.

Но при этом мы, читая, улыбаемся. Комизм ситуаций и характеров снимает, аннигилирует жанровые признаки детектива. Все оказывается обманчивым, в том числе и авторская интонация криминального расследования. За хроникерской позицией обнаруживается усмешка, аналогичная усмешке Воланда над незадачливыми героями. Михаил Булгаков как автор отнюдь не бытового романа понимает, что для реализации задуманного нужно ломать все схемы и стереотипы, в том числе и жанровые. Жанровая природа московских глав оказывается сложной, основанной на противопоставлении формальных признаков жанра и сатирической и юмористической позиции. При анализе творчества любого крупного художника слова неизбежно встает вопрос о жанровой природе и специфике его произведений. Именно в рамках творчества истинно талантливых писателей и происходит развитие и усложнение жаровых разновидностей. Таким, бесспорно, является творчество М. А. Булгакова.

Кстати, авторская оценка – спрятанная или открытая, вербализованная или подразумеваемая, определяет жанровые характеристики в том числе.

Автор не бесстрастный регистратор, очевидец, свидетель, как это может показаться на первый взгляд. Его оценка спрятана, она не в прямых текстовых характеристиках персонажей, она видна в расстановке «фигур» на доске и в умении прятаться за этими фигурами. Иногда она выплескивается в серьезных или шутливых восклицаниях или характеристиках.

Московские главы романа породили большое количество споров исследователей в поиске жанрового обозначения романа – фельетонная дьяволиада, сатирическая мистерия, гротесковая сатира, философский гротеск, мистическая буффонада. Мне представляется, что термин, взятый у М. М. Бахтина, - мениппея – наиболее адекватен в применении к жанровому определению московских глав. Происхождению его мы обязаны выдающемуся отечественному филологу двадцатого века М. М. Бахтину.

Впервые А. Вулисом, а затем В. И. Немцевым, К. Икрамовым (Икрамов 2003) и Б. М. Сарновым и, позже, И. Е. Ерыкаловой (Сарнов 2000; Ерыкалова 2007) были определены жанровые характеристики романа «Мастер и Маргарита». Исследователи определили его как жанр мениппеи, или «свободной мениппеи» (В. Немцев), введенный М. М. Бахтиным. Бахтин, исследуя проблемы поэтики Ф. М. Достоевского и ссылаясь на произведения Т. А. Гофмана, использует в развитии теории карнавальной культуры понятие «Мениппова сатира». В ней проявляется, по его мнению, квинтэссенция карнавального мироощущения. Сам жанр получил название по имени философа-киника и писателя из Гадары (Сирия) Мениппа, жившего в третьем веке до н. э. Классическими примерами мениппеи являются «Сатирикон» Петрония, «Менипповы сатиры» Лукиана, «Метаморфозы» Апулея.

Понятно, что от античной мениппеи жанр романа «Мастер и Маргарита» отделяет огромный период развития и усложнения структуры произведения и художественного сознания в целом. Точнее, мы вправе говорить об отражении доминантных стилевых черт и характеристик этого жанра в романе. Идея карнавала, карнавализация (мира, мысли и слова) является основной в главах, посвященных Москве 30-х. Игра как основа существования инфернальных образов романа проявляет установки на карнавальное сознание.