Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Зигфрид из Магунции, более озабоченный книгами священными, нежели мирскими, с удовольствием созерцал лица обвиняемых, для которых он просил страшнейшего из наказаний. Гутенберг сглотнул слюну; на его перепуганном лице отразилась смесь неверия и возмущения. Фуст побледнел и опустил голову. Шёффер почувствовал слабость в коленях, ему пришлось ухватиться за скамеечку, чтобы не упасть. Подсудимые готовились защищаться от обвинений в подделке и мошенничестве, но никак не могли предположить, что речь пойдет о некромантии, ведовстве и сатанизме. Они были даже согласны расплатиться за свою вину своими кошельками или в самом крайнем случае — провести несколько месяцев в тюрьме. Но даже при наихудшем варианте развития событий никто из троих не предполагал для себя возможности смертного приговора. Иоганн Гутенберг, созерцая непроницаемые лица судей, озаренные благостным светом, льющимся из больших витражей, пытался восстановить цепь событий, которая в итоге привела его к столь опасной грани. Гутенберг считал себя человеком, созданным для славы, и всегда in pectoreнадеялся, что будущее принадлежит ему. Однако теперь он понял, что его имя может с одинаковым успехом вписаться в историю Германии как имя героя или же как имя распоследнего злодея.

Увлечение Гутенберга книгами, техникой ксилографии, плавкой металлов и литографическими гравюрами восходило еще к самым ранним детским годам. Отец Иоганна больше десяти лет был управителем монетного двора. Звался он Фридрих Генсфляйш; семья и друзья называли его ласково — Фриле, однако большинству горожан он был известен как Генсфляйш Бедняк, der Arme, [10]из-за его на удивление скромной жизни — если учесть, что все деньги, имевшие хождение в городе, проходили через его руки. Ни самые богатые феодалы, ни купцы, привозившие с Востока специи и шелк, ни принцы, ни императоры даже не видели таких сокровищ, которые Фриле Генсфляйш изготовлял ежедневно. Золотые и серебряные монеты, ценные бумаги, служившие для торговли или для накопления капитала, для этого человека были материалом столь же повседневным, как тесто для булочника. Несмотря на доступ к сундукам с богатствами, Генсфляйш дер Арме, францисканец по облику и по образу действий, оставался человеком незапятнанной честности. Ему никогда не приходило в голову придержать у себя монетку, которая ему не принадлежала, притом что жалованье его составляло лишь мизерную часть от тех денег, которые он производил. Справедливо будет утверждать, что во всей Германии не было человека, который проявлял бы такой же интерес к деньгам, — но только не ради личного обогащения, а из-за перфекционизма, граничившего с болезнью. Малейший дефект монеты, незаметный даже для самого опытного чеканщика, превращался для Фриле в ужасный изъян, ощутимый как на взгляд, так и на ощупь. Неровность на гурте какого-нибудь крейцера уже являлась причиной, чтобы отправить его обратно в тигель на переплавку. А уж фальшивую монету он мог определить и с закрытыми глазами. Генсфляйш дер Арме презирал посредственных фальшивомонетчиков — не за то, что они фальшивомонетчики, а за то, что они посредственные.

— Если бы кому-нибудь из них удалось делать монеты не хуже, чем делаю я, этот человек вполне справедливо заслужил бы свое богатство, — как-то раз сказал маленькому Иоганну отец, и эта фраза стала для сына поводом для необоримого искушения. — Все деньги фальшивы по определению, ведь это не больше чем условность, взаимный договор, основанный на доверии. Настоящие деньги — это всего-навсего подделка доброго доверия; фальшивая монета — это подделка недостаточного доверия. Ценность ведь не в самой монете, а в доверии. Кто определяет цену вещам? Какое равновесие можно установить между краюхой хлеба и маленьким металлическим диском? Если представить, что в мире исчезнет вся пшеница, никому не придет в голову глотать золотые монеты. Умирающий от жажды принц не задумываясь отдаст все свои сокровища за кувшин воды из оазиса. И определенно, эти сокровища никто не примет, если в округе окажется лишь один источник воды. Невозможно подделать ни воду, ни воздух, ни землю, ни крышу над головой, ни хлеб, ни рыбу. Подделать можно только то, что уже является подделкой, — то, в чем нет истинной пользы, что само по себе не является благом.

И вот теперь, стоя перед трибуналом, подозревавшим его в изготовлении фальшивок, слушая неистовую речь обвинителя, Гутенберг вспоминал фразу, которую так часто повторял его отец: «Чтобы стать хорошим чеканщиком, нужно научиться с безразличием относиться к чарам денег».

8

— Чтобы стать хорошей проституткой, нужно научиться с безразличием относиться к чарам наслаждения, — не раз говаривала Ульва своим неопытным дочерям.

Сохраняя верность древней традиции, в лупанарии Священной корзины клиентов именовали прихожанами. А женщины там были не обыкновенными шлюхами, а гетерами, достойными общения с аристократами Древней Греции. Их покои ничем не напоминали мерзостные каморки соседних борделей — они подражали в своем убранстве и пышности комнатам в дворцах наслаждений легендарной Помпеи.

Те, кто отведал неподражаемых ласк обитательниц Монастыря Священной корзины, никогда больше не могли испытать подобного наслаждения с другими женщинами. Никто лучше Почитательниц не знал секретов мужской анатомии, не знал, как обходиться с мужским телом так, чтобы каждый участок кожи превратился в территорию небывалого блаженства. Эти женщины были лучшими знатоками мужского характера, в центре которого всегда стояло самолюбие; они умели произнести необходимые слова в нужный момент, разжигая в мужчинах искру тщеславия: ничто так не распаляло похотливый и грубый характер мужчины, как лесть насчет его сексуальной мощи, преувеличенно пылкий стон или представление с экстатическим полнокровным оргазмом, исполненным вздохов, завываний и крика.

Мужчины, побывавшие в альковах самого дорогого в Майнце публичного дома, уже не могли удержаться от искушения снова и снова сюда возвращаться. Были такие, кто разорился, оставив в этих стенах все свое состояние. Прихожане конгрегации действительно почитали умение здешних шлюх-перешлюх. И дело было не просто в плотском соитии: то был опыт, который, зарождаясь в самых низменных инстинктах, достигал высочайших, боготворящих вершин. Как бы парадоксально это ни выглядело, мужчины, посещавшие лупанарий, выходили на улицу, вовсе не сознавая себя омерзительными грешниками, — наоборот, они уходили в уверенности, что исполнили высокую религиозную миссию. Да так оно и было. Всякий раз, когда клиент попадал в объятия Почитательницы Священной корзины, он, сам того не сознавая, превращался в важнейшую составляющую древнего священного ритуала. Ни о чем не догадываясь, многочисленные прихожане этого странного Монастыря представляли собой идеальные искупительные жертвы тайных обрядов, посвященных богине Иштар. Их наслаждение оплачивалось не только звонкой монетой: когда они вверяли женщинам свое тело и душу, их приносили в жертву на алтарь самой сладострастной из всех богинь; вкушая ни с чем не сравнимое блаженство с Ульвой и ее дочерьми, они обращались жертвами в тысячелетней скинии вавилонской богини.

Каждая ласка, которую получали клиенты, для женщин являла собой часть сложного безмолвного ритуала, состоявшего из даров и жертв, приносимых ради высокого единения с божеством. Никому из этой ревностной паствы, каждый день стекавшейся в Монастырь, было невдомек, что они вкушают то же наслаждение, которое в древние вавилонские времена, когда практиковалась ритуальная проституция, приносили на алтарь богини-жрицы. Так же как и в святилищах былых эпох, церемония начиналась с обрядов инициации. То были действия, необходимые для правильного проведения всей церемонии. Группа мужчин (от шести до двенадцати человек) собиралась в главном зале, где стояла величественная статуя бога Приапа в натуральную величину, — последнее относилось и к размерам мужского достоинства похотливого божества. Все склонялись перед его колоссальным возбужденным фаллосом, препоручали себя его могуществу и просили Приапа ниспослать им такую же мужскую силу. Церемонию проводила Ульва: она, как верховная жрица, произносила молитвы, которые собравшиеся должны были повторять. Мужчины один за другим целовали каменную головку фаллоса мужского бога, затем проходили обряд покаяния — он состоял в том, что каждый из прихожан должен был простереться у ног одной из дочерей Ульвы, которая, сидя на троне, заставляла мужчин облизывать подошвы ее ременных сандалий и стегала их по незащищенной спине, требуя просить искупления за их провинности перед женщинами. Исполнив этот обряд, вся группа переходила в соседнее помещение — там прихожане оставляли свои приношения. Они бросали монеты на большой бронзовый поднос, при этом раздавался звон, похожий на колокольный. Размер приношения определялся громкостью звона и его продолжительностью; тем, чьи монеты звенели громче и дольше, причиталось больше ласк.