Карьера - Александр Николаевич Мишарин

средствам. Лысеющий, худой, гораздо моложе ее мужчина сидел вполоборота, почти затылком к Кириллу. Было почему-то ясно, что он неудачник, раздражен, слабохарактерен и капризен. Что она не то что любит, но привыкла к нему. За неимением лучшего тащит его судьбу и даже боится потерять…

«Что это я нафантазировал?» — смешавшийся Корсаков понял, что Сергей Венедиктович уже давно наблюдает за ним.

— О-о… — сложив смешно губки, протянул Тимошин. — Да ты еще… Ого-го-го!.. Может быть, там у тебя?.. По секс-вопросам… Неувязочки были? Может, поэтому твои дела и затерялись?

Кириллу были неприятны и его смех, и шутки, и то, что Тимошин понял, что сейчас с ним произошло.

— А что, собственно говоря… — задал он сам себе вопрос. И так же молча и безжалостно ответил: «Это же — первая твоя мальчишеская любовь! Любовь мальчика к взрослой женщине…»

— Я же с Мариной был там! Все эти годы.

— Нашел оправдание! Да при их порнопромышленности никакая жена не сможет остановить. Особенно тебя!

И снова, поковыряв в тарелке, Тимошин неожиданно уважительно и с чуть заметным удивлением закончил:

— Кроме Марины.

И, быстро отведя глаза, спросил:

— Как она? Постарела, конечно?

«Зачем ему так нужно знать, что Марина постарела?» — подумал Кирилл.

— Ну… нельзя же быть вечно такой… Русалкой? — защищался Серега. — Забыл? Что я был влюблен в нее?

— Не помню, — сухо, отрезая этот разговор, ответил Кирилл.

— Что не помнишь? Постарела ли твоя жена? — попытался снова свести все на шутку Тимошин.

Кирилл Александрович поднял на него глаза, и Сергей, вздохнув, почти с завистью сказал:

— А у тебя еще чертики в глазах бегают! — и добавил с каким-то давним уважением: — Порода!

— Говорят… Давить нас надо?! — то ли серьезно, то ли приглашая посмеяться, сказал Корсаков. — Я вот и спрашиваю себя… А стоим ли мы ненависти, зависти? О любви я уже не говорю.

Когда он поднял глаза, то увидел, что лицо Тимошина, оказывается, было ему незнакомо. В нем были неизвестные ему запасы жесткости, тяжко настороженной задумчивости.

Мгновение они смотрели друг на друга, узнавая заново.

— А кто же тебе… Такие мысли внушает? — спросил, наконец, Тимошин. — А я — не верил…

Кирилл Александрович не успел понять, кому и чему не верил Сергей Венедиктович.

— Ну, в диссиденты… Ты меня раньше времени не записывай! — услышал он свой уклончивый ответ.

— А я все думал, чего это Корсаков меня «на ковер» к себе тащит? — будто издалека приглядывался к нему Тимошин. — Отчет за все годы, что там был… Решил потребовать?

Хотя он произнес эти слова и гаерски, несерьезно, напоминая о дистанции, Корсакову все же показалось, что не так уж спокойно у Сереги на душе.

— Мои отчеты ты наверняка знаешь… — развел руками Кирилл, не отступая от едва наметившегося противоборства. — Вроде и я могу? А?

Сергей сидел нахохлившийся, мял губы, проигрывал в голове варианты.

— Нелегко, нелегко… — неожиданно, быстро, по делу проговорил Тимошин.

— Что… Нелегко? — даже подался Кирилл.

— Все — нелегко! — Видишь… даже место для тебя найти — и то нелегко.

— А я вроде не просил? — насторожился Корсаков.

— Не ерунди! — не обидно махнул на него рукой Сергей. — Не будь у тебя серье-е-езных сложностей, ты бы мне просто так не позвонил!

Он подался вперед.

— Марина… так решила?

Кирилл Александрович неопределенно пожал плечами.

— Дети-то уже взрослые? У тебя же дочь невеста? Слышал я! Слышал…

Кирилл понял, что Сергей слышал больше, чем то, что Галя повзрослела.

— А я думал… Ты меня — к себе в отдел? Хотя бы предложишь… — с гусарской лихостью, неожиданной даже для самого себя, сказал Корсаков.

Тимошин замер. Лицо его стало по-детски конфузливо-радостным.

— Ну! Ты даешь! — искренно, во всю мочь, почти естественно засмеялся Серега.

У Кирилла Александровича защемило в груди от жалости к этому тяжелому, чуть нелепому, умному человеку. Он понял, что Серега Тимошин давно несчастлив. Беспокойно, одиноко несчастлив. И если бы Кирилл спросил себя, как он это понял, то, наверно, душа подсказала бы ему: «Сергей разучился смеяться!» Давно не делал этого… И сейчас, нужный, защитный, спасительный смех был для него нелегкой, нерадостной работой.

— Кончай! Прекрати… — строго и жалея его приказал Кирилл. — Раньше для тебя в этом не было бы ничего смешного.

— Ты эти разговорчики не слушай, — наклонился к нему Тимошин. — Русскому человеку только дай затаить зло. Ох, сколько их… В этом зале хотя бы… Вон стоит, смотри! Ждет. Поклонюсь ли я ему?

Кирилл Александрович понял, что эти слова относились к соседу его знакомой, его «феи детства».

Там… Кирилл видел такие лица множество раз, но ему казалось, что у нас их нет. Почти — нет! Нет такого класса или прослойки, или чего там еще — угодников, альфонсов, не обязательно постельных, но и политических, карьерных… Он знал даже их рукопожатия, потные холодные руки. Да, даже липкие!

— Кто это? — Кирилл не смог побороть кольнувшего его интереса.

— Пи-ишет… — протянул Серега. — Мы как-то с ним в опере случайно рядом сидели. Так он из меня душу вынул… Ох, и паршивец!

Корсакову показалось, что в интонации Тимошина прозвучало презрительное, но восхищение.

— Жигач! Фамилия такая…

Он сказал это так, будто эта была не фамилия, а подвид насекомого.

— Ну, поклонись же ты, в конце концов? — вдруг разозлился Кирилл и встал. — Я сейчас… на минутку.

Он, не оглядываясь, быстро прошел в фойе. На стенде вешали новые афиши. Имена певцов были ему малознакомые.

Ему захотелось позвонить домой, хотя само по себе это было нелепо. Длинные гудки в пустой, темной квартире…

Когда он вернулся из туалета и причесывался перед большим зеркалом, оттягивая возвращение в зал, ему показалось, что знакомый женский силуэт проплыл в глубине зеркала.

Кирилл безотчетно напрягся.

— Извините…

Он оглянулся. Она стояла перед ним, и вблизи оказалось, что у нее не яркие, а темные, темные с желтыми стрелами, что ли, глаза. «Рысьи», — невольно подумал Кирилл.