Никто, кроме нас. Документальная повесть - Александр Филиппов

Понимал это и директор совхоза Калиев.

Теперь трудно даже представить, сколько сил, времени, энергии потребовалось директору и главному агроному на то, что бы одну за другой убедить десятки административных инстанций в необходимости создания на базе совхоза «Советская Россия» опытно-производственного хозяйства, где испытываются и производятся семена зерновых культур, наиболее подходящих к условиям произрастания на целине.

И нынче, к слову сказать, «Советская Россия» – единственная на востоке области площадка, где сохранили научные кадры, разрабатывают и внедряют новые сорта зерновых, сами получая при этом отменные урожаи. А всё начиналось тогда, в далёкие теперь 60-е годы…

Резковатый в общении, способный отчитать любого, кто, на его взгляд, допустил промах в работе, Калиев, тем не менее, проявлял отеческую заботу о людях. При нём совхоз развивался активно, обрёл как бы второе дыхание. Строились не только производственные помещения – склады, кормоцех, кошары, но и объекты социальной сферы. Дом культуры, больница, школы на центральной усадьбе и в отделениях, жильё для рабочих совхоза и специалистов. Благодаря директору, газификация сёл Елизаветинка, Баймурат, Энбекши проведена на тридцать – сорок лет раньше, чем в других целинных посёлках.

Причём надо заметить, что строились эти объекты, как тогда говорили, «хозспособом». То есть никакие денежные средства, стройматериалы централизованно на них не выделялись. Всё, от кирпича, цемента, гвоздей и досок до труб и кровельного железа, краски, требовалось изыскивать самим, выпрашивая, выменивая. А на что менять, если вся сельхозпродукция, произведённая в совхозе, строго учитывалась и выгребалась дочиста в закрома государства?! Но – хитрили, изворачивались, что-то припрятывали, действуя путём «личных контактов», получали что-то сверх лимитов… В итоге такой деятельности можно было заработать как орден, так и тюремный срок. Борникова с Калиевым пронесло. А те школы, клубы, жилые дома, производственные помещения, что удалось построить тогда, стоят и служат людям до сих пор.

С подчинёнными, включая заместителей, Калиев был строг, держал дистанцию. Но понимал, что иногда можно чуть отпустить вожжи, пообщаться, так сказать, в неформальной обстановке.

Времена тогда были суровые, выпивка не поощрялась. Но какой душевный разговор без рюмочки водки?

Как-то раз, уже в конце уборочной, Бахчан Калиевич посадил в машину Борникова и Курочкина, участника войны, которого уважал, и вывез на дальний полевой стан. Там была палатка брезентовая, снаружи – стол под открытым небом.

Директор совхоза поставил бутылку водки, шампанского. Нашлась и закуска.

– Вижу, устали вы, – сказал Калиев. – Полевые работы заканчиваются. Открой-ка, Виктор Дмитриевич, как самый молодой, бутылку шампанского. Выпьем по этому поводу.

Только Борников проволочку на горлышке шампанского открутил – отруда ни возьмись «уазик» пылит. Первого секретаря райкома партии Власюка нелёгкая принесла!

– Убирай скорее спиртное! – только и успел вымолвить Бахчан Калиевич.

Виктор Дмитриевич, схватив бутылки, мигом сунул их под полог палатки.

Власюк выбрался из машины – важный, серьёзный. Осмотрел стол. Поинтересовался строго:

– Что это у вас тут за посиделки?

– Да вот, Алексей Ефремович, помотались по полям… Притомились… Уборочную заканчиваем. Присели перекусить маленько, – принялась оправдываться дружно компания.

– А-а…, – благодушно улыбнулся первый секретарь. – Раз такое дело, могли бы и бутылочку прихватить!

– Что вы, мы не пьём… – начал было горячо возражать Борников, но тут под пологом палатки бабахнуло!

Все аж подскочили от неожиданности.

Раздалось явственное шипение шампанского, из которого вылетела пробка.

– Та-ак… – протянул Власюк. – Не пьёте, значит?

– Уборочную… заканчиваем, – пробормотал, отдышавшись от испуга, Курочкин.

Власюк хмыкнул понимающе, а потом заявил неожиданно:

– Ну, черти… Тогда и мне налейте чуток!

Этот забавный эпизод был всё-таки исключением из правил, а потому и запомнился Борникову на всю жизнь.

Так случилось, что автору этих строк примерно в ту пору, невероятно далёком теперь 1974 году, работать в уборочную страду именно в «Советской России».

Нас, студентов Оренбургского медицинского института в самом начале сентября сняли с занятий, посадили на поезд, и везли всю ночь до станции Шильда Адамовского района. Утром разместили в каком-то пустующем здании на окраине Елизаветинки. Условия – самые спартанские. Деревянный топчан – широкий, рассчитанный человек на пятнадцать – двадцать, тощие матрацы, подушки да суконные солдатские одеяла. На дворе – рукомойник, удобства – в поле. Кормёжка – без изысков, зато работа от зари до зари.

Определили нас на ток. До сего дня остались в памяти огромные, высотой в несколько человеческих ростов, горы зерна, которое на самую верхотуру добавляла непрерывным потоком транспортёрная лента, подходящие беспрерывно, один за другим, полные хлеба грузовики.

Мы споро откидывали борта, лезли в кузов, и деревянными лопатами сбрасывали пшеницу на транспортёрную ленту. С непривычки нещадно ломило плечи и спину, так, что спать укладывались со стоном. А ещё пыль, жара, лязг транспортёра и урчание машин. Действительно, обстановка приближённая к боевой!

Народу в уборочную страду тогда нагоняли много. Студенты, школьники, солдаты, рабочие с промышленных предприятий. Понятно, что особо ценного работника ни один завод на месяц-другой в совхоз не отдаст. Народ среди прикомандированных иногда попадался бедовый. Шофера – из Московской, Ленинградской, других областей центральной России, которых целыми автоколоннами отправляли на целину, бывало, пили так, что, подъезжая под разгрузку на ток, выпадали из кабины и засыпали на груде зерна. Такую картину я видел собственными глазами тогда, в 1974-м году.

Понятно, что поддерживать трудовую дисциплину среди этой разношерстной публики было не просто.

Помню, как наезжал периодически на ток коренастый, крепкий казах, которого боялись все местные. Он непременно кого-то отчитывал, ругал, отдавал резкие приказания, и напоминал мне генерала, командующего не слишком дисциплинированной армией. Это и был Бахчан Калиевич Калиев.

Эта его резкость, стремление рубануть с плеча, однажды чуть не стоили Борникову жизни.

В ту пору по стране колесили бригады так называемых «диких» строителей, состоящие в основном из кавказцев. За характерную внешность и временный, перелётный характер работы с весны до осени, их ещё называли «грачами». К их услугам нередко прибегали в хозяйствах, где не хватало квалифицированных рабочих. Подрядившись за определённую сумму, «дикие бригады» строили коровники, кошары, склады, объекты соцкультбыта. Закончив работу, получали расчет, и убывали в неизвестном направлении.

Строить они умели, но за качеством их работы нужен был глаз да глаз. Ибо в отдалённой перспективе ответственности за то, что стало с построенным ими объектом, они не несли. А потому могли и схалтурить, сляпать на скорую руку – лишь бы деньги урвать.

Однажды Борников остался «на хозяйстве» за Калиева. Бахчан Калиевич имел многолетнюю привычку закончив уборочную, уезжать в санаторий.

Стояла поздняя осень. Уже в сумерках, в семь часов вечера, главные специалисты совхоза собирались в конторе на планёрку с тем, чтобы подвести итоги прошедшего рабочего дня, наметить планы на завтрашний.

Борников, исполнявший обязанности директора, сидел за столом в кабинете Калиева.

За окном совсем потемнело, по стёклам барабанил осенний затяжной дождь. За дверью, из приёмной, доносились голоса – народ подтягивался на совещание.

Конец ознакомительного фрагмента.