Никто, кроме нас. Документальная повесть - Александр Филиппов

Никто, кроме нас

Документальная повесть

Александр Филиппов

© Александр Филиппов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие автора

Книга, которую вы держите сейчас в руках, читатель, родилась не сразу. С героем повествования, Виктором Дмитриевичем Борниковым, я знаком давно. Постепенно, на протяжении лет, выкристаллизовывалась мысль о том, что этот человек не броской внешне судьбы, по-своему уникальный, и достойный того, что бы о нём писать. Мы часто упрекаем современных писателей в том, что они как бы оторвались от земли, не замечают, игнорируют живущих на ней реальных людей, которые редко становятся героями литературных произведений. И в этом плане книга «Никто, кроме нас», является попыткой восполнить этот пробел, рассказать о человеке из числа тех, на ком испокон веков Россия держится.

Необходимо также оговорить сразу, что инициатором создания этой книги стал именно автор, которому довольно долго пришлось уговаривать своего героя откровенно рассказать о пережитом. Свидетелем некоторых событий, изложенных в этом повествовании, являлся я сам.

Таким образом, ответственность за оценки поступков тех или иных персонажей книги целиком лежит на совести автора. Как принято выражаться нынче, эти оценки далеко не всегда совпадают с точкой зрения главного героя.

Дорогу осилит идущий

Так сложилось, что новый, 1960 год, молодой управляющий отделением совхоза «Пономарёвский» Виктор Борников встретил в дороге.

От отделения до центральной усадьбы, где жила чернобровая красавица, библиотекарь Тамара Радок, всего-то четырнадцать километров.

– Возьми Буяна, пусть разомнётся, а то застоялся! – предложил управляющему дежурный конюх Роман Иванович.

В то время Виктору, как всякому сельскому руководителю, для разъездов, вместо нынешнего персонального автомобиля, положен был конь. Лошадей для таких случаев всегда в совхозной конюшне держали. Надо ехать – запрягай, и с Богом!

Расстояние, отделявшее Борникова от любимой, орловский рысак Буян одолел играючи, минут за сорок. Чистый снег, серебрящийся в лунном свете, скрипел весело под полозьями. Бой кремлёвских курантов из радиорепродуктора, означающих наступление нового года, встретили за небогатым, но добротной крестьянской снедью уставленным столом. У Виктора с Тамарой дело к свадьбе шло. Порешили: весной и сыграют.

Однако засиживаться молодому управляющему даже в праздник некогда было. К утру надо обязательно поспеть в Богородское, на отделение, и доярок, скотников с наступившим новым годом поздравить. Выходных-то у сельских тружеников, не в пример городским, не бывает. Корова, прочая скотина что в будни, что в праздники, одинаково кушать хочет. Опять же, утренняя дойка ни свет, ни заря начинается. А какой пример подчинённым руководитель подаст, если сам первого января спозаранку на работе, как штык, не появится, а будет в теплой постели нежиться, или того хуже – бражничать?

А потому вскоре после полуночи пустился Виктор в обратный путь. Буян шёл споро, розвальни легко скользили по наезженной зимней дороге. В тулупе тепло, впору задремать, отпустив вожжи – конь путь к дому хорошо знает.

А между тем вдруг начал ветерок задувать, снег пошёл – сперва реденькими хлопьями, а потом всё сильнее, плотнее… Страшен буран в степи. Но в этот раз пугаться-то нечего. До Богородского рукой подать! Да что-то всё нет и нет его, Богородского-то. Не светятся приветливо в ночи окошки натопленных жарко изб, а уж по времени пора бы!

А снег валил уже стеной, ветер выл, переметая дорогу, спряталась, утонула в чёрных тучах луна, ни зги не видать. Буян сбавил ход, трусил неспешно, а потом, утопая в сугробах, и вовсе на шаг перешёл, вздымал бока, дыша запалено. Дорога исчезла, сравнялась с окрестной степью. Непроглядная темень, а тут ещё колкий, морозный снег в лицо, как назло, да так сечёт, что глаз открыть невозможно.

Поняв, что заблудился, жалея коня, Виктор выпряг его из саней. Над ними тут же намело высокий сугроб. Повёл Буяна под узцы, по колено в снегу. Длиннополый тулуп казался неимоверно тяжёлым. А тут ещё конь – спокойный, ласковый, совсем из сил выбился. Положил морду на плечо хозяину, который и без того едва брёл, и тащился следом за человеком не спеша, ели ноги переставлял.

Долго шли. Ни жилья, никаких ориентиров. Где они оказались, в какой стороне, далеко ли от дома – неведомо. Только буран и яростно гудящая штормовым ветром темнота. И так велик был соблазн, выбившись из сил, опуститься устало на мягкий, податливый снег, дать отдых ногам, сомкнуть отяжелевшие веки, плотнее завернувшись в тулуп, и уснуть… Однако Борников отчётливо понимал, что сон этот окажется вечным. Движение —жизнь, а остановка на трудном участке пути – верная смерть. А потому всё шёл и шёл, волоча за собой шатающегося от шквалистого ветра и слабости Буяна.

Светать уже начало. Тут-то и наткнулись они на одинокий омёт.

Виктор кое-как разгрёб сено руками, выкопал что-то вроде пещеры, забрался в тёплое нутро вместе с Буяном, повалился без сил. Буран остался снаружи, за толстыми стенами из сухой, сохранившей духмяный запах лета, люцерны.

До слёз ему было жалко – нет, не себя, а совхозного коня. Запалился, пасть может. Животина, она хоть и сильнее, но не выносливее человека. Те, кто в недавнюю пору из сталинских лагерей возвращаться стали, рассказывали: люди выдерживали в золотых забоях по полгода, а кони через два месяца дохли… Но тут услышал облегчённо: Буян перестал дрожать, захрупал аппетитно сеном. Значит, жить будет.

В тёплой, безветренной и безопасной пещере можно и поспать – буран-то не на шутку разгулялся, когда ещё остановится! Но пережитое волнение прогнало сон. Виктор принялся вспоминать свою недлинную пока жизнь.

Детство… А было ли оно у него? Нет, детские годы, конечно, были. Но, сколько помнил он себя, проходили они всегда в работе, в заботах о хлебе насущном.

Родился он в 1936 году. А в 1937-м отца, Дмитрия Ильича, арестовали. Виктор по малолетству этого, естественно, помнить не мог, по рассказам мамы, Дарьи Васильевны, знал. Продержав под стражей семь месяцев, отца отпустили. Значит, не всех, попавших в НКВД, репрессировали тогда, с кем-то и разбирались.

Отец родом из Сибири был. В 1921 году, когда в Поволжье разразился страшный, до людоедства, затронувший и Оренбуржье, голод, родители отправили дочь Дарью, будущую маму Виктора, к родне в Омск. Там-то и познакомилась она с Дмитрием Ильичём, учителем по образованию, вышла за него замуж. В 1923 году молодые переехали в Пономарёвский район. Дмитрий Ильич стал директором школы в селе Комячки. Школа была четырёхлетняя, директор и преподавал в ней все предметы. В селе его уважали, избрали секретарём партячейки.

К сожалению, Виктор знал отца только по рассказам и воспоминаниям близких. Потому что погиб Дмитрий Ильич всего год спустя после счастливого избавления от застенков НКВД.

Рядом со школой располагался колодец. Глубокий, добротный, камнем диким из нутрии выложенный. И надо же такому случиться – оторвалась вдруг бадья, которой черпали из него чистую, студеную воду.

Дмитрий Ильич полез доставать бадью. Никто и предположить не мог, что на дне колодца таится смерть! Из недр земли туда, оказывается, сочился удушливый газ. Безопасный, незаметный, если брать воду, поднимая её наверх. Но ядовитый для дыхания.

Дмитрий Ильич, спустившись на дно колодца, вдохнул этот газ. И мгновенно потерял сознание, даже на помощь позвать народ не успел. Пока односельчане поняли, что что-то неладно, пока догадались спустить во след директору школы мужика, который тоже чуть не помер, едва откачали, пока вытащили-таки Дмитрия Ильича, было уже поздно.

Осталась мама Виктора, Дарья Васильевна, вдовой с пятерыми, мал – мала меньше, детьми…

Виктор повернулся на другой бок, нащупал морду коня, погладил. Тот хрустел сеном, думая о чём-то своём. В степи всё свирепствовал, бушевал буран, но под его вой не спалось, вспоминалось…

Понимая, что в одиночку дочери с ребятнёй не справится, её родители, дедушка с бабушкой Виктора, Василий Яковлевич и Прасковья Никитична Алябьевы, забрали всё семейство из Комячки к себе, в Алябино.

А тут вскоре война, голодуха! В колхозе – трудодни, да на них и в конце года ничего не давали. Спасались огородами да личным подсобным хозяйством. Огороды в Алябино были большие, земля тучная, чернозём такой, что хоть на хлеб намазывай. Сеяли рожь, растили свеклу, морковь, брюкву, капусту да огурцы, тыкву, а уж картошку – всенепременно, основной крестьянской пищей картофель завсегда был. Беда в том, что и её не хватало. В войну всё, и выращенное во дворах колхозников, шло для фронта и для победы.

Виктор помнил, как ели лебеду. Лакомым блюдом ему, младшему в большом, вечно голодном семействе, казалась так называемая «соломать». Это когда отварную картошку толкли с горстью муки, обжаривали добавляли сепаратного молока – объеденье! Сливочного масла в ту пору не было в деревенских домах. И хотя держали коров, масло, молоко, мясо, яйца, даже шкуры свиные – всё по описи государству сдавали! Жмых и сейчас Виктору вкуснее халвы кажется.