Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

как старалась достичь его, а зацвела — успокоилась. Тут и овсяника, и розовая дрема, дягиль, аир и тмин, зверобой и красный луговой василек, ромашка, чистотел, донник, пахнущий чем-то невероятно знакомым и приятным, дикий клевер и душица — каких только трав не найдешь, не счесть обилия их. Луг то синеет местами, то краснеет, лиловеет даже, то желтеет. И даже зеленый цвет неоднороден: побледнее, поярче, с желтизной или голубизной, слепой и плоский или с какой-то внутренней глубиной, прозрачностью, дымчатый и глянцевый. Кажется, земля и солнце неравномерно одаривали их: любимчикам побольше, а остальным что придется. Посмотришь на иной лист, а он насквозь виден — такого тонкого шелка, такого благородного цвета. А соцветия — не описать! Какое буйство красок, какая фантазия, какой изысканный вкус! Но самый красивый цветок таится внизу, у самой земли. Как золотая крупица, он избегает любопытствующего взгляда, не кажет себя чужому. А увидишь — остановишься как вкопанный. И долго будешь любоваться, раздвинув травы и другие цветы. И поражаться, будто открыл для себя неведомый мир. Есть два таких цветка и у нас: ласточкин цвет — вараксимпследыш и андывуч — голубая стрелка. Один горит красным огнем, теплым, как сама земля, другой голубым — как небо. И растут они всегда вместе, смотрят друг на друга, как земля и небо. Если найдешь един — поищи, и другой будет рядом. Говорят, увидев их, обретешь счастье. Но цветы эти слишком хрупки и чутки. Можно любоваться ими, но нельзя трогать. Только сорвешь — глядь, уже завяли, закрыли свои прекрасные глаза навсегда. Не трогай их, как не трогаешь землю и небо.

Есть и другие травы. Дурман и пустырник, например. Стебель и листья их пугают тысячами иголок. Косцы не трогают эти травы. И скотина не ест. А коль скосишь ненароком, они становятся еще мстительнее. Когда сгребаешь сено, мечешь его в стога, их иголки жалят, впиваются в руки, вся кожа зудит. И не увидишь их в коже, только почувствуешь, когда проведешь рукой по руке или еще языком нащупаешь. А уж чтоб все эти жала вытащить — и не рассчитывай. И торчат дурные травы на скошенном лугу одинокими пучками, покачиваются под ветром — всю зиму простоят, всю весну — до нового сенокоса. Век у них длинный — а пользы никому.

Местами средь широкого луга стоят кусты ивы, можжевельника. Под ними всегда тень, и там, в тени, небольшие ямины, вырытые полой водой. С разливом попадают в них мальки, мелкая рыба, иногда щуки и язи. К сенокосу вода высыхает почти до дна, затянутого илом. Там и лежит уже подросшая рыба. Она выдает себя при подходе человека: бьется, зарываясь в ил, машет хвостом, разбрызгивая грязь и воду. Вот и рыщут ребятишки по лугу в поисках таких ям, собирают в ведра плотву, язей, окунишек. Особенно много в иных ямах щурят. Подойдешь, а они, как стрелы, пронизывают мелкую воду, бросаясь врассыпную и зарываясь носами в ил. Так и кажется: вскипела разом вода и тут же успокоилась, осияла. Некоторые потаенные ямы так и остаются ненайденными. Тогда, если их не наполнят водой дожди, рыба гибнет и птицы — вороны, филины, коршуны — устраивают пирушку: кричат, галдят, дерутся в воздухе. Издалека кажется: дым вьется над костром, разложенным на лугу.

Дорога, извиваясь, тянется к Кокшаге. По обе стороны ее — ни следочка. Грех топтать такую траву. Направляя мотоцикл по колее, Лавруш тихо трогает вперед. Здесь, в низине, можно заблудиться, если бы не эта дорога. Кругом высокие травы, кустарники — больше не видно ничего, кроме неба. И воздух здесь прохладнее, свежее, и пахнет сыростью. Где-то слышен шум трактора, людские голоса, но где — не сориентируешься. И вот за очередным поворотом открывается вдруг его взору близкая Кокшага во всей своей красе. Чистая, опрятная, с мягкой даже на взгляд водой, стоящей вровень с берегом: дунь ветер — выплеснется на луг. Так бы и крикнул: «Здравствуй, Кокшага, мой незабвенный друг! Как живешь, как работаешь? Сколько воды утекло с нашей последней встречи, а ты все та же. Принимай друга! Не в гости иду — домой!»

Лавруш заглушил мотоцикл. Вдохнул полной грудью свежий речной ветерок, присел к воде. И река, будто приветствуя его, подкатила небольшую волну, слегка лизнувшую его ботинки, и снова отвела ее. Она встречала его как брата, ласково оглядывая синими глазами; как мужа, приглашая в свое лоно; как ребенка, обещая сладость своей груди.

Он лежал на поверхности воды, раскинув руки и ноги, и слушал, ощущал какие-то пока незаметные перемены, что происходили в его душе, и чувствовал, как отмокает, отстает сухая короста, которой со временем неизбежно покрывается сердце, и как оно вбирает в себя каждый листик, каждый цветок, каждую малую травинку родной земли, освеженное живой водой Кокшаги.

3

Все уже пообедали, отдыхают, разбрелись кто куда. А молодежь — под кустом у шалаша, на свежем сене. Издалека слышны девичьи голоса, смех…

Едва Лавруш подошел к веселой компании, как среди цветастых девичьих платков поднялась вихрастая голова Миклая, тракториста.

— Лавруш, и ты с нами? — весело кричит Миклай.

— И я… — отвечает Лавруш и добавляет про себя: «Разве усидишь дома? Сенокос… Кокшага… приволье…»

— Вот хорошо! — хохочет Миклай. — А то девчата, черти, одолели. Один никак не осилю, — и подмигивает.

Дезчата вдруг рассмеялись его словам, будто взорвались: одни, прикрывая рот платком, валятся с хохотом на сено, другие бьют его ладошками по плечам и спине, третьи кричат что-то веселое и нарочито гневное…

Миклай, вырвавшись из цепких девичьих рук, вскочил, заткнул под брюки выбившуюся рубашку, как граблями, выгреб пальцами из взлохмаченных волос сенную труху.

— Ну, здравствуй. С тобой мы их живо в оборот возьмем, — он гордо оглядывает девчат и неожиданно подмигивает, теперь уже им, как бы приглашая повеселиться вместе.

Лавруш, крепко пожимая руку, мельком оглядывает девчат. Их много. Сразу и не узнаешь никого. И оттого, наверное, что он впервые в их компании, что непривычен пока, девушки как-то разом замолчали, посерьезнели. Они поглядывают на него осторожно, изучающе, но как бы случайно, будто он их ничуть не интересует. А сами незаметно одергивают платья на круглые загорелые колени, поправляют волосы, поджимают босые в белых царапинах от колючего сена ноги.

У одной в зубах высохший стебелек травинки. Откусывая острыми зубами кусочки от него, она какое-то время пристально глядит на Лавруша. Вероятно, оттого и он сразу выделяет ее среди остальных девчат. Сероглазая, с живым круглым лицом