По обе стороны Днестра - Евгений Габуния

Редакторский глаз задержался на небольшой заметке под заголовком "СССР готовится к войне". "В Москве проходит съезд "добровольного" общества "Автодор". Из отчета о съезде явствует, что общество это является скрытым органом подготовки к войне". Заметка была заверстана в самом низу полосы и терялась среди другого информационного материала. Федоровский сделал пометку красным карандашом для метранпажа, чтобы тот подверстал ее сразу под корреспонденцией о деле Агабекова, и снова заскользил глазами по полосе; остановился на рубрике "На развалинах России". Случилось так, что перед засылом материалов в набор он был очень занят и не успел прочитать заметки этой постоянной рубрики. "600 000 пар невывезенных галош. На заводе No 2 комбината "Красный треугольник" скопилось 600 000 пар невывезенных галош. Это количество увеличивается с каждым днем и грозит остановкой всего завода. Завод не может вывезти продукцию из-за отсутствия тары". "Не очень убедительно, - поморщился редактор, - у читателя может возникнуть вопрос, как же они сумели изготовить столько галош? Ну да ладно, посмотрим, что дальше". "70 процентов коммунистов - ненормальны. Выводы русского профессора. Как нам сообщают из Москвы, советское правительство запретило распространение книги профессора Воскресенского, трактующей о психических заболеваниях среди политических деятелей. Профессор приходит к выводу, что 70% коммунистов больны психически и такое их состояние объясняется, мягко говоря, ...переутомлением. К ненормальным Воскресенский причисляет Сталина, Рыкова, Орджоникидзе, Молотова и других коммунистических вождей. 40 процентов всех коммунистов страдают психозом (каким именно - профессор подробно не говорит)". "Тоже не ахти, - редактор кисло поморщился, однако оставил заметку и стал читать дальше. "Из Москвы нам сообщили по телефону, что вчера сгорело дотла здание Госплана. Сгорели все архивы и планы пресловутой пятилетки".

Подборку завершила заметка "Надстраивают Москву". "Московский совет надстраивает некоторые московские дома, в частности для того, чтобы вселить в них жильцов домов, подлежащих разрушению в связи с постройкой дворца советов". Федоровский вздохнул, взял карандаш и косым андреевским крестом похерил заметку. "Идиоты безмозглые, - ругал он своих сотрудников, - ничего нельзя доверить, и чем только думают, и думают ли вообще? Им бы по кафе с девицами шляться, а не в газете работать. Получается, что большевики не разваливают, а строят".

Федоровский поднялся со своего кресла и заглянул в соседнюю комнату, где размещался весь штат редакции, состоящий из пяти сотрудников. Они толпились вокруг стола ответственного секретаря. До него долетали обрывки оживленного разговора. Сотрудники обменивались впечатлениями о последнем кинобоевике с Гретой Гарбо в главной роли. "Бездельники", - с неприязнью подумал о них редактор и недовольным тоном попросил секретаря принести папку с запасом материалов. Секретарь, молодой человек, бывший офицер-конногвардеец, перепробовавший немало занятий, прежде чем пристать к редакции "За свободную родину", принес тощую серенькую папку. Пока Федоровский листал ее в поисках подходящего материала для замены злополучной заметки, секретарь стоял рядом, заглядывая в папку через редакторское плечо.

"Как сверхчеловек Охатов убил женщину, потом, после совершения чудовищного преступления, пошел в кино. Из Москвы сообщают, что студент Охатов совершил убийство при совершенно необъяснимых обстоятельствах, которые характеризуют атмосферу морального развала советского студенчества..." Не дочитав это сообщение до конца, Федоровский взглянул на секретаря. Его красивое фатовское лицо не выражало ничего, кроме скуки.

- Где вы, Жорж, это взяли? - недовольно спросил Федоровский.

- А вы разве не знаете, Владимир Павлович? - вопросом на вопрос ответил Жорж и сделал неопределенный жест. - Как всегда...

- Надо же все-таки хоть немного и мозгами раскинуть. - Федоровский поерзал на стуле, хотел что-то добавить нелестное для этого красавчика, но сдержался. - Неужели вы всерьез считаете, что в Париже мужчины не убивают своих любовниц? Причем здесь моральный развал советского студенчества? Банальное убийство из ревности. Выбросьте в корзину, чтобы не смешить читателей, которых, между прочим, у нас все меньше и меньше. Посмотрим, что еще вы отобрали. Ага! Снова о болезни Сталина. "Несмотря ни на какие опровержения большевистской власти, совершенно несомненно, что советский диктатор болен не только тяжело, но даже смертельно. Дни его сочтены и жить ему осталось в лучшем случае месяцы. По заявлению профессора Зондека, у Сталина рак горла..."

- Не пойдет, можете и это бросить в корзину.

- Разрешите спросить - почему? - вежливо осведомился секретарь. По-моему, весьма любопытно...

- Это по-вашему, а по-моему - нет. Сколько раз мы его уже хоронили, не припомните? Во всем нужна мера, мой дорогой. Читатель должен верить каждому нашему слову. Да он нас с вами переживет, дорогой Жорж.

"Тебя-то уж точно, старый хрыч", - с тоской подумал Жорж, которому не терпелось поскорее покинуть опостылевший кабинет и присоединиться к коллегам, чьи громкие голоса и смех доносились через неплотно прикрытую дверь.

- Может быть, вас это сообщение заинтересует? - Жорж порылся в папке. - Из Бухареста.

- Из Бухареста уже есть, надо полосы смотреть, - проворчал редактор. - Что там, покажите.

Секретарь передал ему сообщение телеграфного агентства Гавас. "Бухарест, 18 янв. После заседания Совета Министров Румынии представителям прессы было сделано следующее официальное коммюнике о событиях в Сороках в ночь на 9 января 1932 г.: "Военный министр и министр внутренних дел, изучив доклад, представленный командиром I пограничной бригады генералом Марковичем и сорокским судьей Присакару, пришли к убеждению в полной невиновности пограничников".

- И давно вы, Жорж, прячете от меня эту телеграмму? - голос редактора не сулил ничего хорошего.

- Да зачем мне ее прятать? - удивился Жорж. - Вы же сами, господин редактор, распорядились ничего о сорокском деле не давать. И правильно, между прочим, сделали. Подумаешь, прикончили несколько жидокоммунистов. Велика беда! Я бы их всех...

Одутловатое, бледное от постоянного пребывания в помещении лицо Федоровского побагровело. С не вязавшейся для его грузноватой фигуры стремительностью он вскочил и забегал по кабинету.

- Да разве дело в этих шести, как вы их изволите называть, жидокоммунистах? Неужели вы не понимаете? Прискорбное, если не сказать больше, происшествие произошло в самом начале переговоров в Риге между Румынией и Советами. Оно объективно на руку большевикам*. Левая печать подняла невероятный шум вокруг этого дела, она поливает грязью наших румынских друзей. Мы призваны дать достойный отпор коммунистическим инсинуациям. Идет большая политическая игра, мой дорогой, глубокомысленно изрек Федоровский. - И это коммюнике разоблачает большевистские происки. Ведь из него явствует, что убили этих перебежчиков не пограничники, а кто-то другой, например, контрабандисты-переправщики. Взяли деньги и ухлопали, это у них бывает. Ну ладно, идите и передайте Спиридонычу, чтобы дал в номер. Пусть наберет покрупнее.

_______________

* В ночь на 9 января 1932 г. в предместье Сорок Бужоровке были

зверски убиты шесть молодых людей - безработных. Согласно официальным

данным властей, молодые люди были советскими шпионами и пытались

перейти Днестр; несмотря на трехкратное предупреждение пограничников,

они не остановились. Тогда пограничники были вынуждены применить

оружие. В действительности же они были с помощью контрабандиста

заманены в ловушку и расстреляны далеко от границы выстрелами в живот

и грудь, т. е. в них стреляли спереди. Преступление оккупантов

вызвало широкий протест среди трудящихся Бессарабии, а также за

рубежом. 22 января в Париже состоялся митинг рабочих, заклеймивший в

принятой резолюции это преступление.

Власти воспользовались событиями в Сороках для расширения зоны

осадного положения вдоль Днестра до 50 км.

Отослав Жоржа, Федоровский в ожидании остальных полос взялся за письма. Он один за другим вскрывал конверты и, бегло просмотрев письмо, разочарованно откладывал в сторону. Ничего интересного почта не принесла. Конверт с надменным профилем румынского короля он приметил не сразу - он оказался в низу пачки. Парижский адрес редакции был отпечатан по-французски на машинке, обратного адреса не значилось. Письмо же было написано от руки по-русски. Он сразу узнал аккуратный каллиграфический почерк Новосельцева.

"Уважаемый Владимир Павлович! Имею большое удовольствие и радость приветствовать Вас в прекрасном Париже из своего захолустного далека. Давно от Вас не было весточки. Вашу уважаемую газету читаю постоянно, и не только я, но и наши общие друзья, которых вы хорошо знаете. К сожалению, некоторые из них сейчас уехали за границу по делам фирмы по распоряжению директора и не имеют возможности читать Вашу газету. Вы понимаете, надеюсь, что их отъезд связан с событиями, которые сейчас происходят далеко от Кишинева и Парижа. Думаю, что там, где они сейчас находятся, им удастся увеличить количество подписчиков Вашей газеты в Бессарабии.