Это есть наш последний и решительный бой! - Борис Лавров

— Ммммм… — несколько растерянно промычал писатель. — Куть-куть, — окликнул он волка, волочившего между деревьев моток кишок. Волк вильнул задней частью тела: не до тебя. — А. Ну да… Ну и как там, в плену, в смысле?

— Тошно жить было, одной кока-колой поили… — пустил скупую слезу Сказочник. — Водицы ключевой же не давали…

Верещагин ритуально прослезился. Писатель-графоман скрывал ото всех свою любовь к кока-коле и пепси-коле, тайно заказывая эти напитки у разных фирм, после одноразового использования эти фирмы уничтожая путём подсыла боевиков, которым объяснялось, что фирмы травят русских людей всякой гадостью. Об этом пороке Верещагина знал только он… и ещё — о ужас! — теперь знал бежавший агент ВКП (б), успевший проникнуть мысленным взором в подвал под хутором, заваленный пустыми двухлитровками из-под буржуйского напитка

Впрочем, ключевую водицу Верещагин тоже любил, и без натяжки. И жестом пригласил гостя к роднику в тени дубов…

И тот опрометью бросился к теням дубов и чуть ли не залпом выпил пол-родника. Просто так, что бы не обидеть Верещагина.

— Гм… — Верещагин ошалело посмотрел на медленно заполнявшуюся водой вновь яму. — Эк ты… исстрадался… мда… Тяжко тебе было, видно… Ну давай, говори, какую помощь тебе оказать, чем пожаловать?

Когда в ВКП (б) стало известно о трагической участи двух лучших агентов — воцарилось уныние и рыдание с битьём себя в грудь и размахиванием изданными в Дании "Манифестами Любви". Верещагин ещё раз доказал свою зверскую сущность. Этот жестокий палач, обучавший детей стрельбе, рукопашному бою и прочим мерзким вещам, вместо того, чтобы красиво любить их, вновь подтвердил, что в его каменном сердце нет места истинной красоте и понятиям толерантного добра!!!

Но свежим дождичком на увядшие цветы были две вести. Первая — о наличии у Верещагина тайной и порочащей его мании — ПРИСТРАСТИЮ К КОЛЕ!!! К сожалению, не к мальчику Коле, а к Кока и Пепси. Вторым же радостным известием было известие с затерянного в Тихом Океане островка…

Это… Забронировать место в союзе писателей! — нашелся наконец ошалевший от такой щедрой просьбы Сказочник. Хотя и опасной — закажешь что-нить заграничное, будет так, что лучше не надо. — И чтобы все мои сказки издали, а то ничего ж хорошего не желают читать сейчас, одних потных гариков читают! Эх, молодежь! — покачал головой он с таким видом, будто ему самому было по меньшей мере триста лет.

От просьбы графоман слегка ошалел. Сам он в союзе писателей не состоял и не собирался, так как считал это место рассадником гнилокровного масонства и извращенцев. Но прикинул, что парой взрывов на советах союза можно будет уговорить его руководство принять парня — раз уж так рвётся…

— Сделаем, — барственно сказал он. — Пострелять не хочешь? У меня тир хороший.

— А Катюша в нем есть? — поинтересовался Сказочник.

— Катюша? — неандертальский мозг Верещагина впал в ступор. Он неуверенно ответил: — Ольга есть… Надежда, Вера, Любовь — по две штуки… А, гвардейский миномёт! — просиял он. — Есть, как не быть!

— Во, давайте из него! — стрелял Сказочник далеко не снайперски, но надеялся, что если разнесет мишень в клочки вместе с десятью метрами пространства, это будет засчитано как прямое попадание.

Однако, пострелять из "катюшки" (а Верещагин уже прикидывал, далеко ли до местного отделения Союза Писателей) им было не суждено. В кармане камуфляжа Верещагина заиграл бодрую мелодию "дубинушки" сотовый телефон. Жестом попросив прощенья у гостя, графоман извлёк аппарат.

— Да, я… да, у телефона… нет, у моего… Никого не умывай, придурок, я говорю, прости Заратустра, что Я У МОЕГО ТЕЛЕФОНА! Нет! Не мой! Он работать перестанет! Как ЧЕЙ, если не мой?! Так. Хватит. Чего надо?!

Нахмурив брови, Верещагин какое-то время молчал слушал, потом злобно хрюкнул и растоптал телефон. Дал пинка подскочившему уборщику-таджику, который с благодарностью закланялся и стал подбирать осколки.

— Вот что, гость дорогой, — сообщил Верещагин. — Не выйдет со стрельбой по мишеням. Сей час у нас иная стрельба будет… — он расставил ноги пошире и заорал: — Гайда! Гайда! Становись, дружинушка хоробрая!!!

Выглядел он при этом как персонаж особо упёртой былины про превосходство русского образа жизни.

— И что же случилось такое? — подозрительно сказал гость дорогой.

Верещагин, с удовольствием наблюдавший за построением порученцев (замешкались четверо, вытаскивавшие из сарайчика две счетверённых ЗПУ-14,5–4), пояснил, смутно поглядев на Сказочника:

— На островах дальних зло голову подняло… — Верещагин подумал и уточнил. — Змеиную. Капюшон — во, — он показал руками размер капюшона. — Будем оную голову рубить, — он опять подумал и конкретизировл: — По самый хвост.

Будучи человеком наивным и ограниченным, графоман не мог удерживать в неандертальском мозгу более одной мысли. В данный момент он, к сожалению, начисто забыл о ВКП (б).

А зря…

— Мангустов на них не хватает… — покачал головой Сказочник. — Что ж, рубить так рубить, где ж шашка?

— Ты чего, с нами решил?! — вытаращился Верещагин.

— А то… — выпятил грудь Сказочник. — Шашки наголо, бурки нафасо, сарынь на кичку и все такое…

Верещагин свистнул и ткнул в гостя двум подскочившим порученцам:

— Лёшка, Прошка. Переодеть, снарядить, вооружить. Выдать шашку. На всё сорок пять секунд, бегом марш, только вас ждём.

И, плотоядно потерев руки, принял из рук ключницы отделанную серебром "мосинку" с дубовой ложей.

Что с ним сделали, Сказочник так и не понял, очнулся через 44 с половиной секунды переодетым, снаряженным, вооруженным, с шашкой в одной руке и шахматой в другой, подшутил кто-то. Сказочник тупо посмотрел на антилюбовь всей своей жизни — шахматную доску и пожал плечами. Не оглядываясь, бросил ее за спину, попав по лбу какому-то таджику и сказал.

— Ну, все, сейчас все тронемся.

— Да тут все давно тронулись, — дружелюбно сказал Верещагин. Щёлкнул пальцами — в свободной руке гостя оказался автомат. Приклад "калашникова" был раскрашен в шахматную клеточку. — Стрелять умеешь?

В строю послышался дружный смех — мысль о том, что кто-то может не уметь стрелять, вызвала в дружном коллективе веселье.

— Надо будет — застрелю, — неопределенно ответил Сказочник.

— Вот только кого? — сурово спросил Верещагин. — Гляди, человек. Нажимать сюда. Отсюда пуля вылетает, сюда не заглядывай. Вот это приклад, к плечу прижимай плотно… Эй, народ, выкатывай тачанки!

— В кого придется, — махнул рукой Сказочник. — Кто сильно на Русь-матушку возникать будет.

Верещагин одобрительно кивнул и стал наблюдать, как из подземного ангара, расположенного под статуей Сталина, вытаскивают два грузовых ракетоплана — купленных по случаю на распродаже НПО "Энергия".

— Добре, — кивнул Сказочник.

В ракетопланы погрузились двадцать порученцев — плюс сам графоман и гость. Женская часть населения хутора, остававшиеся на охране ребята и рабочие-таджики дружно и радостно провожали отлетающих. Причём таджики ещё и яростно молились, выбив каждый лбом глубокую ямку — в их молитвах отчётливо прослеживались добрые пожелания отсутствовать подольше и вернуться не в полном составе.

  … - Но опять дороги наперечёт —   И опять я по ним играю.   Моя смерть — за моим левым плечом,   Моя смерть — за моим правым!

— рявкнул динамик стерео. Оба ракетоплана стартовали вертикально…

Сказочника сразу заколбасило взад-вперед.

— Ве-се-ло-то-как! — обрадовался он.

А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ВКП (б)…

Теперь оставалось самое важное — найти пропагандиста, который превратит подвал с бутылками из-под колы в подземелье, где графоман и садист содержит мальчика Колю. По свету были разосланы агенты — искать на святое дело борьбы с тоталитаризмом добровольцев за хорошую плату.

Но поиски оказались неожиданно трудными, причём трудности носили какой-то диковатый характер.

Знаменитый историк-исследователь Грызун-Власов с посланцами ВКП (б) дело иметь отказался, заявив, что никакого Верещагина он не знает и вообще ни в чём подобном принимать участия не будет, так как боится, что КГБ отравит его иридием. Агенты ВКП (б) долго толклись под дверями лондонской квартиры и кричали, что никакого КГБ давным-давно нет, а иридием нельзя отравить даже мышку, не то что такую матёрую тварь — но Грызун больше не отзывался.

Гунин-Фунберг, автор бестселлера 'Подонки', тоже никакого Верещагина не знал, но после получения аванса вспомнил, что они вместе учились в школе для малолетних диверсантов… или в экипаже пикирующего бомбардировщика служили, что ли? (Ни там ни там Гунин отродясь не был, но обожал вспоминать 'славную боевую юность' и 'страдания от рук тоталитарного режима' — зависело от того, кто больше заплатит и какая власть за окном). Когда аванс пообещали увеличить — Фунберг вспомнил и то, что Верещагин уже тогда отличался омерзительными привычками… но далее заломил за работу такую цену, что закачало даже стойких и крепко профинансированных агентов. На робкие напоминания о совести Гунин пакостно хихикнул и от разговоров отказался.