Это есть наш последний и решительный бой! - Борис Лавров

— Почём яблоки на базаре были? — неожиданно спросила, высовываясь из вороха белья на кровати, совершенно голая девица, имевшая пышные формы и типично арийскую внешность.

— Рупь двадцать за кэгэ! — без запинки выпалил Сказочник. — Сорт белый налив, продавались в восьмом ряду, седьмое место, продавщицу звали тетя Маша, сорок два года, разведена, двое детей, Вася и Сережа, на левом ухе татуировка-надпись "Родина-мать зовет".

Девушке явно не нашлось, что сказать, и она нырнула обратно. Потом подала голос:

— Это при Союзе было, наверное. Яблоки дешёвые и вообще. Не то что сейчас. За то и боремся.

После этого решительного и невнятного заявления она притихла окончательно. Зато активизировался Верещагин.

— Дети — это хорошо, — заявил он. — Особенно Вася и Серёжа. Мальчики, значит. Будущие воины. Нет, хорошее произведение, — убеждённо заключил он, вновь впадая в благодушие. — Правда, я пока не понял, о чём, но это и не важно. Читатель сам разберётся. Так что там дальше было?

А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ НА РУБЛЁВКЕ. .

А тем временем на Рублевке в роскошном бункере, убранном с отвратительной восточной роскошью и расположенном под невзрачным гаражом дачи одного высокопоставленного чиновника собралась Центральная Тройка ВКП (б) (Всемирного Конгресса Педофилов (бойлаверов)). В её составе, как обычно, были Моисей Егудим, Бабунга Матумба и Оскар Карлссон. У всех троих имелись серьёзнейшие претензии к Верещагину.

У Моисея писатель-графоман сманил самого сладенького из мальчиков (так казалось самому Егудиму — на самом деле пацан, случайно прочитавший Верещагинский "Манифест борьбы" резко прозрел, вернулся к нормальной ориентации, поджёг бордель, где его содержали и в данный момент был одним из порученцев нациста-графомана. Но Моисей таких отвлечёных вещей не признавал и рассматривал Верещагина — прАтивного такого гадкого! — как удачливого соперника).

Бабунга Матумба ненавидел Верещагина в первую очередь за расизм, а во-вторую — за то, что тот постоянно срывал торговлю белыми детьми с людоедствующими самобытными племенами родной Африки.

Оскар Карлссон никаким педофилом не был (и с трудом терпел обстановку подземного бардака, подавляя желание отодвинуться от разносящих кофе с трёхсотлетним коньяком обнажённых детей обоего пола и посоветовать им одеться), но рубил на этом бизнесе большие бабки и имел завязки в ООН.

О чём говорила Центральная Тройка — осталось известно только им (и ещё вездесущему и по традиции ничего не предпринимающему ФСБ). Но было ясно, что над хутором Верещагино и его обитателями сгущаются голубовато-розовые тучи…

Словесный понос Сказочника продолжился.

— В замке у Дракулы все долго думали, что с Петей делать, потом решили научить его играть в национальную зомбёвскую игру — футболохоккей. Но он храбро сопротивлялся, не давая обесчестить свое имя грязными посягательствами зомби включить его в сборную! Тогда… — Сказочник растерянно поморгал глазами. — Тогда… Неужели… Точно! Лист в поезде потерял, я там одному соседу это вслух зачитывал, он очень интересовался… Вот и забыл…

Лицо Верещагина приняло туповато-обиженное выражение. Он крякнул:

— Это как жа… этыть значить… Ну, огорчил ты меня, отрок. Расстроил… — писатель-графоман осуждающе покачал головой. — Потерял… А какому человеку в руки достанется, ты знаешь?! — вдруг озаботился Верещагин. — Что за сосед? Чего интересовался-то?! Приметы, привычки, о чём ещё говорили, где лист наиважнейший утерял, какую станцию проезжали?!

Во взгляде Верещагина появилось отчётливое подозрение. Он достал из ящика стола здоровенный "маузер" и положил на системный блок.

— Станция Березково, а только это была бабушка-Божий одуванчик, грех такую обижать. А только может это был диверсант переодетый? — задумался Сказочник.

Верещагин тоже впал в тяжкое раздумье. Бабушек он терпеть не мог с детства (тяжёлого и насыщенного борьбой за место под солнцем) и уже тогда считал их диверсантами, если честно. Подняв маузер, он прицелился в притолку и бабахнул.

Через пару секунд в дверях выросли три порученца.

— Так значитца, — буркнул Верещагин. — Поедете на станцию Берёзково. Вот такой лист искать будете, — дотянувшись до гостя, Верещагин потряс в воздухе пачкой текста. — Важнейшая вещь. Возможно от неё зависит судьба человечества… — он примолк, подумав, что всё-таки переборщил. Но своих ошибок графоман не признавал в принципе и продолжил: — Особое внимание на бабок обратите, которые на перроне семечками торгуют. Повадились, старые кочерги, из листо… кгхрм… важных бумаг кульки вертеть! Лист найти и доставить сюда.

— Батько, — поинтересовался Мишка, — а семечки куда?

— Конфисковать и съесть, — приказал Верещагин. — Шелуху накапливайте, мне Шамоэл бен Ноцерим обещал рецептик браж… экологически чистого горючего из шелухи подогнать. Святой человек, даром что жид… Вы ещё тут?! МАРШ!!!

Порученцы дематериализовались. Верещагин убрал пистолет и благодушно сказал гостю:

— Не робей, отрок. Найдут листок и вернут. Отужинаем, чем Иосиф Виссарионович послал? Ты водку-то пьёшь?

— Нет! — активно замотал головой принципиальный трезвенник Сказочник. — Мне Иосиф Виссарионович водку не слал! А бабка та давно заслуживала… Все их надо… — он чихнул. — Через дорожки переводить. Насильно и не через те, что надо. И на красный свет. Пускай буржуйские машины поразбиваются к чертовой бабушке… ну вот, опять бабушки! Таким образом, пионерский долг будет выполнен, а бабушки получат заслуженное наказание за долгую, полную смертных грехов жизнь.

Верещагин уважительно приоткрыл рот и даже крякнул от удовольствия.

— Соображаешь, — похвалил он. — Почти как я. Далеко пойдёшь. А пока пойдёшь со мной, ужинать. Листы оставь тут, не тронут, у нас народ воспитанный… — и спохватился. — Э. Отрок. А ты вообще откуда и как обо мне узнал? — но это был вопрос благожелательный, Верещагин сделал приглашающий жест, направляясь к выходу из кабинета.

— Ну так кто же ж вас не знает, батюшка Олег Николаевич! — бряцнул лбом об пол Сказочник. — А помимо того, вы мне адрес давали там, на конференции, и просили зайти. Возможно, забыли…

В ожидании до опупения объетых семечками пацанов Сказочник прошел за Верещагиным…

Возможно, забыл, мысленно согласился Верещагин и выбросил этот вопрос из головы — двум вопросам сразу там было тесно, а его сейчас занимал ужин.

Стол, накрытый на веранде, потрясал чудовищной роскошью, от которой забились бы в истерике все западные врачи — враги холестерина и сторонники правильного питания. На это питание графоман чихать хотел. При появлении его с гостем группа гусляров грянула "Ой как во городе во славном", и Верещагин указал гостю на кресло с резной спинкой (резьба изображала побивание чеченцев морскими пехотинцами Черноморского Флота):

— Садись, отрок. Что на тебя глядит, то и ешь.

На гостя конкретно глядел жареный поросёнок, обложенный печёной картошкой, тушёным папоротником и грибами. Рядом стоял жбан с хлебным квасом и высились на деревянном блюде горячие пышки и пироги с зайчатиной.

— Кгхрммм… — проурчал Верещагин, придвигая к себе поднос с медвежьим окороком, фаршированным черемшой. — Ну вот значить… Хык! — ударом оказавшегося в руке большого ножа он отвалил кусок вместе с костью.

— Спасибо! — французский лоск спал со Сказочника мгновенно, едва только он — тоже ярый противник многоразличных диет — увидел обилие Верещагинского стола. Глядя прямо в умоляющие глаза несчастного поросенка, он сурово и неумолимо покачал головой и крепко схватился за нож. Родившийся под ну ооочень несчастливой звездой поросенок был разделан на восемь равных частей, одну из которых тут же и стал обгладывать Сказочник, жадно поглядывая на остальные.

— Значить! — поддвердил он. — Очень много значить для русского человека правильное питание!

— Угрм… — подтвердил графоман. Гость нравился ему всё больше. — У них на Упадке все беды от того, что салаты жрут и чёрствыми круассанами заедают, — вынес он вердикт и смачно зачавкал. — А ну, молодцы! — обратился он к гуслярам и кинул костью в уборщика-таджика, подстригавшего газон (таджик икнул и сунулся носом в траву; подскочившие порученцы уволокли его за ноги, приговаривая: "А не фик на пути стоять, когда батька рученьками развести изволит…") — Гряньте "Дубинушку"!

В модифицированном варианте "Дубинушка" прославляла русское народное оружие и пелась на пять голосов. От описываемых в песне расправ при помощи дубинушки аппетит мог пропасть у кого угодно — только не у Верещагина….

Сказочнику тоже аппетит отбить было сложно. Равно как и охоту к разговору:

— А что… — задумался он. — Хорошая вешь — салат. Когда поверх пяти-шести котлет положен. И соусом полит мясным. А рядом, — он отхлебнул прямо из жбана, не утруждаясь взять кружку, — запить чем, и основательно.