Проза о стихах - Е Эткинд

Сравним: в одной из ранних и в то время лучших русских трагедий "Сорена и Замир" П.Н.Николаева (1784) - Сорена, супруга князя половецкого Замира, молит российского царя Мстислава не разлучать ее с Замиром:

Бесчувственный Мстислав, источник бед моих!

Смотри... несчастная... лежит у ног твоих

В отчаяньи, слезах, стеняща, полумертва.

Смягчись!.. или рази!.. перед тобою жертва!

Но без Замира жить минуты не хочу,

Вослед за ним и в ад с весельем полечу!

И льзя ли без него мне в сем остаться мире,

Когда душа моя заключена в Замире?

Коль смерть ему нарек, Сорене нареки

И, медля казнь мою, не множь моей тоски!

Вынь меч!.. и обагри в крови невинной руки!

Вынь меч!.. и пресеки мои несносны муки!..

Сорена произносит этот монолог в состоянии почти безнадежного отчаяния. И все же александрийский стих ее монолога сохраняет стройность и спокойное величие, торжественную плавность и идеальную симметрию:

Вынь меч!.. и обагри // в крови невинной руки!

Вынь меч!.. и пресеки // мои несносны муки!..

Симметричны полустишия, целые строки, двустишия, четырехстишия. Закон симметрии неукоснительно соблюдается в классицистической трагедии - живая, непосредственная интонация едва может пробиться сквозь кованую форму александрийского стиха, о котором П.А.Вяземский - правда, много позднее писал:

...свободные певцы

Счастливой вольности нам дали образцы.

Их бросив, отдались мы чопорным французам

И предали себя чужеязычным узам.

На музу русскую, полей привольных дочь,

Чтоб красоте ее помочь,

Надели мы корсет и оковали в цепи

Ее, свободную, как ветр свободный степи.

("Александрийский стих", 1853)

Пушкинская Клеопатра 1824 года похожа на эту музу - она затянута в корсет, "окована в цепи", ей свойственна тяжелая поступь, медлительная певучесть и размеренность классицистических героинь.

Та же речь Клеопатры во втором варианте построена совершенно иначе. Она страстна и необычайно динамична. Монолог начинается словом "клянусь", которое грамматически не связано с последующим текстом и подхвачено лишь в восьмом стихе повторенным "клянусь", а в пятнадцатом стихе еще раз. Синтаксическая схема монолога: "Клянусь... (о матерь наслаждений, тебе неслыханно служу и т.д.) (Внемли же, мощная Киприда и вы... о боги... и т.д.) Клянусь - ...моих властителей желанья я сладострастно утолю и т.д. (но только наступит утро) - клянусь - под смертною секирой глава счастливцев отпадет". Синтаксическая несогласованность отдельных частей, повторы слова "клянусь", переносы из одного стиха в другой, неравномерное распределение предложений по строкам, а, кроме того, превращение всего текста как бы в одну запутанную, но стремительную фразу, переброшенную от первого "клянусь" к третьему,- все это сообщает монологу страстность, почти лихорадочность; во всяком случае, страсть преобладает в нем над рассудком, от царственной величавости и гармонической симметрии первого варианта тут ничего не осталось.

Перед нами другая Клеопатра. Это героиня не французской классицистической трагедии, а скорее романтической поэмы - порывистая, увлеченная своей кровавой идеей, страшная, но и пленительная женщина.

Недаром интонация ее монолога близка к монологу другой страстной женщины - на этот раз из романтической поэмы "Бахчисарайский фонтан" (1821-1823); Зарема заклинает княжну Марию уступить ей Гирея:

Не возражай мне ничего;

Он мой! он ослеплен тобою.

Презреньем, просьбою, тоскою,

Чем хочешь, отврати его;

Клянись... (хоть я для Алкорана,

Между невольницами хана,

Забыла веру прежних дней;

Но вера матери моей

Была твоя) клянись мне ею

Зарему возвратить Гирею...

Любопытно, что даже содержание или, точнее, сюжет монологов похож: Клеопатра клянется сама, Зарема требует клятвы от соперницы; Клеопатра захлебывается собственной клятвой, Зарема - требованием клятвы.

Клеопатра

Клянусь... (о матерь наслаждений...)

...клянусь... клянусь...

Зарема

Клянись... (хоть я для Алькорана... забыла веру...)

...клянись мне ею...

Перед нами романтические героини, раздираемые неукротимыми страстями, поглощенные безграничным себялюбием, снедаемые бешенством желаний. Зарема и Клеопатра - как они различны по судьбе, по окружению, по культуре, но и как они близки друг другу по романтичности характера!

О той, первой, Клеопатре можно было сказать: "...гордый глас возвысила царица". О второй этого сказать нельзя, и нельзя сказать о ней, как в первом варианте (раньше монолога) говорится:

...Клеопатра в ожиданье

С холодной дерзостью лица:

"Я жду,- вещает,- что ж молчите?.."

Вторая Клеопатра не "вещает", не "речет", не "с видом важным говорит" все эти слова из первого варианта. Перед нами другая героиня - не царица, а женщина.

А раз другая героиня, значит, и содержание другое. Новый стиль оказался и здесь новой характеристикой, новым поэтическим содержанием.

Единство содержания и формы - как часто мы пользуемся этой формулой, звучащей вроде заклинания, пользуемся ею, не задумываясь над ее реальным смыслом! Между тем по отношению к поэзии это единство имеет особо важное значение. В поэзии всё без исключения оказывается содержанием - каждый, даже самый ничтожный элемент формы строит смысл, выражает его: размер, расположение и характер рифм, соотношение фразы и строки, соотношение гласных и согласных звуков, длина слов и предложений и многое-многое другое. По-настоящему понимать поэзию значит понимать ее содержание не в узком, привычно-бытовом, а в подлинном, глубоком, всеобъемлющем смысле этого слова. Понимать форму, ставшую содержанием. Понимать содержание, воплотившееся в единственно возможной, им порожденной, им обусловленной форме. Понимать, что всякое, даже малое изменение формы неминуемо влечет за собой изменение поэтического содержания.

Принцип неопределенности

Современник Пушкина, блестящий поэт Е.А.Баратынский в молодости написал лирическую миниатюру (1820):

Расстались мы; на миг очарованьем,

На краткий миг была мне жизнь моя;

Словам любви внимать не буду я,

Не буду я дышать любви дыханьем!

Я все имел, лишился вдруг всего;

Лишь начал сон... исчезло сновиденье!

Одно теперь унылое смущенье

Осталось мне от счастья моего.

Кто герой этого восьмистишия? Кто этот "я", которому не придется более "словам любви внимать", который "все имел, лишился вдруг всего"? Сколько ему лет? Где он живет - в какой стране, на каком континенте? Как его зовут? Единственное, что мы с достоверностью можем сказать про него, это что он мужчина, да и то лишь на основании глагольных форм "имел", "начал". Иногда и это установить не удается. У Гете есть знаменитое стихотворение "Близость любимого" (1796), которое много раз переводилось на русский язык, и в большинстве случаев поэты-переводчики истолковывали его как написанное от мужчины к женщине.

Блеснет заря, а все в моем мечтаньи

Лишь ты одна,

Лишь ты одна, когда поток в молчаньи

Сребрит луна.

Я зрю тебя, когда летит с дороги

И пыль, и прах,

И с трепетом идет пришлец убогий

В глухих лесах.

Мне слышится твой голос несравненный

И в шуме вод;

Под вечер он к дубраве оживленной

Меня зовет.

Я близ тебя; как ни была б далеко,

Ты все ж со мной;

Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой

Я был с тобой!

("Близость любовников", 1814-1817?)

Так перевел стихотворение Гете Антон Дельвиг. Дело в том, что по-немецки глагольные и местоименные формы не выражают рода, и, например, строку "Du bist mir nah" можно прочесть двояко: "Ты мне близок" и "Ты мне близка". Дельвиг выбрал второй вариант. Михаил Михайлов выбрал первый - он назвал свой перевод "Близость милого":

С тобою мысль моя - горят ли волны моря

В огне лучей,

Луна ли кроткая, с туманом ночи споря,

Сребрит ручей.

Я вижу образ твой, когда далеко в поле

Клубится прах,

И в ночь, как странника объемлет поневоле

Тоска и страх.

Я слышу голос твой, когда начнет с роптаньем

Волна вставать;

Иду в долину я, объятую молчаньем,

Тебе внимать.

И я везде с тобой, хоть далеко от взора!

С тобой везде!

Уж солнце за горой, взойдут и звезды скоро...

О где ты, где?

("Близость милого", 1859-1862)

Ошибка Дельвига - случайность? Или ее можно объяснить особенностями немецкого языка?* Нет, дело обстоит сложнее. Секрет ее в уже отмеченных выше свойствах, характерных и для стихотворения Баратынского "Разлука".

______________

* Подробная история русских переводов этого произведения Гете

рассказана в моей книге "Поэзия и перевод", Л.-М., "Советский

писатель", 1963, с. 120-132. См. также книгу В.М.Жирмунского "Гете в

русской литературе", Л., Гослитиздат, 1937, с. 110 и дальше.

У лирической поэзии есть особая черта, характерная для всех произведений этого поэтического рода,- неопределенность. Герой стихотворения, будь то "я" поэта или возлюбленная, друг, мать, к которым поэт обращает свою речь, достаточно нечеток, чтобы каждый читатель мог подставить на его место себя или свою возлюбленную, своего друга, свою мать. Нет у него имени, характерной внешности, точного возраста, даже исторической прикрепленности, даже порой национальности. Он бывает чаще всего обозначен личным местоимением - я, ты, он. Мы помним наперечет лирические стихи, в которых героиня названа по имени - как в "Зимней дороге" Пушкина: